Posted by Знаете, есть на свете книги, являющиеся, если так можно выразиться, определяющими для неких важных сторон жизни. Скажем, классики XIX-XX века, которые все, как один, «вышли из гоголевской «Шинели». Или, например, «Энеида» Ивана Котляревского, давшая начало современному украинскому языку, при этом изданная за год до рождения Александра Сергеевича Пушкина, который, в свою очередь, считается родоначальником современного русского.
Такими произведениями, несомненно, являются «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок» Ильи Ильфа и Евгения Петрова: они определили наличие чувства юмора у многих поколений тех, кого было принято называть «советской интеллигенцией». Собственно, именно с этих двух книг непременно начинался «краткий список литературы для интеллигента»: в нём обязательно присутствовали Булгаков и Стругацкие, Хемингуэй и Ярослав Гашек, но на первом месте всегда стояли Ильф и Петров. Иногда даже доходило до странностей: моя одноклассница, весьма образованная и начитанная девушка, сыпавшая цитатами из этих книг, тем не менее, считала, что «Ильф-и-Петров» – это один человек. В любом случае, эти книги в самом деле растащили на вполне узнаваемые цитаты, а их персонажи стали просто именами нарицательными. Конечно, те же «Двенадцать стульев», к примеру, всегда выходили в свет в несколько неполном варианте – мало кто имел возможность познакомиться с не присутствующей в официальных изданиях главой о детских годах Кисы Воробьянинова и с его замечательным одноклассником по фамилии Пыхтеев-Какуев, но самого факта это не меняло: два развесёлых одессита создали две развесёлые книги, после которых, вообще-то, могли уже попросту больше ничего не писать – почётное место в истории литературы им было обеспечено раз и навсегда.
Многие критики, рецензируя эти шедевры, обращали и обращают внимание на то, что Ильф и Петров к любым своим персонажам всегда относились с определённой – большей или меньшей, но всегда присутствующей – долей симпатии. Даже «голубой воришка» Альхен, даже непробиваемый ленивец и нахлебник Васисуалий Лоханкин обладали в глазах авторов не только отрицательными, но и некоторыми положительными качествами: и это неудивительно, ведь у каждого их персонажа имелся, как минимум, один живой и реальный прототип. Писатели знали своих героев в лицо, жили среди них и симпатизировали им.
Дочь лейтенанта Шмидта
За одним лишь исключением. Одним из ключевых, неотъемлемых персонажей «Золотого телёнка» является, без сомнения, Михаил Самуэлевич Паниковский – мелкий аферист, бывший слепой, жалкая и ничтожная личность. И вот к нему-то авторы не проявляют ни капли не то что привязанности, а даже простого человеческого сочувствия. Вздорный, склочный, мелкий трус, гусиный вор, не гнушающийся украсть чего-нибудь у собственных товарищей, не интересующийся никем и ничем, кроме самого себя, и вечно ноющий по поводу и без повода. Конечно, в знаменитом фильме Зиновий Гердт сыграл его, как говорят в Одессе, «гораздо по-другому» – там у Паниковского есть определённый положительный имидж, по крайней мере – его становится жаль. Но это – творчество самого Гердта, который просто не умел не быть обаятельным. А вот в книге даже смерть Паниковского описана без малейшего сочувствия. Смешно, но не более того.
За что же, спрашивается, авторы так невзлюбили именно этого своего героя? Можно ведь предположить, что, раз у всех остальных персонажей имелись прототипы – то и этот имеет «за спиной» кого-то реального. Кто же мог вызвать у Ильи Ильфа и Евгения Петрова такое стойкое отвращение?
В самом деле, у Паниковского был прототип. Оба писателя знали этого человека и оба его ненавидели – правда, по разным причинам. Суть в том, что прототип Михаила Самуэлевича – вовсе не старый, одинокий еврейский дедушка. Это – женщина.
Как известно, писатели родились и выросли в Одессе – а точнее, в Одессе-маме, некоронованной криминальной столице Российской империи (её имидж долго оспаривал Ростов-папаша, но в те времена так и не завоевал сей малопочётный титул). И задолго до описанных Исааком Бабелем дней Бени Крика (или Мишки Япончика) и Фроима Грача с их разветвлённой еврейской мафией, тон в криминальном мире города у моря задавали поляки – целый ряд польских банд, буквально терроризировавших Одессу в начале XX века. Самой же крупной, удачливой и отчаянной из них считалась банда, называвшая себя «Корсарами» (точнее, «корсажами», так как выговаривалось это слово по-польски, korsarze. Это давало, естественно, повод подшутить над названием, однако почему-то вслух шутить на эту тему никто не решался), чьим главарём была некая пани Микалина Ковская. Да-да, именно так – пани Ковская.
Её бандиты считались в криминальном мире теми, кого сейчас называют «беспредельщиками»: для них не существовало не только никаких официальных законов, но и никаких воровских понятий: хотели убивать – убивали, хотели отнять последнее у вдов и сирот – отнимали. Банда просуществовала без малого двадцать лет и за это время совершила более трёх сотен только крупных налётов и ограблений: громили почтовые поезда, обчищали страховые общества, грабили банки, свободно расправлялись с инкассаторами, а однажды даже ухитрились захватить часть казны Черноморского флота, устроив самый настоящий абордаж эсминца «Честный» (к слову, отец пани Микалины, Войцех Ковский, который умер, когда его дочурке ещё и двенадцатый годик не миновал, был как раз морским офицером – лейтенантом Черноморского флота. Так Михаил Самуэлевич превратился в «сына лейтенанта Шмидта»).
Гусь в галстуке
Понятно, что у этих налётчиков имелся свой сленг, тайный язык – и, в отличие от «наследников», сколотивших в Одессе еврейские банды и общавшихся, соответственно, на идиш (именно поэтому современная воровская «феня» переполнена такими еврейскими словечками, как «хавира» – иврито-идишская «хевра», или, скажем, «ботать» – от еврейского «боте»: выражаться, разговаривать), а польский язык. Например, будущую свою жертву они называли «гусь», а само ограбление – «ощипать гуся». Вот почему литературный персонаж Паниковский так пылко описывал свои охоты на гусей! После успешного ограбления, банда «корсажей», как правило, оставляла на месте преступления «визитную карточку» – живого гуся с галстуком на шее. Причём гусей этих самолично разводила пани Ковская – было у неё такое хобби.
Впрочем, естественно, «пруха», продолжавшаяся два десятилетия, в какой-то момент подошла к концу, причём самым трагическим образом и абсолютно без какого-либо участия органов правопорядка либо конкурирующих банд. Весной 1916 года «корсажи» нацелились ограбить товарный состав, причём налёт был совершён в их стиле – без малейшего почтения к человеческой жизни, каковым отличался, как известно, тот же Мишка Япончик (Беня Крик, персонаж Бабеля написаний по мотивам жизни Мишки Япончика объяснял, что «если стрелять в воздух, то можно ненароком попасть в человека, а кому это надо?»). При нападении, в перестрелке были убиты оба машиниста товарняка и потерявший управление, тяжело груженый состав врезался в цистерны с хлором. Большая часть налётчиков скончалась от острого отравления – либо прямо на месте, либо чуть позже. Пани Ковская выжила, но удостоилась судьбы, пожалуй, ещё худшей: ей выжгло глаза, и она осталась слепой (вот вам опять – почему литературный Михаил Самуэлевич играл слепца!). Естественно, стоило ей потерять силу и власть, как место её поредевшей и ослабевшей банды заняли другие организованные преступные группировки. Опять же, Микалина Ковская оказалась единственной из главарей одесских банд, не подписавшей в 1911 году конвенцию о разделе Одессы на зоны «промысла» (опять же – прямая параллель с Паниковским, не подписавшим конвенцию «детей лейтенанта Шмидта») и постоянно «охотившаяся» на чужой территории. Пока её банда была сильна – ей это сходило с рук, но теперь… В общем, её оставшихся в живых «корсажей» попросту перебили, почти всех. Кто остался в живых – либо бежали, либо залегли глубоко на дно, пережидая лихие времена, так как в окрестные банды их не принимали, памятуя нанесённые ими обиды. Сама же пани Ковская, потеряв всё, ухитрилась каким-то чудом оформить себе фальшивый паспорт, переехала под Киев и, словно император Диоклетиан в почётной отставке, поселилась на сельском хуторе и предалась разведению гусей.
Месть писателей
Впрочем, и тут ей не повезло: грянула Октябрьская революция и лихую налётчицу… раскулачили, отняв у неё последний, теперь уже вполне честный бизнес. Она чудом пережила гражданскую войну и умерла в 1924 году в затрапезной гостинице маленького городишки Ямполя. И даже её грустная и недостойная кончина послужила для Ильфа и Петрова литературным материалом: её чуть ли не во всех подробностях описал Паниковскому Остап Бендер. «Однажды, когда вы вернётесь в пустой, холодный номер гостиницы «Марсель» (это будет где-нибудь в уездном городе, куда занесёт вас профессия), вы почувствуете себя плохо. У вас отнимется нога. Голодный и небритый, вы будете лежать на деревянном топчане, и никто к вам не придёт. Паниковский, никто вас не пожалеет. Детей вы не родили из экономии, а жён бросали. Вы будете мучиться целую неделю. Агония ваша будет ужасна. Вы будете умирать долго и это всем надоест. Вы ещё не совсем умрёте, а бюрократ, заведующий гостиницей, уже напишет отношение в отдел коммунального хозяйства о выдаче бесплатного гроба…».
Согласитесь, эти строки, предсказывающие мучительную кончину Михаила Самуэлевича (а точнее, живописующие реальное, долгое умирание Микалины Ковской), как-то не воспринимаются ни в качестве юмора, ни в качестве сатиры. Уж скорее, это жуткое, глумливое злорадство, своеобразное отмщение, доступное, пожалуй, лишь писателям. Так за что же Илья Ильф и Евгений Петров так ненавидели бандитскую мамашу пани Ковскую, откуда они вообще её знали так хорошо, чтобы так сильно ненавидеть?
Что касается Евгения Петрова (в те времена ещё Катаева) – то он никогда и ни за что не мог простить пани Микалине смерти своей родной сестры. Она погибла, застреленная «отморозками» Ковской во время нападения на банк купца первой гильдии Ерохова – случайная жертва, которой вполне можно было бы избежать, придерживайся «корсажи» хотя бы пресловутых воровских «понятий», приверженностью к которым отличались другие бандиты.
А вот у Ильи Ильфа причина для ненависти была совершенно иная. В 1913 году, шестнадцатилетним мечтателем, он напропалую увлекался воровской романтикой, восхищался дерзкими и не боящимися ни Бога, ни чёрта налётчиками и даже, по слухам, влюбился в пани Микалину. И, соответственно, пришёл проситься к ней в банду. Правда, основным условием приёма туда было знание польского языка, да и вообще – не-поляков, а уж тем более – евреев «корсажи» старались не принимать. Илья польского не знал, поляком не был – за что и получил от ворот поворот и увесистый подзатыльник лично от пани Ковской. И оскорбился на всю жизнь, пообещав ей: «Вы меня не знаете. Я вас всех ещё продам и куплю». Михаил Самуэлевич, как известно, это своё обещание не выполнил, а вот Илья Арнольдович, как видим – смог. Правда, по-своему, по-писательски, в 1931 году, когда впервые увидел свет «Золотой телёнок».
kackad.press 