ДЕНЬ КАТАСТРОФЫ

Мы евреи, как известно, народ памяти. Мы помним, как рабами были мы в Египте, и отмечаем это в дни Песаха. Мы помним как правители Сирии Селевкиды, хотели евреев сделать греками и как евреи восстали и отмечаем это в дни Хануки. И конечно не забыт и Холокост. В 1951 году Кнессет Израиля провозгласил День Катастрофы и героизма европейского еврейства. В этом году он пришелся на 5 и 6 мая.

Как умирают великаны

В преддверии Дня Катастрофы в книжных магазинах Израиля появилась в продаже книга д-ра Самсона Штерна и Дорона Розенблата “Великаны умирают стоя”, первая часть которой – “Секрет моего отца” – рассказывает об абсолютно неизвестной ранее странице еврейской истории тех лет. Впрочем, вышедший не так давно документальный фильм “Наш папа – убийца нацистов” доказывает, что история эта отнюдь не единственная.

…Начинается рассказ Самсона с того, что в 1975 году, когда его отцу, Адаму Штерну было 59 лет, у него обнаружили рак, и он решил, что его дни сочтены. Тогда он сказал сыну, что хочет передать ему некую семейную тайну, но по определенным причинам не может поведать ее в Израиле, и хочет вместе с ним поехать в Европу – для начала в Амстердам.

В течение трех дней их пребывания в Амстердаме отец рассказывал историю своего спасения из огня Катастрофы. Впрочем, поначалу для доктора Штерна не было в ней ничего нового: он и так знал, что отец родился в Варшаве в состоятельной еврейской семье, и еще в юности проявил себя, как успешный бизнесмен. Когда было создано Варшавское гетто, Адам Штерн понял, что из него надо бежать как можно быстрее.

И вот дальше уже начиналось то, чего Штерн не знал. Обладая немалым количеством золота и драгоценностей, отец купил две подводы с лошадьми и подкупил охрану, договорившись, что в одну из ночей она выпустит подводы из гетто. Семья Штернов была большой – Адам насчитал аж 150 человек, которых он должен был вывезти. Но когда дошло до дела, выехать с ним из гетто согласились… только четверо, включая самого Адама с молодой женой. Все остальные считали, что это слишком рискованно и предпочли остаться. Правда, нашлось еще несколько молодых евреев, согласившихся стать попутчиками Адама.

Они и в самом деле благополучно выехали из гетто, но вскоре телеги и лошадей пришлось бросить и пробираться в сторону советской границы пешком, в основном лесистой местностью и ночью. При этом беглецы не раз попадали в разные переделки, во время которых Адам, будучи, вдобавок ко всему физически очень сильным человеком, научился убивать людей. И, как он признался пораженному этими словами сыну, убил их по дороге немало. Не только немецкого офицера, у которого взял на память нож, который носил с собой многие годы, но и нескольких поляков и украинцев, пытавшихся убить, обобрать или собиравшихся выдать немцам небольшую группу еврейских беженцев.

Нападение Германии на СССР застало Адама в Казахстане, где он сумел пристроиться к военкомату в качестве переводчика. Но пайка, которая ему полагалась, была совсем маленькая, и Адам договорился с охранявшим армейскую автозаправку евреем, что тот будет воровать керосин, а Адам будет его продавать “налево”, и вырученные деньги они будут делить пополам. Это хоть как-то позволяло им прокормить свои семьи.

После войны в 1947 году Адам Штерн через Польшу и Германию добрался до Тель-Авива, где быстро стал успешным строительным подрядчиком. Самсон родился в Рамат-Гане уже после провозглашения Государства Израиль, а еще спустя два года родился его младший брат. Из всех родственников отца в Варшаве в итоге выжил только один кузен – остальные погибли в разных лагерях смерти. Казалось бы, в этой истории поставлена финальная точка, но тут отец сказал, что хочет, чтобы они поехали во Франкфурт к какому-то его дальнему родственнику.

Во Франкфурте они направились в расположенную в каком-то мрачном переулке квартиру, и не успели войти, как к Самсону подошел с ТАНАХом в руках пожилой мужчина и потребовал принести присягу, что он никому не расскажет о том, что услышит в этот вечер, пока ему этого не разрешат. Когда Самсон присягнул, незнакомец добавил на идиш: “Если ты нарушишь эту клятву, я тебя убью!”. И было непохоже, что тот шутит.

Так Самсон оказался в компании странных, и, как ему начало казаться, не совсем психически нормальных пожилых евреев, обращавшихся друг к другу только по кличкам. Затем, слово за слово, собравшиеся стали рассказывать, что после войны они создали организацию, которая в течение десятилетий разыскивала бывших нацистов и их пособников, убивала их по всей Европе и Латинской Америке. На их счету суммарно были даже не десятки, а сотни тайных ликвидаций, чаще всего обставлявшихся как несчастные случаи.

Всего у организации было десять ячеек в разных странах, и Адам Штерн был членом одной из них. В его задачу входило планирование операции и подготовка всей необходимой для нее логистики. Отец д-ра Штерна, насколько он знает, оставался активным членом этой тайной сети до 1977 года. Сколько она просуществовала еще после этого и просуществовала ли вообще, ему неизвестно, но он думает, что недолго – все члены организации, которых он увидел в 1975 году, были уже очень немолоды, и через год-два вряд ли уже подходили на роль пламенных мстителей.

Кстати, насчет того, что его дни сочтены, отец ошибся – после операции он жил еще долго, и дожил в итоге до 96 лет. Но во время эпидемии коронавируса, когда клиника д-ра Самсона Штерна закрылась, и у него появилось свободное время, он решил, что сейчас наверняка ни одного члена этого подполья нет в живых, а унести эту тайну с собой у него нет права.

Самсон Штерн убежден, что и его отец, и другие члены тайной сети делали святое дело, и были настоящими духовными великанами. А великаны никогда не умирают на коленях – они умирают стоя, успевая, прежде чем оборвется дыхание, отомстить за смерть дорогих им людей и страдания своего народа.

* * *

Трудно сказать, был ли главный герой фильма “Наш папа – убийца нацистов” Борис Грин членом той же сети, что Адам Штерн или действовал независимо ни от кого, по собственной инициативе. Но фильм получился действительно интересным и задающим нам, живущим спустя более 80 лет после событий Катастрофы, немало вопросов.

По словам режиссера Дэнни Бен-Моше, когда ему дружески предложили прийти на барбекю, он не предполагал, что это приведет к пяти годам расследования, найму частного детектива и вылову около 30 тел предполагаемых нацистских преступников в реке близ Сиднея.

«Я знаю, как это бывает. Вас зовут куда-то, потом узнают, что вы режиссер, а потом предлагают идеи для фильмов, которые не стоят выеденного яйца. Я хотел просто остаться дома и почитать книгу», – рассказал Бен-Моше, автор целого ряда картин о Холокосте, евреях в индийском Болливуде и хасидах в австралийской глубинке, на премьере фильма.

Но в тот вечер он все же решил принять приглашение. Среди гостей этого кулинарного праздника были три брата-еврея, и один из них действительно предложил ему снять фильм.

«Что вы думаете об истории человека, который пережил Холокост, а после войны отправился в Сидней, чтобы мстить нацистским преступникам? Кажется, это история нашего отца», – сказал он, и понятно, что Бен-Моше тут же загорелся.

В последующие месяцы, а затем и годы он все глубже погружался в историю братьев Джека, Джона и Сэма Гринов, а также их отца Бориса. Внешне тот жил мирной жизнью эмигранта в Австралии – воспитывал сыновей и заправлял делами небольшого ювелирного магазина. Но при этом у него была тайна, о которой Борис не рассказывал никому, даже детям. В семье об этом ходили лишь легенды, согласно которым Борис мог быть причастен к убийству одного или нескольких человек в Сиднее в 1950-х годах.

Как выяснилось, Вторую мировую войну Борис и его брат Фима провели в партизанском отряде в лесах Литвы, Польши и Белоруссии. Они были единственными из большой еврейской семьи, кто остался жив после рейда айнзатцгруппы в их родном литовском местечке.

«Война и партизанский опыт сделали их жесткими, жестокими людьми. У них был опыт убийств и была стойкость», – рассказывает Бен-Моше.

В какой-то момент боевые действия разлучили братьев. Фима снова нашел Бориса в конце войны: тот скрывался в заброшенной деревушке вместе с группой выживших евреев и искал смерти в бою – он знал, что все его родственники погибли и не мог выносить этот груз.

Фима забрал брата, и в 1948 году они оба переехали в Австралию.

Дальше, по версии создателей фильма, вместо того чтобы начать новую жизнь, Фима и Борис погрузились в старые травмы. Оба быстро поняли, что Австралия буквально кишит беглыми нацистами и коллаборационистами, избежавшими наказания из-за незаинтересованности международных судов в их преследовании. И тогда братья Грин решили, что их долг перед умершими – восстановить справедливость.

«Это была война после войны, – говорит в фильме Сэм Грин, один из сыновей Бориса. – Я помню, как на пороге нашего магазина появлялись отчаявшиеся люди, бежавшие из Восточной Европы, как и отец. Они говорили, например, что ежедневно видят бывших нацистов, которые когда-то убили их семьи. И эти люди бродят безнаказанно, они наслаждаются жизнью». После этого отец закрывался с посетителями в кабинете, и они что-то долго обсуждали. А потом он пропадал – на один вечер или на несколько дней.

Беседуя с родными и друзьями Бориса, Бен-Моше пришел к выводу: с большой долей вероятности Борис Грин был организатором одной из австралийских групп «мстителей», которые выслеживали и устраняли нацистских преступников. Изначально речь шла только об одной возможной жертве – мужчине, тело которого было найдено в реке Парраматта где-то в середине или конце 1950-х годов. Убитый родился в одной с Борисом деревне, позже перешел на сторону коллаборационистов – и, возможно, имел прямое отношение к убийству его родных.

Однако потом Дэнни Бен-Моше обратился в Государственный архив Нового Южного Уэльса и обнаружил, что жертв могло быть больше. В 1950–1960-е годы в реке Парраматта было обнаружено около 30 тел, и все умерли при странных обстоятельствах: это были самоубийства, несчастные случаи или необъяснимые происшествия.

«Я был в шоке. Но я режиссер, а не следователь, и понятия не имел, что с этим делать», – признается Бен-Моше.

К съемкам фильма привлекли частного детектива Джона Гарви – человека, у которого, как выяснилось вскоре, была личная заинтересованность в этой истории: его отец воевал против нацистов в Северной Африке, и Джон всё силился понять, почему Австралия стала давать нацистам убежище.

Детектив Гарви провел много месяцев, поднимая полицейские архивы и документы из различных еврейских музеев Австралии и Литвы, и в итоге нашел доказательства, что группы «мстителей» изначально обращались в полицию и указывали, что те или иные люди могут иметь отношение к преступлениям нацистов. Но никому это не было интересно.

Фильм отнюдь не дает ответ на вопрос о том, был ли Борис Грин убийцей нацистских преступников, и, если был, какую оценку следует дать этому самосуду с точки зрения морали.

При этом почти все старые друзья не сомневаются, что Грин был участником как минимум одной ликвидации экс-нациста. «Он мог это сделать, и я надеюсь, что сделал!» – заявил один из его знакомых по имени Ричард.

В детстве Ричард сам помогал партизанам в Восточной Европе, а затем стал членом австралийской группы евреев, переживших Холокост – с тех пор прошло 70 лет, но в нем до сих пор кипят боль и ненависть. Примерно такие же эмоции испытывает и другой участник фильма – выживший в Катастрофе Эйб Гольдберг, который помнит, как нацистские солдаты закалывали штыками еврейских младенцев. «Убийство виновных в подобных злодеяниях было бы справедливым поступком. И если бы Борис Грин это сделал, я бы пожал ему руку», – считает Гольдберг.

Увы, ни Борис Грин, ни его брат Фима уже не могли внести ясность во многие вопросы, возникавшие у их родственников и создателя фильма – ко времени, когда начались его съемки, они оба уже ушли из жизни. И думается, они ни в чем не считали себя виноватыми – скорее, наоборот, были уверены, что совершили “святое дело”. Но в любом случае ни у кого нет права их судить.

Молчальник

Так называется новая новелла известного израильского журналиста Захави Ацбани, написанная к нынешнему Дню Катастрофы.

…Среди сотен обитателей Гериатрического центра я невольно обратил внимание на скрюченную фигуру старика, который все субботы сидел в своем инвалидном кресле напротив входной двери столовой этого заведения. Сидел молча, неподвижно, не отводя глаз от двери.

Просто из любопытства я спросил у медсестры, кто это такой, и та ответила, что насколько она знает, он – выживший в Катастрофе, ему почти 100 лет, и он практически не разговаривает. Он очень деликатен, умеет показать, что благодарен за все, что для него делают. Но никаких особых просьб или требований у него и нет, кроме одной, которую не так сложно выполнить: чтобы по субботам и праздникам ему разрешили сидеть напротив входной двери. “Он все ждет, что кто-то придет навестить его, но за все время, которое он здесь, никто к нему никогда не приходил”, – добавила медсестра.

В одну из суббот я спросил старика, не хочет ли он, чтобы я вывез его на улицу и немного с ним прогулялся – чтобы он подышал свежим воздухом. Он посмотрел на меня своими грустными выцветшими глазами. “Я жду гостей!” – только и сказал он.

Медсестра, случайно проходившая мимо, сказала, что я заслуживаю всяческих похвал за то, что сумел вытащить из него это предложение.

– Мы называем его между собой “Молчальник”, – пояснила она. – Он никогда ничего не говорит, кроме слов “Спасибо”, “Пожалуйста”, “Туалет” и “Хлеб”.

После этого мое любопытство еще больше возросло, и в следующую субботу, когда я снова пришел навестить родителей, я решил попытаться разговорить Молчальника. Положив на тарелку кисть винограда и горсть черешни, которые я принес для родителей, я положил ее перед ним и сел рядом. “Поистине замечательные плоды растут в Земле Израиля. Попробуйте, пожалуйста!” – предложил я.

Молчальник посмотрел на меня в ответ взглядом старого лиса. “Что этот зануда от меня хочет? Какую хитрость он задумал?” – читалось в этом взгляде.

Затем он протянул руку и взял с тарелки одну виноградину и одну ягоду черешни. Он прожевал их, и в какой-то момент на его лице появилась улыбка, показывающая, что он испытывает огромное наслаждение от сладких ягод. “Нельзя человеку привыкать к хорошим вещам!” – тихо сказал он в следующую минуту и отодвинул тарелку в сторону.

Но затем улыбка появилась снова. Это была та же улыбка старого лиса, наконец, решившегося поделиться с кем-то другим своей тайной. “Я жду детей, – прошептал он. – Они живут в Америке и обещали приехать на Песах. Они там очень преуспели, очень. Говорят, что даже мои внуки и правнуки приедут…”

Как я уже сказал, медсестра сообщила мне, что за все время нахождения Молчальника в Гериатрическом центре его никто никогда не посещал. И все же я решил проверить, снова подошел к медсестре, но та лишь повторила свои слова, добавив, что иногда Молчальник спрашивает, не звонил ли ему кто-нибудь. Но нет – ему никто никогда не звонил.

В следующую субботу я снова подошел к нему в надежде продолжить разговор, но он сделал предупреждающий жест рукой – дескать, ни о чем не говори, не пудри мне мозги!”. Я понял, ничего не сказал, но все же сел рядом с ним.

Тут к нам подошла моя мама, и спросила у Молчальника, как у него дела? “Это моя мама. Ее зовут Сара!” – представил я ее старику, и вдруг он поднял на маму глаза, полные боли. “Мою Сару убили в Польше! Вы чем-то похожи” – прошептал он, и я почувствовал, как у меня на глаза накатили слезы. Мама правильно оценила ситуацию, и поспешила вернуться во внутренний дворик дома престарелых, туда, где на скамейке ее ждал отец.

– Ты хороший мальчик. Иди посиди со своими родителями. Мои дети вот-вот придут! – сказал Молчальник, и мне не оставалось ничего другого, как ретироваться.

Но теперь любопытство просто съедало меня. Я направился в дирекцию Гериатрического центра, сказал, что прекрасно знаю, что нарушаю все правила, но очень прошу выдать мне из личного дела Молчальника данные о его детях и внуках. Минут через пять сотрудница, к которой я обратился с этой просьбой, вернулась. Самое странное, что именно такого ответа я, в принципе, и ожидал.

– Мне нечего вам дать, – сказала она – У него нет ни жены, ни детей. Все они погибли в Катастрофе, а новой семьи он не создал.