ДЕД-ЭПИКУРЕЕЦ

Главы из книги

(Продолжение. Начало в # 676)

продолжение главы «День торжества»)

К столу вернулся отец через кухню, воспользовавшись пожарным выходом. На его появление, однако, уже никто в зале не обратил внимания. Пробило полдвенадцатого; неподалеку закончились спектакли в Театре Транспорта и в Цыганском «Ромен», и толпа наскоро снявших грим усталых актеров с шумом заполнила ресторан. За ними повалили и служащие МХАТа и его Филиала. В фойе быстро выстроилась очередь проголодавшихся артистов, мечтающих о своих биточках «по-климовски».

Компания пьяных журналистов исчезла – их столик уже наскоро готовили для новых посетителей. Зато у нашего стола прибавился гость – это был Анатолий, тот старый-новый знакомый, спросивший мать, скоро ли мы закончим ужин. Он просил разрешения извиниться за выходку своего, как он выразился, зарвавшегося собутыльника. Держался он вполне трезво и корректно, и ему милостиво предоставили эту возможность.

Отец принял извинения с суховатой вежливостью, но прежде, чем уйти, Анатолий предложил тост. Он налил себе стопку лимонной, его попросили говорить, если можно, покороче. Тост был действительно краток: за справедливость! Пусть каждый, пояснил Анатолий, получает по заслугам его, и примером тому пусть послужит фельетонист, его случайный знакомый, возомнивший себя классиком и наверняка уже вызвавший сюда милицию.

Мы с Людочкой испугались: милицией стращали тогда детей по любому поводу, но дед, к всеобщему удивлению, воскликнул:

– Поддерживаю, алла-верды! – и снова наполнил рюмку.

Он заявил, что тоже верит в торжество справедливости и разума, и даже знает, какие именно магические силы ведут к нему: дело в том…

Тут дед выдержал наполненную смыслом паузу – и зря: ему опять не дали закончить спич. В проходе зала появились три милиционера. Они гуськом направились прямо к нашей ротонде, будто готовились к смене караула. Старший из них, с лычками на погонах, сразу же обратился к отцу и, отдав честь, попросил предъявить документы.
– Основания? – слегка побледнев, спросил отец.

– Жалобы на нарушение общественного порядка, – ответил милиционер.

– На меня? Чьи? Я, напротив, восстановил здесь порядок, избавил граждан от пьяного дебошира.

– Есть свидетели? – милиционер расстегнул свой планшет.

– Разумеется: все здесь, сидевшие за этим столом.

– Э, нет, так не пройдет. Здесь только ваши прямые родственники – жены, внуки. Их показания силы не имеют.

– О, вы, я вижу, уже хорошо осведомлены…

– По долгу службы. Если бы кто посторонний был, готовый подтвердить…

– Есть и такой! – сказал отец.

Все разом обернулись к Анатолию. Он уже выходил в зал, но остановился и нехотя вернулся к столу

– Очевидец?

– Да, я, можно сказать, м-м, присутствовал.

– К даче свидетельских готовы? Удостоверение при себе?

– Есть, есть, не будем тянуть, сержант. Я спешу.

– Хорошо: словесные оскорбления были?

– М-м, можно сказать, да…
– Нецензурные выражения, нарушения спокойствия выкриками?
– Не было…

– Причинение телесных повреждений?

– Этого не видел.

– Так… А рукоприкладство?

Журналист вздохнул, отвернулся в три четверти от стола так, чтобы не встречаться взглядом ни с кем из сидевших за ним и выдавил чуть слышно:

– Имело место.

– И с чьей стороны?

Журналист замолчал, как воды набрал в рот.

Сержант черкнул что-то на листке из планшета, и снова обернулся к отцу.

– Теперь ясно вам? Документики попрошу.

В зале давно уже перестали закусывать. Некоторые даже привстали со стульев, чтоб лучше видеть, что происходит в ротонде. У самого выхода, видная издалека, маячила фигура в светлом костюме.
Отец достал сразу два удостоверения: одно – Народного артиста, второе – лауреата Сталинской премии. Оба звания были давно, уже лет пять как со скандалом аннулированы, но сами книжечки были как новенькие: он ими почти не пользовался.

– Одну минутку! – вдруг раздался громовой голос, и все обернулись в сторону кухни.

Отбросив портьеру, в проеме кухонного входа появился метрдотель.

– Что здесь происходит? В чем дело, сержант? – спросил Борода милиционера. – Портите людям праздник – знаете, сколько стоит у нас банкет?

– Так мы здесь на жалобу отозвались, – ответил сержант.
– Плохо отозвались. Если здесь – обращаются прежде ко мне, и вы это знаете.

– Жалоба на посторонних была, Яков Данилыч, не хотелось беспокоить.

– Посторонних? – загремел Борода. – Лауреат Сталинской премии Бен Левин – посторонний? Доктор, пенсионер республиканского значения – посторонний?! Вы будто и не в центре служите! В Люберцы потянуло? В Измайлово? – могу посодействовать.

– Виноват, недодумали, учтем, – милиционер выпрямился чуть ли не по стойке смирно.

В зале теперь уже все с интересом наблюдали за развитием драмы.

– Учтете вы вот что, – Борода достал изящный блокнот, обложенный пластинками слоновой кости. – Здесь хамски оскорбили женщину: у меня записано дословно. Народный артист СССР Левин помог хаму покинуть помещение, потому как тот на ногах не держался. – Борода обернулся к Анатолию: – Вы ведь тоже здесь были – подтверждаете?

– Да, да, разумеется, – с почтительной готовностью отозвался Анатолий.

– А вот некоторые слова хама заслуживают особого внимания. – Раскрыв блокнотик, Борода стал громко читать навскидку: «Красотки …не для русских Иванов… берегут себя для американских космополитов…». И такое уже знаете, на что тянет?

Милиционер начал быстро заносить в протокол слова. Закончив, он с досадой махнул рукой кому-то у выхода, и фигура в светлом костюме исчезла. Официанты вернулись к своим подносам, в зале снова принялись за еду.

– Желаете взглянуть, расписаться? – спросил сержант.

– Слово «космополитов» – исправьте: все три А надо на О заменить. – Борода черкнул подпись. – Должность и полное имя сами вставите: Розенталь Яков Данилович.

– Простите?

– Розенталь. Борода – это псевдоним. Партийная кличка, если угодно.

В третьем часу ночи вниз по затихающей улице Горького двигалась странная процессия. Возглавлял ее сержант милиции, сменивший уже свой тон на крайне дружественный, настолько, что стало известно, что зовут его Станислав, он даже просил обращаться к нему, называя просто Стасиком. За ним шагал Борода в распахнутом пальто колоколом, которое дед называл «опера-клоук». Еще в нескольких шагах следовали мы с Людочкой, как всегда хотевшей по-маленькому – и спать! Она прижимала к груди футляр с дедовым пенсне. Я был ребенком театральным и раньше полуночи, то есть до прихода родителей с работы, ложиться спать не привык. Я отвечал за дедову трость и с гордостью нес ее, подобно шефу военного оркестра, подкидывая время от времени в воздух. Несмотря на поздний час, я громко распевал при этом английский боевой марш:

Леро, леро, лиллибуллеро –

лиллибуллеро буллен а ла!

Леро, леро, леро, леро –

Лиллибуллеро буллен а ла!

Взрослые уже несколько раз вяло пытались призвать меня к порядку, но дядя Стасик разрешил продолжать, узнав, что в песне грозились перерезать англичанам глотку, что вполне совпадало с призывами тогдашних газет.

Позади нас Яша и мой отец вели под руки деда, захмелевшего настолько, что у него отобрали трость и стекла, поручив их нам, детям. Дед то и дело останавливался, чтобы закончить свой спич о магических силах, но так и не доходил до сути – ибо сбивался на критику окружающих, моего отца и в особенности своего сына Яши.

– Сапперилпаппет! что вы так вцепились мне в локти? – вопрошал он. – Если вам непременно нужно сделать из меня пьяного Бахуса, то вести и прославлять меня! – должны не вы, а вакханки: веселые, молодые и непременно голые. Да, да, именно голые – и чтоб были в теле!

– Потерпите немного, Моисей Эммануилович, – пытался успокоить его отец, – сейчас придем на место, передадим вас в руки вашей вакханки – и завершите тогда свой тост.
– Это Ида моя – вакханка?! – горячился дед. – Шутите? Чуть отвернешься – она брык! и в полёт на Лысую гору. По делам семьи, говорит, но один черт знает, чего они там ворожат. И зачем это перед шабашем надо брови подводить жженной пробкой? Игнорамус она и полна предрассудков, вот что я скажу. Сапперлипапет! Жена моя – обскурант, чтоб вы знали!

Бабка-обскурант шагала молча позади в компании Яшиной жены Аси и Анатолия, из всех сил старавшегося казаться трезвым. Шествие замыкали два милиционера. По приказу старшего, они охраняли спокойствие идущих от возможных нарушителей: подгулявших поздних прохожих, крикливых дворничих и стиляг из недавно закрывшегося на ночь Коктейль-Холла.

Миновав знаменитую Филипповскую булочную и дойдя до угла улицы Немировича-Данченко, вся компания остановилась под лепной аркой роскошного входа в старую гостиницу.

– Подождите меня здесь – я быстро, – обратился к нам Борода и нажал кнопку вызова швейцара.

Весь первый этаж здания сиял зеркальными окнами, над которыми горизонтально мигала синим неоном надпись «Ресторан «Астория», а вертикально вверх – уходили ряды желтых электрических лампочек, образующих слова «Гостиница Центральный». Такая грамматическая нелепость никому не мешала. Вся Москва знала, что по решению начальства из городских вывесок приказали убрать иностранные слова и заменить их на русские. Слово отель заменить на гостиницу успели, а само ее название – еще нет.

– Все в порядке, – радостно сообщил Борода, вернувшись к нам в сопровождении важного, как генерал, швейцара в золотых галунах. – Кухня закрыта, но для нас уже сервируют стол для чая-кофе с пирожными, ресторан будет работать до трех!

– А ликеры? – обиженно пробасил дед. – Как насчет Бенедиктина, к примеру?
– Это – можно – в тон ему басом вдруг ответил швейцар. – Имеем также Рябиновый и Шартрез, кто пожелает.

За час перед этим произошло вот что.

Лишь только недоразумение с хулиганством разъяснилось, и можно было продолжить ужин, дядя Яша с семейством собрались уезжать, чтоб не пропустить последний поезд метро. Это привело в ярость деда, весь вечер ожидавшего возможности завершить свой тост – и так и не получившего ее. Стали думать, что делать дальше. Я подал идею: пусть они переночуют у нас, в десяти минутах ходьбы от ресторана, а утром поедут к себе в Сокольники. Меня выслушали, подумали и поняли, что это невозможно: восемь человек просто физически не смогли бы разместиться на ночь в одной комнате общей квартиры.

И тут Борода решил взять спасение вечера на себя.

Прежде всего он задержал наряд милиции, официально запросив о помощи в их участке. Потом распорядился на кухне отменить наш заказ на горячие блюда и десерт – что было неслыханным отступлением от правил: нам собирались вернуть большую часть затрат!

Анатолию, ставшему теперь нашим верным союзником, он велел выйти на улицу и убедить фельетониста Ленча во избежание серьезных неприятностей убираться домой подобру-поздорову, – тот все еще маячил на ветру у входа в ресторан в своем светлом костюме, мечтая о реванше. Сделав все необходимые распоряжения, Борода появился в ротонде уже в своем щегольском пальто – и пригласил всех следовать за ним. Он отпустил кухонный персонал по домам на двадцать минут раньше срока, и полные благодарности служащие снабдили милицию перед уходом небольшими, изящно перевязанными пакетиками из плотной бумаги, их застеснявшиеся милиционеры попрятали по карманам, не разворачивая.

По дороге Борода поделился своими планами, чем привел в восторг и моих родителей, и деда. В квартале от Дома Актера располагался отель Центральный. Бороду все знали там, а ресторан закрывался там на час позже, чем ВТО (Всесоюзное Театральное Общество – прим. ред.). Ужин можно будет продолжить в ресторане отеля, а он, Борода, тем временем закажет в отеле хороший номер на ночь для деда и бабки. Он был уверен, что ему не откажут в этой маленькой любезности. Таким образом у нас дома сможет переночевать Яшина семья, а старики насладятся комфортом старинной гостиницы: разве они не заслужили? Планы были просты, как все гениальное, тем более что деду, иногороднему персональному пенсионеру, номер теперь полагался бесплатно!

– Но у нас ведь нет ни зубного порошка, ни бритвы, – заволновался дед.
– Новые щетки и пасту обеспечат, плюс два махровых халата. Это полулюкс – система «Интурист», прошу учесть. И парикмахер начинает у них в семь тридцать. – успокоил деда Борода. – Только не забудьте заранее сказать горничной, на который час ей приготовить вам ванну. 

Дед ущипнул себя за руку – не бабка его, а именно он сам себя.

Невероятная, непредставимая, неправдоподобная реальность не улетучивалась, не рассеивалась. Нет! Она не была плодом хмельной фантазии, не снилась, не рождалась Фата-Морганой в бреду отчаяния: ее можно было ощутить, потрогать руками – здесь, сейчас, сию секунду! Чудеса продолжались, и деду не терпелось поделиться с близкими своим объяснением, пониманием магии, послужившей причиной этих тектонических, не вмещавшихся в сознание внезапных перемен.

(Продолжение следует)