ДЕД-ЭПИКУРЕЕЦ

Главы из книги

(Продолжение. Начало в # 676)

УТРО БЕЗ ВОЖДЯ

Церемония похорон Сталина завершилась девятого в пять, и тем же вечером сняли оцепление в центре; только кордоны милиции еще были все еще выставлены вокруг Дома Союзов. По всему городу висели мокрые траурные флаги – их не снимали, но с наступлением темноты по Пушкинской уже начали ходить троллейбусы.

Мать позвонила дяде Яше и настояла, чтобы родители теперь возвращались к нам, не откладывая; выехать следовало опять чуть свет, дабы не нарваться на лейтенанта-участкового. Возвращение оказалось весьма кстати, так как Яшина комната была совсем маленькой, да и соседи там были не особенно дружелюбными. Наша же квартира была и побольше, и соседей в ней поменьше, но самое главное – отец мой собирался в поездку на целых полтора месяца: он был чтец-декламатор, и со своей концертной бригадой должен был объехать весь Дальний Восток.

Важно было только не попасться милиции на глаза, поэтому старики отправились, как и раньше, с первым же поездом метро; я встречал их в вестибюле станции «Охотный Ряд».

Но лишь только вышли мы на улицу, первым, кто встретился нам был тот самый участковый. Было еще темно на дворе, но лейтенант тут же узнал деда и бабку, однако повел себя при этом странно. Он подошел и тихо поздоровался первым; потом, тяжело вздохнув, сообщил, что на правах родственников старики могут теперь не торопиться с пропиской, если они желают провести эти дни всенародного горя с близкими. Он сам пошел отворять нам запертые на ночь ворота, долго возился с замком дрожащими руками; лейтенант вздыхал и сморкался, серебристые погоны на его плечах дергались в такт.

Старики терпеливо ждали. Улица пахла смолой. Все двери в Доме Союзов были открыты настежь, солдаты охапками выносили оттуда еловые ветки и венки и складывали их в грузовики – их было так много, что кузова были с верхом набиты хвоей, а машины все еще подъезжали одна за другой.

Во дворе военных грузовиков не было, зато везде стояли фанерные ящики, набитые грязной одеждой: порванными пальто, галошами, раздавленными шапками и платками, вымазанными в уличной слякоти. Дворничиха тетя Поля поливала из шланга асфальт, загаженный какой-то желто-коричневой жижей пополам с талым снегом, она сползала к водосточной решетке, наполняя весь двор ужасным запахом. Закончив, тетя Поля обратилась к милиционеру.

– Товарищ учаскОв, – доложила она, – на моем дежурстве жмурых не пришлось. А которых раненых-покалеченных сносили сюда; вот, мою: они и под себя ходили, и блевали много, мы им давали попить, они мерзли – но их увезли всех ночью, живыми, никто не помер сегодня, слава Те, Господи… Только воняет вот шибко – армейски брезенты и рогожи мы, извиняюсь, в мусор снесли, не отмыть…

– Документики у всех собрала?

– Дак они ведь живые были: их не мы, санитары проверяли.

– А та, баба очкастая? Которая в пол-сознании была. Смотри у меня!

Дворничиха полезла себе под фартук и достала старый потертый кошелек.

– Вот, не успемши еще сдать вам – а пропуск и стёкла ее я в очешник сунула и санитару скорой сразу сдала, все видели.

– Что там? дай-ка сюда. Беда с вами, – лейтенант горько вздохнул и шмыгнул набухшим покрасневшим носом.

– Вон, товарищ учасков, тридцать дЕньгами там и пятьдесят пять мелочью, пальцем не тронула, нам чужого не надо…
– Ой ли, – лейтенант пересчитал смятые бумажки, подумал и протянул ей одну купюру, – эту себе оставь, здесь пять, остальное и кошель – оприходываю. На твоих же глазах, коли спросят, ясно?

– Спасибо вам, товарищ…

– Да какое там – спасибо! – лейтенант сунул кошелек к себе в офицерскую сумку,

– Какого хозяина схоронили, Поля, теперя всю страну на куски растащут! – Он достал носовой платок и неожиданно громко расплакался в него.

– Ну что вы, что вы товарищ учасков, будем стараться – не сумневайтесь в нас…

– Что за раненые? – спросил у меня дед. – О чем она?

Я поглядел на него с удивлением:

– Так давка же была на углу Кузнецкого. Там грузовиками улицу перегородили, а толпа прет. Вы что, не знаете? Еще и бумажники с документами здесь были – полны ящики, их потом участкОв кофисковал. В некоторых, говорят, еще и деньги были.

– Конфисковал, – поправил дед, – коН…

– Одна малина, – сказал я, – забрали их – и все тут.

ЧТО ЗНАЧИТ “EX NOSTRIS”

Жить старикам у нас стало куда удобнее. Нарушение паспортного режима более им не грозило. Траурные флаги висели еще целую неделю, в библиотеку дед больше не ходил. Газеты ему я перестал читать: там больше не писали уже грубых слов про убийц-врачей и не требовали для них сурового возмездия.

Теперь в них прославляли подвиг доктора Лидии Тимашук. Она в одиночку встала на пути кровавых профессоров и сообщила об их подлых сионистских происках в надлежащие органы. За героизм её наградили высшей наградой – орденом Ленина.

«Группа врачей оказалась шайкой продажных тварей, которые прятали под белоснежными халатами нож и яд. Поймать их советской власти, Родине, народу помогла простая русская женщина, рядовой врач Лидия Феодосьевна Тимашук, которая нам всем сейчас стала родной».

Газеты публиковали восторженные письма читателей; матери называли дочерей ее именем, трудящиеся обещали ей воспитывать потомство в духе непримиримости к буржуазным евреям-националистам, продавшихся американскому империализму. «Любить так Советскую Родину, работать каждому на своем посту, как простая советская женщина Тимашук, – и тогда мы не прозеваем ни одну гадину, пытающуюся исподтишка нанести вред нашему общему великому делу. Бдительность и еще раз бдительность – вот верный залог крепости, силы и могущества нашей Родины!»

О самих врачах больше не писали, теперь в фельетонах перечисляли махинации еврейских жуликов; от их имен рябило в глазах: …Нодельман с Файдерманом получал товары… …снабжение доверили Крельштейну, Друкеру, Купершмидту, Мордковичу, Спектору… … устроились Рахиль Палатник, Шая Пудель, Зяма Мильзон, Яша Дайнич, Буня Цитман, Шуня Мирончик, Муня Учитель, Беня Рабинович…
Заголовки варьировались: «Спекулянты и проходимцы», «Воры и ротозеи», «Рука руку моет», но самым лучшим был все же «Пиня из Жмеринки» – теперь во дворе у нас любого еврея называли Пиня из Жмеринки или Зяма Газировщик.

– Вот это и называется ex nostris, – сказал мне дед, – помнишь, ты спрашивал? Все мошенники, воры и вредители, значит, одного типа.

– Экс нострис – это что, на еврейском? – догадался я.

– Нет, это латынь, – засмеялся дед, – означает из наших. То есть все дурное, весь вред идет от нас.

– Как это от нас? Ты разве тоже еврей? – удивился я.

– Ну да, а кто ж ты думал?

– Я думал – швейцарец. Бабушка – она-то, конечно, это… она нострис, но ты?.. Ты ведь кроме «мишигене» ни бум-бум на еврейском, все знают… И ругаешься даже по-швейцарски.

– При чем тут «бум-бум»? – неожиданно разозлился дед. – Я вообще, если угодно, космополит. Гражданин мира! Из Швейцарии, кстати, меня тоже выслали – в двадцать четыре часа, за нарушение местных законов. И вообще, хочу я или нет – я тоже ex nostris: меня об этом особенно и не спрашивали.

– Кто не спрашивал? – не отставал я, но дед отмахнулся: – Потом, потом как-нибудь…

Я был несколько озадачен, но согласился отложить пояснения деда на потом.

ПОТОМ…

Но потом… Потом развернулись одно за одним такие события, такие происшествия, что никто, даже и сам дед не успевал их переваривать, не то, чтобы объяснять их мне, своему восьмилетнему другу.

Прежде всего утром позвонила к нам встревоженная Герта Карловна. Она не знала, как поступить: в опечатанной комнате деда вот уж второй день непрерывно звонил телефон. Звонки начинались утром и заканчивались к шести вечера, хотя ей ясно ведь объяснили, что линия отключена. Соседи сходили с ума. Герта Карловна звонила с работы по междугородной, это было уже нарушением правил и грозило ей неприятностями, но выхода не было. Она уже обращалась в милицию, стараясь найти офицера, опечатавшего комнату, но в районном отделении никто не слыхал ни о капитане милиции, ни о конфискации жилплощади. Самое главное, что сама комната не была заперта: ключ-то у нее отобрали, а замкнуть не смогли, только серая печать с гербом болталась там на веревочках. Может, стоило зайти внутрь и ответить на звонки, подумала Герта, но решила прежде позвонить и спросить у деда.

Как и договорено было, мать моя напомнила, что дед давно уехал от нас, но посоветовала срезать печать, войти в комнату и снять трубку, а в случае чего – ссылаться на разрешение ее и других членов семьи.

Герта Карловна позвонила снова тем же вечером со странными новостями. Оказывается, все это время телефонная станция пыталась известить доктора Гольдберга, что линия его полностью восстановлена, проверить связь и извиниться за недоразумение.

Соседку поблагодарили, но мать с бабкой не знали как на это реагировать.
Деда, впрочем, новости только еще больше насторожили.
– Всё! Поставили на прослушку, – проворчал он. – Кажется, пора убираться назад к Яше. В любом случае, надо прекратить разговоры с Киевом. Просто отвечать, что ошиблись номером, слышишь, Женя? Говорил же я, что Москва – не место для…

– Да замолчи же! – неожиданно злобно взвизгнула бабка. – Ты своей паранойей и впрямь накличешь беду! И мне мешаешь сосредоточиться. Неприятности идут мимо – пока ты их сам не приглашаешь и не начинаешь сводить всех с ума.

Я опешил. Дед – тоже. За всю их долгую жизнь, позже вспоминал он, ничего подобного он не слышал от своей такой добродушной, покладистой Бабы-Яги. Ну сейчас он ей выдаст, подумал я, предстоит крупный скандал – может старики даже еще и разъедутся врозь по детям…

Но не успел я додумать и развить эту свою взрослую мысль, как снова короткими частыми сигналами зазвонил телефон. Все напряглись и замолчали – было уже довольно поздно, почти полночь. Междугородняя вызывала на разговор абонента Гольдберга. На этот раз трубку взял мой отец; внизу его ждала машина, чтобы отвезти на вокзал, так что он был предельно краток: – Абонент здесь не проживает – сказал отец официальным голосом, – неправильный номер! – Но не успел он повесить трубку, как опять начались звонки. Теперь ответила мать: – Вам же сказали, это ошибка, нет такого по этому номеру… – Но ее перебил мужской голос: – Одну секундочку, гражданочка, только секундочку, я понял, но запишите, запишить прОшу, нумер, пусть позвОнит до ВРИО, помните? Важные новости: ему за два года пенсия положена, а куда отправлять, не знаем… Три пьять сем девьяносто, мы с вами вже ж говорили, я вас узнал зразу!

Когда начальник деда волновался, он говорил с сильным украинским акцентом…

Я повез стариков на Центральный телеграф следующим утром. Там, пока бабка ждала снаружи, я был с дедом в кабинке переговорного пункта в течение всего разговора и вот как я это запомнил.

– Завклиникой Семь Лечсанупра, – ответила на звонок трубка голосом секретарши.

– Москва вызывает абонента, э-м, Врио, персональный звонок, говорить будете?

– Такого нет по этому номеру. Минуточку, а кто вызывает и откуда?

– Гольдберг, Москва Ка-девять…, – начала наша телефонистка, но ей не дали закончить:
– Ой! – и сразу же в трубке зазвучал мужской голос: – Мануйлычу, доктор, здравствуйте, это вы наконец-то!

– В чем дело, Петро? – ледяным тоном спросил дед. – Что вы звоните посторонним людям по чужому телефону, беспокоите их, соседей?

– Сейчас, сейчас доктор, только выслушайте: Порхунов-то наш, вернулся… оттуда, уже работает, полностью восстановлен. И с ним освобождали еще несколько, как это у вас говорится: ex nostris, разумеете? Порхунова я сам уж неделю как зачислил зав. отделом, на полную ставку. А вам пробовали домой дозвониться – никто трубку не берет… Соседка ваша номер московский дала – а там говорят, теперь нет такого… Вы – откуда звоните сейчас?

Дед поправил пенсне, подался вперед, подобравши под себя длинные ноги и стал похож на взъерошенного, готового к бою кота. – Какое это имеет значение? Я здесь проездом, звоню с переговорного пункта Ка-девять по талону. Зачем это вам?

– Как зачем? Так пенсия ж персональная вам положена, я, помните, обещал – вот и час пришел, перерасчет за полных два года! А куда прикажете переводить, на какой адрес? Соседка говорила – кто знает, когда вернетесь…

– Позвольте, я никаких изменений своего адреса на почте не заявлял.
– Вот именно что, но вашей площадью пока что соседка пользовалась самовольно, у нее и ключ был. Мы ее, правда, там быстро прижучили, выявили ее немецкую национальность, ключ отобрали, так что теперь все в порядке.

– Вы с ума сошли! – Дед приоткрыл дверь кабинки и позвал: – Ида!

– Вот моя жена, – продолжил он, – она разрешила соседке пользоваться телефоном когда захочет, отвечать на звонки, скажи им, Ида!

– Да, да, конечно, – взяла трубку бабка, – и ключ я сама Герте дала, просила поливать алоэ и фикус.

– Так что немедленно оставьте ее в покое и верните ключ, – приказал дед, – Вам только и дай кого-нибудь прижучить.

– А-а-а, понял! Будет сделано – завтра же, доктор. Ошибка вышла, сожалею и извиняюсь, но мы в ваших же интересах…

– В моих интересах вот что, – сказал дед решительно, – я сам позвоню вам завтра днем, чтобы убедиться, что соседке ничто не грозит: у нее две дочери на руках, школьницы. На работе будете завтра?

– Буду весь день, Мануйлычу, не серчайте, из лучших намерЕний… Не тратьтеся, прошу, на счет вызываемого звоните, только вот…

– Только вот – что?

– Лучше не ВРИО вызывайте, а по фамилии меня. У нас перемены тут, я ведь не в отделении больше, зав. клиникой я теперь.

ТРИ НОВЫХ ВРАГА ЗДРАВООХРАНЕНИЯ

По настоянию деда следующий разговор с Киевом состоялся поздним утром с другого переговорного пункта. Бабка пожала плечами, но не спорила. Я привез стариков на станцию «Кировская», что прямо напротив Главпочтамта, и там мы купили талон на пять минут с Киевом за тридцать рублей: звонить за счет вызываемого дед не захотел. Однако Врио начал с того, что распорядился, чтобы телефонная барышня перевела звонок на его счет и дал ей какой-то код, на что девушка с необычной готовностью тут же сообщила: «Перевела уже, можете говорить».

Дед не успел еще ничего спросить, как новый зав заверил его, что все недоразумение с комнатой разъяснилось, домоуправ вернул соседке ключ, извинился и даже смазал непослушный замок, так что все в порядке.

– Что значит в порядке – спросил дед, – ей же пришлось снять там печать, чтоб войти?
– Ах, это? – рассмеялся Врио, – это пустяк, вообще не о чем говорить, забудьте.
– Что значит, пустяк? Гербовая печать сорвана – это пустяк?

– Та какая там печать? Это Петлюк все химичит: у него кум – капитан милиции, так он послал его в ваш домком; тот и сказал там, что жилплощадь теперь ведомственная, вам она более не положена. А сам Петлюк полагал, что если вас… то есть, если вы… ну, как бы уедете надолго, так может, ему удастся туда того… кого из родных вселить.

– Погодите, значит наше жилье нам более не положено?

– Та нет же, доктор, ваше оно, ваше целиком и никакое не ведомственное, оно вам положено от Горжилуправления, я завизировал, да и телефон вам туда вернул.
– Тогда зачем же нашу комнату опечатали?!

– А это чтоб соседям тоже не пришло такое в голову, так Петлюк у сынишки пластилину взял на дощечке – и куму дал. Научил его завязать на дверной ручке веревочки, а потом плюнуть на пластилин и пятаком – обратной его стороной с гербом – придавить его, чтобы герб отпечатался. А что буквы СССР тогда наоборот выйдут, так не заметят, и дверь не посмеют открыть – до дальнейших, значит, распоряжений. Смех один!

– Вам смешно, но другим может быть вовсе не до смеха, вам не кажется?

– Та я же говорю, это Петлюк всё с его интригами. Не в моей власти от него избавиться: он сверху назначен моим замом по административно-хозяйственной части. Но предупредить я его – предупредил, больше не посмеет! А уж если со мной что случится, никому не поздоровится, он знает это.

– Позвольте, так что он теперь у вас – не ординатор уже?

– Та нет же, он и зачислен-то был условно, с двумя госэкзаменами, чтоб за год досдать. Не вышло, фармакологию окаянную он так и не одолел: все на ней спотыкаются. Ну, повысили его, теперь он замзав клиникой.

– Да-а… полезная информация, merde, ничего не скажешь.

– Но знаете, к чему я это клоню, Мануилыч? Домой не тянет вас часом, по Киеву не соскучились?

– Нет, никак не соскучился, а вы о чем это?

– А то б консультантом к нам в родные пенаты пошли, а? На четверть ставки с сохранением пенсии – я вас хоть сейчас приказом оформлю.
– Вы в своем уме, Петро? Вас живьем слопают: я ж уволен был за низкопоклонство! Вами же. В чем дело?

– Во многом, доктор, ох во многом, перемены идут, следите за рекламой. Но главное – лечить у нас некому, сами знаете, всю старую школу разогнали. Порхунова, как вернулся из своего… далека, я тут же взял зав. отделом функциональной диагностики, имени Лидии Тимашук! Имени-то он имени, а работать там ему не с кем. Уровень у нас хуже сейчас чем в районной поликлинике: мы же кремлевка, куда там, полы паркетные, врачи анкетные. А с меня спрашивают, только пух и перья летят. Так может – того… а?

– Нет-нет, тронут доверием, дорогой, но пока – никак. Да и вам советую не спешить. Особенно с ex nostris.

– Если вдруг передумаете, как с вами связаться? Чтоб родню не тревожить?
– Я вам сам позвоню. И… благодарю за комнату и все остальные хлопоты.

Мы уже выходили с почтамта, когда вспомнили, что на руках остался неиспользованный талон на разговор с Киевом. Хотели сдать назад, но деньги не возвращали, а вместо этого предложили продлить разговор еще на пять минут с тем же номером. Собрались уже выбросить ненужную бумажку, но у деда в глазах вспыхнули за стеклами озорные искорки, и он ухмыльнулся вдруг, что по моему опыту, обычно предвещало какую-нибудь хулиганскую выходку. Вернулись назад к кабинкам и снова запросили тот же номер – полная почтения телефонистка соединила с кремлевской клиникой почти сразу же. Дед подождал, пока ответит секретарша, но вместо Врио попросил ее записать личное сообщение для его заместителя Петлюка.
– В Москве ходят непроверенные, но упорные слухи, – начал диктовать дед, – что обнаружены новые опасные элементы, чуждые нашему здравоохранению:

Веня Ролог, Геня Колог и Пиня Цылин. Подпись: доброжелатель, прописной буквой.
– Записала, – ответила секретарша, – Ролог и Колог – на конце у них твердое Г, так?
– Именно так, – подтвердил дед, – Благодарю. – И повесил трубку.

– Теперь тебя точно арестуют! – сказала бабка в метро по пути домой, но чувствовалось, что сама она в это не верит. Ее уже полчаса душили приступы смеха, она все никак не могла прийти в себя: … и Пиня Цылин…- повторяла она имена врагов.

Позже, немного успокоившись, она спросила, чем объяснить такой резкий поворот кругом: что это – смена политики, или просто везение с добрым и хитрым карьеристом?
– Какой поворот? О чем ты? – ответил дед вопросом на вопрос. – Просто сменили сыр в мышеловке, на кусок побольше. Пенсию им, видите ли, некуда отправлять. Нашли простака!

Бабка вздохнула и ничего в ответ не сказала.

Безумие продолжалось.

(Продолжение следует)