ИЛЬЯ ЯРОЩУК ИЗ НФЛ

Возможно, Вы не поверите – особенно если не увлекаетесь американским футболом и не знаете его историю – что в Америке давно уже существует самый что ни на есть настоящий «Русский фронт». К счастью, это мирное, а отнюдь не боевое подразделение, царившее на футбольных полях на рубеже 1980-х и 1990-х годов. Три брата-богатыря – Илья, Василий и Александр Ярощуки – словно былинные герои, не давали нападению противника пробраться на свою территорию. Но так сложилось, что профессиональную карьеру выбрал только старший из них, Илья. Он-то и стал единственным русским игроком в истории одной из самых успешных спортивных лиг мира – Национальной футбольной лиги (НФЛ).

– Илья, Вы действительно единственный русский в истории Национальной футбольной лиги?

– Насколько я знаю, был еще один игрок с Украины, который выступал позже меня, Игорь Ольшанский. Он выступал в защите San Diego Chargers в 2004 году. Если разделять Россию и Украину политически, как сейчас, то да, я единственный русский, с русскими корнями. Однако, на самом деле я родился в Америке. Но если говорить о Руси в целом, то нас двое.

– А Вы можете объяснить, почему русские не играют не только в НФЛ, но и в американский футбол в принципе? Причем это касается и русских американцев, которые, как и Вы, выросли здесь и могут смотреть все игры.

– Я не соглашусь с Вами. На мой взгляд, эта игра очень популярна. Все зависит от того, о каком поколении русских вы говорите. Если речь о тех, кто вырос здесь и кому близка американская поп-культура, то они безусловно следят за нашей игрой пристально. Те, кто приехал из России недавно, многого не понимают, не знают правила и в определенной степени далеки от этого. Им ближе европейский футбол. Но со временем, познакомившись с правилами, они начинают интересоваться все больше.

Да и в самой России люди тоже интересуются американским футболом. Я ездил туда несколько раз, общался с игроками, участвовал в тренировках. Однажды я привез с собой нескольких ветеранов, которые выступали в «Нью-Инглэнд Патриотс». Тогда как раз был Супербоул между «Пэтриотс» и «Лос-Анджелес Рэмс». Огромный зал, Moscow Media Dome был переполнен, матч показывали на самом большом в мире экране. Время было около двух часов ночи, уже наступило утро понедельника, людям скоро нужно было на работу, но они продолжали смотреть, переживать, болеть. Там было очень много болельщиков.

– Раз уж заговорили о Супербоуле, то в этом году там играла команда, за которую Вы в свое время выступали – «Сан-Франциско-49ers».

– Да, и я болел за них. К сожалению, они уступили «Канзас-Сити Чифс». Это была интересная игра.

– А правильно ли назвать Супербоул частью американской культуры? Можете объяснить, почему этот матч так важен для американцев?

– Это единственная игра, а не серия. Как финал чемпионата мира по футболу. В других главных американских видах спорта – баскетболе, бейсболе, хоккее – победитель определяется в серии встреч. Здесь же только один матч, супер-парти, если хотите, где решается все. Американский футбол – самый популярный вид в США, а Супербоул – это матч всех матчей, где выясняется, кто станет чемпионом.

– Так можно назвать его частью американской поп-культуры?

– Да, конечно. Свою роль в этом играет и реклама, и то, что телевидение получает огромные доходы, внимание СМИ приковано к игре, проводится шоу в перерыве между первой и второй половиной. Все это увеличивает интерес. И это касается не только игры как таковой, но и всего, что с ней связано.

– А как русский игрок в американский футбол оказался в США? Я слышал, по истории Вашей семьи географию можно изучать.

– Мой отец родился в 1942 году в Брест-Литовске. Это то самое место, где сошлись Белоруссия, Украина и Польша. Тогда люди там не делились на русских, украинцев или белорусов – они все считали себя русскими (в 1942 году белорусский город Брест, находясь под нацистской оккупацией, был передан в Рейхскомиссариат Украины и назывался Брест-Литовск, чтобы отличать от оккупированного нацистами французского города Бреста – прим. ред.).

В то время в СССР, конечно, были гонения на церковь, и моим родным, которые хотели славить Бога по православному, пришлось ехать туда, где можно было спокойно оставаться православными. Из Белоруссии они отправились в Германию, потом в Италию, а затем поселились в Марокко. Там они провели достаточно много времени, у них сложилось целое поселение русских эмигрантов.

У них служил священник Митрофан Зноско-Боровский, будущий епископ Митрофан, который устроил своей пастве переезд в Америку. Так они поселились в Нью-Йорке или в пригородах – Си-Клиффе, Наяке.

– А мама как попала в Америку?

– Тоже через Германию. Ее семья жила там в так называемом Ди-Пи лагере для русских беженцев. Они находились там до конца войны. А когда всем предложили вернуться в Советский Союз, они решили, что не следует возвращаться туда, где их вера преследуется. Они уже ехали на поезде в СССР, но во время одной из остановок удрали в лес, долгое время там жили, а потом разными путями вернулись в Германию.

Там тогда служил владыка Виталий, наш будущий митрополит в Зарубежной Церкви, который собрал группу эмигрантов и устроил им переезд в Америку. Таким образом, мама приехала сюда уже вскоре после войны. Отец же провел в Марокко, кажется, 11 лет прежде, чем попасть сюда.

– У вас в семье три брата, словно три богатыря – Илья, Василий и Александр. Расскажите, как вы втроем еще в детстве заинтересовались американским футболом? Для русских людей, пускай и русских американцев, выбор не самый очевидный.

– Мои дяди, особенно по материнской линии, очень любили американский футбол. Старший брат мамы, Владимир, очень заинтересовался игрой. Он вообще любил богатырские занятия, где состязаются настоящие мужики – с силой, со скоростью. Когда мы с братьями были еще детьми, он на Рождество подарил нам футбольную экипировку – шлемы, наплечники и все остальное. Каждый из нас получил форму разных команд, которые тогда были лучшими в НФЛ.

Именно тогда мы с братьями и начали следить за «нашими» командами, по воскресеньями, после службы. Таким образом и заинтересовались игрой.

Но формально мы не играли в американский футбол до тех пор, пока я не пошел в последний класс старшей школы. Тогда папа, наконец, согласился и разрешил мне играть за школу – так сказать, в «организованный футбол». А между собой, во дворе, с другими парнями, мы всегда кидали мяч, валили друг друга на землю. Но заинтересовались мы благодаря именно дяде Володе.

– А ведь папа у вас был еще и тренером по обычному футболу?

– Да, папа был тренером по европейскому футболу. Но он вообще любит разные виды спорта, и смотрит американский футбол. Ему тоже нравится, что это богатырская игра. Раньше, в нашем детстве, он смотрел матчи с братьями моей мамы, и мы тоже сидели с ними перед телевизором по воскресеньям. А в понедельник вечером, когда была Monday Night Football, нам даже разрешали смотреть половину встречи, прежде чем идти спать.

– Кстати, правда, что когда Вы поступили в колледж, мама была категорически против игры в американский футбол и, увидев накачанных мужиков, сказала папе, что если он это допустит, то ваша кровь будет на его совести?

– (Смеется). Да, так и было. Мама сопротивлялась еще когда мы с братьями учились в средней школе. Но тогда мы ее немножко, можно сказать, обхитрили: отец благословил нас записаться в команду, но сказал, чтобы мы ничего не говорили маме и играли безопасно и не ломали руки и ноги.

Но когда она узнала, что мы играем в американский футбол, то немного обиделась на папу. Однако постепенно как-то привыкла, и даже на мою последнюю игру за школу, когда в перерыве представляли родителей, согласилась поехать на стадион. Это был первый раз, когда мама вживую смотрела, как мы с братьями выступаем.

А когда я поступил в университет, там уже были не мальчики, а, можно сказать, уже мужчины – особенно из старших студентов. Мама посмотрела на них в фитнес-зале, где все поднимали гири, какие они накачанные, повернулась к отцу и сказала: «Если ты Илью сюда пустишь, его кровь будет на твоих руках». Она просто испугалась, посмотрела на меня – в то время еще совсем мальчишку – и говорит: «Они его разорвут».

– Вы, как и положено старшему брату, первым поступили в University of New Hampshire в начале 1980-х, причем по футбольной стипендии. Василий и Александр последовали за Вами через пару лет, но уже по академическому направлению.

– Нет, мы все втроем поступили по футбольной стипендии. Мы с Василием имели только одно предложение из университета в Нью-Гемпшире. А отца Александра, нашего младшего брата, который сейчас служит протодиаконом, и из нас самый крупный – два метра ростом, приглашали несколько крупных школ, где футбол развит на высшем уровне. Особенно его хотел видеть Сиракьюзский университет. Но он все-таки решил присоединиться к нам.

– Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что завоевать право на спортивную стипендию, постоянно поддерживать себя в тонусе и изнурять долгими тренировками, намного сложнее, чем сдавать экзамены. Как думаете, это так?

– Я думаю, это разные вещи. Если Бог дал человеку физические данные, чтобы заниматься спортом, ему легче получить стипендию таким образом. А тому, кто хорошо образован и имеет высокие отметки, проще того же самого добиться через экзамены.

По футболу такие стипендии дают очень редко. Например, в моей старшей школе из 465 выпускников только я один получил спортивную стипендию.

– В России ходит шутка о том, что у отца было три сына: два умных, а третий футболист. Это явно не ваш случай: Вы с Василием работаете в крупных компаниях, Александр – директор по инжинирингу.

– Положительный результат того, что нам дали стипендию в Нью-Гемпшире, заключался в том, что академическая сторона там тоже на высоком уровне. Они требовали, чтобы все спортсмены поддерживали какой-то академический уровень. Там было такое правило: уроки всегда на первом месте, даже если совпадают с тренировкой. На третий год учебы, junior year, у меня было много лабораторных заданий. Они проходили три раза в неделю и как раз совпадали с тренировками, которые мне приходилось пропускать. Но я на это согласился, школа согласилась, и мы соблюдали этот договор. Университет очень серьезно относился к таким вещам. Нам с братьями это очень помогло: после того, как наши футбольные карьеры завершились, образование все-таки очень пригодилось.

– А вот Вашей сестре Анне, я слышал, пришлось через год сменить университет, потому что она не могла знакомиться с молодыми людьми. Ухажеры боялись трех братьев-бугаев?

– (Смеется). Может быть, в какой-то степени и нас троих боялись. Но ведь вся футбольная команда – как семья. Аня стала как будто сестрой для всех наших ребят. Посторонние, кто не играл в футбол, смотрели и думали: «Ну вообще, здесь и три брата, и вся команда в придачу». Никто не смел подойти к ней и познакомиться.

– А как все-таки образовался «Русский фронт», кто вам дал такое название?

– Мой тренер Дэвид О’Коннор, который занимался с лайнбекерами. Он тренировал и футбольную, и хоккейную команды, а в свое время даже был помощником главного тренера в олимпийской сборной США по хоккею. Дэвид ездил в Россию, где его подопечные играли с российскими хоккеистами, уважал их, знал русскую культуру. Вот он посмотрел на нас с братьями и назвал «Русским фронтом», поскольку мы все втроем играли в защите.

– А что натолкнуло его на эту мысль? Вы чувствовали какую-то особую связь с братьями, были друг за друга словно скала?

– Да, мы очень близкие люди. Мы выросли не только как братья, но и лучшие друзья. Между собой всегда говорили по-русски. И все просто знали, что мы уникальны в том плане, что всегда считали себя русскими по духу. Люди вокруг это чувствовали. В Америке это общепринято, здесь самые разные культуры – итальянцы, японцы, китайцы, все есть.

– Американцы не боялись этого «Русского фронта» на футбольном поле и вне его?

– Нашим друзьям это вообще не мешало. Им даже понравилось это название, и они тоже применяли его. Как раз поэтому оно и получило такое распространение: не только тренер так называл нас, но и вся команда, и газеты. Люди заинтересовались. Можно сказать, это было уникально: три брата, русские, все богатыри, как былинные герои, которых тоже было трое, и они защищали Русь. А здесь эти трое на первой линии защиты. И мы стоим в шлемах, с наплечниками – обмундирование словно у богатырей, все вместе. Так и пошла эта история с «Русским фронтом».

– Почему после университета только Вы из «Русского фронта» продолжили профессиональную карьеру в американском футболе?

– Не знаю, просто так сложилось. Для меня это счастье, что мне удалось поиграть в НФЛ. Я шучу по этому поводу: когда комментаторы на стадионе вели репортаж, куда бы ни шел мяч – налево или направо – там всегда был кто-то из нас троих. И они говорили: «Jarostchuk on the tackle». (Ярощук играет в подкате – прим. автора). А я смеюсь и говорю: наверное, скауты из профессиональных команд, которые приходили на матчи, не знали, что нас на поле трое, и думали – ну этот парень просто везде успевает. А поскольку я самый старший и первым вышел на драфт, то меня и выбрали. (смеется)

– В 1987 году «Сент-Луис Кардиналс» выбрали Вас в 5-м раунде драфта. Не слабый показатель, правда?

– Не слабый, но средний. Честно говоря, в последний год учебы в университете у меня была травма, я сорвал бицепс и не закончил сезон. До этого ожидалось, что меня могут выбрать уже в третьем раунде. Но я даже не мог пройти все необходимые тесты, потому что только-только снял гипс. Многие команды сомневались, как у меня пойдет игра на следующий сезон, как все заживет, смогу я выступать или нет. Но «Сент-Луис» все-таки рискнул.

– Чем Вам запомнились годы карьеры в НФЛ, и почему она оказалась такой недолгой – всего 5 лет?

– Честно говоря, больше всего мне запомнились последние годы карьеры. Особенно когда я подписал контракт с «Сан-Франциско-49ers». В то время это была одна из сильнейших команд НФЛ, Команда-династия, которая не раз выигрывала Супербоул.

В общей сложности «49-ers» звали меня трижды. Я приезжал туда, в православном соборе ставил свечу у гробницы святителя Иоанна Шанхайского и Сан-Францисского. Но всякий раз в последний момент что-то менялось, и контракт со мной прекращали. Возможно, это было испытание, которое оказалось бы мне не под силу. Это и было моим главным впечатлением об НФЛ: может быть, всплывала какая-то слава, особенно в «Сан-Франциско-49ers». Но, возможно, я там потерял бы свою душу, а это гораздо важнее.

– Я читал, что Вы с братьями и по окончании карьеры собираетесь всем «Русским фронтом» у кого-то дома на День Благодарения и устраиваете матч – Turkey Bowl. Это правда?

– Одно время мы действительно устраивали такие матчи. Особенно было интересно, когда подросло второе поколение, наши дети. Старшие – мы с братьями – играли против младших. До какой-то поры мы выигрывали, но потом чаще стала побеждать молодежь. Все-таки возраст берет свое (смеется). Сейчас нам, может быть, даже опасно играть – еще покалечимся, и потом Бог знает, что будет.

– А чем живет «Русский фронт» сейчас? Вам в этом году исполнится 60 лет, младшему из братьев уже далеко за 50 – как Вы поддерживаете физическую и духовную форму? И можно ли сказать, что общие занятия американским футболом и игра за одну команду сблизили вас и сделали вас единой командой как семью?

– Мы жили, тренировались и играли вместе не только в детстве, но даже и в колледже, когда люди обычно идут каждый своей дорогой, и это особенно сплотило нас. Мы очень близкие люди.

Центром этого является наш отец. Он всегда воспитывал нас в главном, в православном духе. Иногда в семьях проявляется ревность, один брат что-то хочет доказать другим. Но папа воспитывал нас так, чтобы это не развивалось, чтобы мы ценили и поддерживали друг друга. Это важно для нас до сих пор, мы очень близки.

– То есть, вы не только братья, но и друзья.

– Друзья, вот именно. Когда мы росли, то выделялись среди своих американских друзей. Даже Рождество и Пасху мы отмечаем в разные дни. Мы выросли в маленьком церковном приходе, где было не особенно много детей нашего возраста. Так что мы должны были быть близки друг с другом.

– Вы три богатыря, и «Русский фронт» продолжает в вас жить?

– Он живет в наших душах.