ПОЭТИЧЕСКИЙ ВЕЧЕР

В воскресенье 23 апреля в доме Павла и Нелли Пикман прошел творческий вечер Павла. Собрались его друзья, сокурсники по ВГИКу, где он учился, авторы возглавляемой им газеты “Каскад”. Среди присутствующих были Альберт Плакс, Анна Топоровская, Шамиль и Зулейха Нафджафзада, Дмитрий Хамилянский, Лилия Логинова, Святослав Ярмоленко, Алла Драбовская. Атмосфера была радостной. Мы услышали прекрасные стихи виновника торжества, написанные им в разные годы, начиная со студенческих времен.

Павел Пикман:

– Я благодарю всех, кто пришел. Это, пожалуй, мой первый поэтический творческий вечер за шестьдесят пять лет моей жизни. Кто-то знает меня как студента ВГИКА, кто-то как режиссера, кто-то как редактора газеты “Каскад”. Но стихи я сочинял с самого детства. Еще не умел писать, но в три года произнес: «миру – мир, война – войне, солнце миру на земле». Папа записал эти стихи, был горд и сказал: “Вот, стихи пишет”. И с тех пор я поверил, что стихи надо писать, и стихи были всегда со мной по жизни, чтобы ни происходило. Для чего вообще пишут стихи? Есть такая фраза: что, если не можешь писать – не пиши. Эта фраза принадлежит Льву Николаевичу Толстому. Он в своем дневнике написал: “Если уж писать, то тогда, когда не можешь не писать”. К сожалению, сказал он это за год до смерти. Если бы сказал это раньше, то не знаю, какие произведения у него вышли, какие нет. Я много думал над тем, зачем надо писать, почему поэты пишут, и не так давно пришло осознание:

Поэт не пишет для народа,

Поэт не пишет для поэтов,

Его стихи – сама природа,

Выходят и стремятся к свету.

Когда я учился в школе, мне захотелось стать актером. Я поступал в театральную студию при дворце культуры профсоюзов, и надо было прочитать что-то. У меня была проблема, я плохо запоминал чужие стихи, поэтому читал свои. Пришел туда и прочитал:

Дуб могучий молния сломила,

И теперь земля ему могила.

Та земля, которая растила,

Та земля, что матерью была.

Обугленный, жжёнными корнями

Обнимая землю мать, лежит

Непокорный великан перед ветрами

Не грозой, а старостью убит.

Он погиб – равнина вся пустая,

Глазу больно обозреть её.

Только поросль дубочков молодая

К солнышку стремится и растет.

Где-то через год мой педагог по актерскому мастерству сказала: “Слушай, Павел, у тебя же проблема с дикцией”. Я спросил: «А почему Вы это раньше не заметили?». Оказывается, когда я читал свои стихи, дикция не страдала. А когда просто разговаривал, то была проблема с дикцией. Поэтому, когда уже поступал во ВГИК, я читал:

Заботой и лаской, как принц окружён,

Я в жизнь, как в сказку, судьбой приглашён.

И нет, чтобы саблей судьбу добывать –

С покорностью рабьей я начал писать.

Писал что попало, писал, что неважно,

Облекшись в забрало и панцирь бумажный.

Но как-то случилось – устал я писать.

Решил я принцессу по свету искать.

Лишь только зарю солнце с гор привело,

Не думав, что будет, вскочил я в седло.

Без устали мчался дорогой пустой,

И конь меня нес версту за верстой.

Ромашки кивали мне вслед головой,

А луг поклонился зеленой травой.

Но дождь вдруг ударил средь ясного дня,

Доспехи, намокнув, свалились с меня.

В турнирном бою я копьем был сражен –

Принцесса досталась другому.

Куда мне деваться? Я побеждён,

К родному отправился дому.

Готовлюсь я к новым турнирным боям –

Куют мне железные латы.

Принцесса теперь будет точно моя.

Готовьте венчанье прелаты!

Не знаю как, но во ВГИК меня взяли, может и благодаря этому стихотворению. А во время учебы во ВГИКе, появлялись и другие:

Когда расплавлен мозг от сигарет,

И от вина рука легка, как литий,

Я вспоминаю то, что я поэт,

И что могу писать – если хотите:

О том что мир, как люди многолик

И надоела как верблюду жвачка,

Москва, и общежитие, и ВГИК,

И вздохи, и восторги, и подачки.

Почему все это я писал? Дело в том, что у меня был пример, благодаря которому я в жизни стремился к чему-то, и чего-то хотел достичь. Мне многие говорили: куда ты во ВГИК, куда ты вообще лезешь? Но был в Минске такой человек – Альберт Плакс, и его пример меня вдохновлял на многие подвиги. Это один из тех людей, благодаря которому, я все ещё пишу. Он говорит, что мне надо книжку издать. Возможно, я когда-нибудь это сделаю.

Альберт Плакс прочёл стихи Павла Пикмана из цикла «Патриархи»:

АВРААМ

Последнее время я быстро старею,

И сердце моё непрестанно болит.

Да жаль, что с годами не стал я мудрее,

А лишь потерял свой былой аппетит.

И только как прежде хочу я смеяться,

И только как прежде хочу я любить.

Хочу никого никогда не бояться,

И очень, и очень мне хочется жить.

Но если случится со мною такое,

Чего избежать не дано никому, –

То знай, дорогая, что я свое горе

Желаю себе и себе одному.

Усталая жизнь, как ослик упрямо

И медленно тащится через года.

А что происходит? Наверное, драма,

Но мы не досмотрим её никогда…

Так дай же мне, боже, и силы, и воли,

Так дай задержаться на этой Земле.

И может, достигну тогда лучшей доли,

Чем ехать по жизни на старом осле.

ИСААК

Сколько слов неверных

Я сказал наверно,

Богу помолясь.

В мыслях непорядок,

Много в них загадок,

И налипла грязь.

На лугу овечки,

В облаках колечки,

Жизнь не забава –

И бывает стрОга,

И горчит немного,

Только кучерява.

Выбор сделать трудно,

Правильно и нудно,

Боже помоги.

Времени так мало,

И пора настала

Отдавать долги.

ИАКОВ

Начинается мой поединок

Я при посохе, ты при мече.

Я весь грешен, а ты весь невинный,

Только знаю, что сила во мне.

Я ущербен, а ты никакой.

Ты без страсти, без злобы людской.

Бьешься ты за идей торжество,

Но, а я – за свое естество.

Знаю я, что красив ты и прям,

Но, а я буду груб и упрям.

И с судьбой не смириться раба –

Будет вся моя жизнь и борьба.

Павел Пикман:

– Я по природе своей человек очень застенчивый, и при этом все-таки боец.

ПРЕДЕЛ

Я бежал и летел,

Но достигнут предел.

Нынче тыл, где был фронт,

И закрыт горизонт.

Без движенья – конец,

И ещё я боец,

Но бороться с судьбой,

Как бороться с собой.

Где-то там в вышине

Всё просчитано мне,

Только знания те

Пусть парят в высоте.

Лишь тогда жизнь прекрасна,

Если всё в ней не ясно.

Я не верю в удел,

Мой предел не предел.

Жизнь любая – роман,

Человек – интриган,

И преграды в пути

Сможет он обойти.

И ещё побегу

Я навстречу врагу,

И подобно мячу

Прямо в цель полечу.

Ведь предел не предел

Для того кто хотел!

Зулейха Нафджафзада:

– Мы познакомились в 1976 году. Я училась на втором курсе, а Паша только поступил. Я его встретила в коридоре, это был маленький, растерянный мальчик. Было видно, что он очень хороший человек, теплый. Но он плохо себя чувствовал. Я сказала: давай зайдем к нам, мы тебе чаю дадим. Я его пригласила в комнату, там сидели мои подруги сокурсницы. Мы ему дали чаю, он пришел в себя, и с тех пор мы подружились. Павел к нам приходил, читал свои стихи, и очень много всего рассказывал. Это была такая хорошая ВГИКовская дружба. Мы смотрели фильмы, потом это долго-долго обсуждали. Жизнь во ВГИКе не заканчивалась в стенах ВГИКа, она продолжалась в общежитии. Создавались киногруппы, создавались какие-то общества у ребят. И самое главное – мы очень много говорили, мы очень много обсуждали хороших фильмов, которые были в то время. Мы Пашу любили. А потом я приехала в Америку, и Анечка Топоровская нас воссоединила. А сейчас я хочу прочитать стихотворение Паши, которое он написал про ВГИК:

ВГИК

Нас непонятности влекла

Большая чувственная бездна.

Литературный ангел зла

Шел к нам из сумерек подъездных.

То черным пуделем, то вдруг

Из глаз профессорских клубился,

То, как таинственной недуг

Иль юный друг, который спился.

Для зла у памяти почет.

Оно понятно и доступно.

За ним всегда стоит расчет

Добро от сердца – безрассудно.

Как хорошо, что мы могли

Мячом заставить прыгать воздух,

Чтобы чесалось всё внутри

И нервно щекоталось в ноздрях.

СТИХОТВОРЕНИЕ РОЖДАЛОСЬ

Какая жалость,

Стихотворение рождалось,

И был поэт почти у цели,

Но помешать ему сумели.

И безвозвратно, навсегда –

Оно пропало – вот беда.

Вмешался друг, сосед иль рок,

Чтобы поэт творить не мог?

Иль проявленья высших сил,

Чтобы он больше не творил?

Вот был поэт,

А больше – нет.

Но только стихнет внешний шум –

Придет опять смятенье дум,

И из вопросов и сомненья

Поэт создаст стихотворенье.

ЕЖИК

Телевизора громкоголосность

Будит в теле моем огонь.

Наступает такая злостность,

Что ты лучше меня не тронь.

Я свернусь в клубок, как ёжик.

Ощетинюсь и уколю.

Кто же может меня уничтожить,

Если я никого не люблю?

Павел Пикман:

ОСТАВАТЬСЯ СКОРЛУПОЙ

Как цыплята из скорлупки

Вылупляются стихи,

Пусть сначала в виде шутки,

Пусть слегка ещё плохи.

Но потом они на крыльях

Молодых, упругих сильных

Устремляются в полет,

Будто кто-то их зовет.

И поэт уже не властен

Над рождённой им строкой,

Но какое это счастье

Оставаться скорлупой!

Многие помнят 1960-е годы. К сожалению, кого-то, с кем мы общались в то время, уже нет с нами.

МАЛЬЧИШКАМ ШЕСТИДЕСЯТЫХ

За бурьяном, там, где липа

Пахнет так – когда цветёт

С треском, скрежетом и всхлипом

Бой отчаянный идёт.

Увлечённая мечтами

Деревянными мечами

Там фехтует детвора.

Солнце, лето и жара.

Кто, нося штаны на лямках,

Был со мной на той полянке,

Посмотрев в кино «Спартак»

Помнят, что всё было так.

Но уходят без возврата

Те, с кем дружен был когда-то.

И еще одно воспоминание, на этот раз о Москве. Московские кухни, это вообще особое явление. Тем, кто находился в Москве, бывал на московских кухнях, или хотя бы слышал об этом.

МОСКОВСКИЕ КУХНИ

Московские кухни – простая еда,

Смешались дела и народы.

Московские кухни: другая среда –

Застенок свободы.

Московские кухни, где боль и врачи,

Здесь строки стихов откровенья.

Но рядом с поэтом сидят стукачи,

Чтоб запечатать мгновенья.

Потом в мемуарах расскажут они

О том, как поэта любили,

Опишут его беспокойные дни

И то, как его хоронили.

Московские кухни советских времён –

Прибежище нищих поэтов.

Московские кухни, вам низкий поклон

За время стихов и наветов.

А следующее стихотворение написано мною по мотивам цикла Альберта Плакса о расстрелянных поэтах.

Он не был советским поэтом,

Но тоже писал стихи.

Его расстреляли за это –

За то, что писал стихи.

Он не был русским поэтом,

И русскими не был крещён.

Он не был русским поэтом,

И русскими не был прощён.

Другие у русских в почете,

А этот давно пропал.

И вы уже не прочтете,

Что он тогда написал.

Такие стихи для поэта

Писать высокая честь –

Расстрелянным быть за это,

Чтоб их не смогли прочесть.

Дмитрий Хамилянский:

– У Павла есть шуточное стихотворение, называется “Пираты”.

Всякий труд у нас почетен –

Можешь стать ты кем захочешь.

Хочешь быть богатым –

Становись пиратом!

Будешь грабить галеоны,

Денег будет миллионы.

Если скучно быть женатым –

Брось жену – иди в пираты!

У пиратов жизнь – веселье:

Пьянки, драки и безделье.

Если скучно от ученья,

Захотелось приключений,

И вокруг все виноваты –

Путь один – уйти в пираты.

Бесконечные круизы,

Море, солнце и сюрпризы.

Павел Пикман:

– Когда плохое настроение, можно писать грустные стихи, но лучше – чтобы можно было улыбнуться. Я пишу стихи, потом читаю их своей жене, потом Ане Топоровской, потом Зуле. И если они улыбнулись, то понимаешь, что не зря написал:

Я ещё совсем не стар –

Время убежало.

Я хотел бы в небеса,

Но под одеялом.

Может это хорошо,

Что не всё я сделал

Позволяет жить ещё

Весело и смело.

Я ленивый не со зла –

Ведь никто не гонит.

А закончу все дела –

Сразу похоронят.

О СОКРОВЕННОМ

А я пришёл к тебе поговорить

О страшной битве при Бородино,

И кто кого сумел там победить,

А ты мне улыбнулась так смешно.

Твои очки сверкали как алмаз

И возбуждали чувства все мои,

И я решил поговорить на этот раз

Как голову терял шестнадцатый Луи.

А я в тебя влюблялся постепенно

В твой гордый взгляд и рук твоих овал

И я решил поговорить о сокровенном

Зачем и кто по Ленину стрелял.

СТАКАН КЕФИРА

– Было наше время,

А теперь не наше, –

На мясной диете,

Говорил Менаше.

– И глаза горели,

И хотелось драться,

А теперь без цели –

Лишь бы отоспаться.

Ну скажи мне Мойше,

Ну скажи мне Фира,

Как добиться больше

Если нет кефира.

Ах кефир и булка,

Булка городская,

Завтрак в переулке

В предвкушенье рая.

– Не грусти Менаше, –

Отвечает Фира, –

Похудеешь раньше

Дам стакан кефира.

Вообще чередование букв сильнее, чем тот смысл, который заложен в стихи. Вот в Англии была серия стихов, которые назывались «нескладухи». В своем время Маршак переводил их. И вот стихотворение из серии «нескладухи»:

Не на совесть, на страх

Жил ученый шахтёр

Где-то в старых горах

Он разбил свой шатёр.

Но в далекой степи

Среди разных чудес

Захотел он пи-пи

И на пальму залез.

И тогда увидал

Белорусский аул,

Где казак увядал

Днем неся караул.

Где-то воет койот.

Где-то бродит фламинго

На охоту идет

Он с собакою Динго.

А ученый шахтёр

Был ужасно хитёр.

Потому среди гор

Он разбил свой шатёр.

А это такая баллада:

По незнанию, по незнанию

Вместо Польши уехал в Германию.

Он простой был еврейский сапожник,

Матерщиник и безбожник,

Часто пил и валял дурака,

А потом его взяли в ЧеКа.

Собутыльники все – коммунисты,

Вот так Хаим и стал чекистом.

Но стрелял он не очень метко

И его послали в разведку.

По незнанию, по незнанию

Вместо Польши уехал в Германию.

Но едва он сошел на перрон

Пойман был как русский шпион.

И как русский уже из ГЕСТАПО

Был отправлен назад по этапу.

Но едва он сошел на перрон

Пойман был как немецкий шпион.

Так и стал сибирским сапожником,

Так и стал он еврейским таёжником.

Анна Топоровская:

– Я не буду уходить в воспоминания, потому что их будет так много. К счастью, все эти годы в Америке мы близко общаемся, и этим очень гордимся. Поэтому в честь 65-летия Пашиного я ему написала Оду:

Я хотела Тебе рассказать про кино,

Но Ты всё про кино уже знаешь давно.

И венчает твой светлый, всезнающий лик

Эти буквы четыре нетленные «ВГИК».

Плакс, объехав пол мира, считает, что надо

Срочно всем, что увидел, делиться с «Каскадом».

Но про всё и у Паши подробности есть.

Он не видел пол Мира, но знает про ВЕСЬ!

Из Нью-Тауна видно, и только Ему,

Что в Кремле, что в Конгрессе, на войне и в Крыму,

Про Израиль, про Минск, про Египет, про Рим…

В ширине кругозора Ты – неповторим.

С Карабахом не можем никак разобраться,

Значит, к Паше, конечно, пора обращаться.

И про женщин всё знает, как видите Он:

Выбрал лучшую – Нелли – ВИВАТ и поклон.

Кулинар! Легендарный, особый салат

Каждый раз для гостей делать мастерски рад.

Он – поэт и прозаик, режиссёр и редактор.

Знает всё: про ракеты, про танки, про трактор…

Кукуруза и Тора, Дарвин, Путин, гречиха…

Паша с каждым расправится быстро и лихо.

Так что, только одно превосходство у Ани:

Ничего Паша Пикман не смыслит в вязании!

Продолжай в том же духе опять и опять.

У тебя есть в запасе ещё 55!

Нелли Пикман прочитала отрывок из юмористической повести Павла Пикмана «Абрам Монблан»:

– Эта история случилась более ста лет назад в нашем городе Балтиморе.

В то время, когда средства массовой информации только зарождались, Хайка Черняк по кличке Азохенвей, была чуть ли не единственным их источником.

Она пришла в тот момент, когда Абрам приколачивал над входом новую вывеску с пляшущими в диком канкане девицами, где на идише было написано: «Мулен Руж мсье Абрама де Монблана». Хайка прочитала и с криком «А зох ен вей!» понесла городу свежую новость.

– Забегаловку хромого Лейзера помните? Так там теперь французский публичный дом.

Побывать во французском бардаке захотели все мужчины.

В первых рядах шёл с большой лупой, с которой он никогда не расставался, ювелир Мойша Рубинштейн.

– А вы куда? – удивился Изя Красавчик. – В вашем возрасте? Реб Мойша, что вы там собираетесь делать?

– Ой, Изя! – ответил ювелир. – Вы не поверите, но я никогда не видел французских шлюх. Говорят, что они особенные. Нет, вы мне скажите, Изя, я не понимаю, что у них может быть такого, чего нет у наших?

– Шарм, реб Мойша, – просветил Изя Красавчик, – но его через лупу не рассмотришь. Шарм – вещь деликатная.

– Так что же мне с микроскопом прикажете в бардак идти? – изумился Рубинштейн.

– Нет, реб Мойша, микроскоп тут не поможет. Это чувствовать надо. Вот бывает всё у женщины есть: и грудь, и остальное, но вам её не хочется. У вас такое бывает?

– Постоянно, – с грустью сознался старик.

Но самое интересное было впереди, когда Абрам всё-таки открыл забегаловку. Первым пришёл Изя Красавчик.

– Ну, где? – спросил он, заговорщицки подмигивая.

– Что где? – удивился Монблан.

– Да ты, Абрам, не придуривайся, давай, что у тебя поаппетитнее.

– Могу кулебяку предложить.

– Нет, Кулю Бяку ты, пожалуй, лучше сам. А мне подавай какую-нибудь мадмуазель Жизель или Шарлоту Корде.

– Что у меня балет, по-твоему? Ты, Изя, знаешь, как я тебя ценю за твою деликатность, но если ты голодный, то скажи, чего желаешь, и я мигом обеспечу. Дело простое, естественное, с каждым случиться может.

– Ох, Абрам, твои слова – просто бальзам на мои раны. Ты их папаше моему скажи. А то он всё “кобель” да “кобель”, а я может быть просто голодный, а это, как ты только что сказал, дело простое, естественное, с каждым случиться может. В общем, давай по своему усмотрению.

И Абрам дал французский салат оливье, бутылку пива и кулебяку.

– А самое главное? – поинтересовался Изя.

– Ах, да, – опомнился Абрам и мигом принёс графинчик водки.

Изя посмотрел на него строго и недовольно.

– Ты думаешь, я сюда жрать пришёл? Женщины у вас тут есть?

– Нет, – ответил Абрам, – я всё делаю сам!

Изе Красавчику стало дурно, он с негодованием плюнул Абраму в лицо и вышел из забегаловки. Больше ему не хотелось французской продажной любви…

Лилия Логинова:

– Я очень благодарна Павлу за это стихотворение. Это стихотворение – философское размышление. Оно очень близко моему мировоззрению:

Поздно вечерами

Слышен ветра вой.

Что же будет с нами? –

Господи открой.

Впереди потерей

Ждёт нас череда,

Только я не верю

В это никогда.

Лишь глаза закрою –

Вновь я молодой

И с самим собою

Начинаю бой.

Как приятно драться

За свою мечту,

Но может оказаться,

Что прожил жизнь не ту.

Поздно вечерами

Слышен ветра вой.

Что же будет с нами? –

Господи открой.

Каждому слепому

Нужен поводырь.

Пусть он вместо дома,

Отведет в пустырь.

Мы идем не зная

О конце пути,

Цель важна любая –

Главное идти.

Это в нашей власти,

Это наш пароль,

Это наше счастье,

Это наша боль.

Поздно вечерами

Слышен ветра вой.

Что же будет с нами? –

Господи открой…

Павел Пикман:

– Я сам из Минска. Работал на киностудии «Беларусьфильм», а там снималось много военных фильмов. И конечно, война нас пропахала:

НАСЛЕДИЕ ВОЙНЫ

Сорок первый – сорок пятый,

Воздух взрывами пропах.

Здесь когда-то шли солдаты,

Ноги мерзли в сапогах.

Первым снегом припорошен

Склон крутой от блиндажа,

И в земле лесной хорошей

Все погибшие лежат.

Им лежать укрытым снегом

До чарующей весны.

На холмах, покрытых лесом

Как наследие войны.

РАЗГОВОР С РАССТРЕЛЯННОЙ МАТЕРЬЮ

Мама, я прошу, не рыдай!

Далеко ушла война.

То стучит по рельсам трамвай,

Постучит – и опять тишина…

Посмотри на меня скорей –

Видишь ты, я остался цел,

И за то, что просто еврей

Не ведут меня на расстрел.

Я найду жилье и еду,

И всё будет теперь у нас,

Может, даже скрипку найду,

Чтоб пуститься с тобою в пляс.

Мама, я прошу, не рыдай!

Просто тихо побудь со мной,

Скоро снова пройдет трамвай,

Всё пройдёт с этой войной…

Но пройдёт ли боль и злость?

И мне кажется, что никогда.

Чтобы мне пережить не пришлось,

Мама, ты со мной навсегда…

Альберт Плакс:

– Я хочу сказать несколько слов о “Каскаде”. Это уникальная русско-американская газета. Это единственная газета, где собрана международная команда. Единственная газета в Америке, которая не допускает никаких перепечаток. Только оригинальные материалы. Я не хочу сказать, что авторы этой газеты печатаются только в “Каскаде”, но они, прежде всего, печатаются в “Каскаде”. Хочу назвать этих авторов: Виктор Дрындин, автор кроссвордов из Питера, Фредди Бэн-Натан и Петр Люкинсон живут в Израиле. Борис Немировский – в Берлине. Лев Рожанский – в штате Миннесота, Семен Лам – из Нью-Йорка, Ирина Лукьянова, Дмитрий Преображенский живут в Роквилле. А Павел Пикман и Альберт Плакс – в Балтиморе. И я подумал, что, наверное, ипостаси Пикмана шире, чем стихи.