Posted by КНИГА ВТОРАЯ – МОЯ СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ ДО ОТЪЕЗДА В США
ЗАРПЛАТА ИНЖЕНЕРА В 95 РУБЛЕЙ
Отгуляли мы нашу свадьбу, наш короткий пятидневный «медовый месяц», и Люда уехала, ей оставалось учиться всего ещё каких-то «целых» 8 месяцев. Я проводил её, и на душе сразу стало пусто и грустно. А через пару дней я получил от неё первое письмо.
«Прошла неделя после нашей свадьбы. Приехала на занятия, но никак не могу собраться. Всё время думаю о тебе, – писала она. – Непонятно, как это мы с тобой поженились? Мы же так мало знаем друг друга».
И это было правдой. Письмо заканчивалось: «Скоро, совсем скоро мы будем вместе, и даст бог, несмотря на все трудности, всё сложится хорошо.
Раньше Л.Н., а теперь уже Л.Л.».
Люда поменяла паспорт на новую фамилию, то есть на мою, и из Люды со звучной актерской фамилией Никоненко, превратилась в Люду Лам, чего я, признаться, от неё не ожидал. Я понимал, что в стране, где Андрей Менакер, был известен как Андрей Миронов, Михаил Маршак, как Михаил Шатров, Семен Фердман, как Семен Фарада, Аркадий Гуревич как Аркадий Инин – еврейская фамилия могла серьезно затруднить карьеру человеку с творческой профессией. Теперь, подумал я, нам вдвоем придется жить на мою зарплату инженера Белпромпроекта в 95 рублей. А если родится ребёнок? Я поделился своими опасениями с другом Лёней Дубовым. Он, как и молодожен с такой же низкой зарплатой, был тоже не в восторге от своей финансовой ситуации. И мы решили, что пора поднимать нам зарплату. Директор нашего института Владимир Маркович Жур был уже в весьма почтенном возрасте, дорабатывал последние месяцы до ухода на пенсию, и поэтому вопросы нашего с Лёней настоящего и будущего, как, впрочем, и вопросы производственной деятельности, его уже мало волновали.
Из-за наших успешных концертных мероприятий у нас с Лёней Дубовым не было каких-либо выдающихся производственных достижений, но Жур, скорее всего, об этом не знал. То есть про отсутствие выдающихся производственных достижений. Про успешные концертные мероприятия он наверняка был осведомлён. У нас в самодеятельности состоял его сын Гарик, работавший в вычислительном центре института, добрый компанейский парень. Мы, исходя из моего прежнего опыта, пробовали зайти к директору с этой стороны, но здесь этот приём у нас, увы, не сработал.
И тогда, мы с Лёней, наметив план действий, начали планомерно записываться на приём к директору нашего института Владимиру Марковичу Журу по поводу повышения зарплаты и по очереди ходили к нему на приём в приемные часы по личным вопросам. Он сидел за огромным письменным столом, на котором уже не было ни одной бумажки и читал газету.
В каждый наш с Лёней визит он внимательно выслушивал наши рассказы о наличии молодой семьи, о вероятной скорой беременности жен, о том, как стыдно главе семьи получать зарплату инженера в 95 рублей и о том, что на эти деньги сегодня, ну, просто, невозможно содержать семью. Он понимающе выслушивал, кивал, аккуратно что-то записывал в свой журнал.
Обнадеженные мы ждали прибавку к зарплате, но после получки каждый раз разочаровано понимали, что наша зарплата не изменилась – те же 95 рублей.
А тут ещё Люда в письме снова удивила меня:
«А знаешь, мои родители стали призадумываются, как бы жить с нами в одном городе, в Минске. Мама говорит, что мы должны жить отдельно, но в одном городе. Кому-то же нужно будет нянчить наших детей, где-то необходимо их оставлять по вечерам иногда, и вообще помогать в чём-то».
Она, видно, тоже считала, что на мою зарплату инженера в 95 рублей нам не прожить.
Наступил Новый год, и Люда прилетела в Минск, чтобы встретить праздник вместе.
Новый Год мы встречали с ребятами из театра Миниатюр в ресторане гостиницы Минск, где после закрытия ресторана все вместе продолжили гуляние почти до утра в заранее забронированном в этой же гостинице, номере.
На эти же Новогодние Праздники нам с Лёней наш Профсоюзный комитет поручил провести детский утренник.
Мы написали сценарий в стихах и прозе. Я был массовиком-затейником у ёлки, а Лёня, учитывая его уже тогда представительную комплекцию, разумеется, Дедом Морозом.
Здесь я впервые осознал, какое это нелёгкое дело разговаривать на мало понятном нам, взрослым, удивительном, довольно сложном, но прекрасном детском языке.
Лично я понял, что общаться с детьми – это, действительно, целая наука.
Мы с Лёней провели несколько таких утренников, для разных возрастных категорий детей, вместе с ними читали стихи, разгадывали загадки, раздавали призы, пели и танцевали вокруг ёлки. Это были довольно трудные, но необычайно светлые и радостные дни, часы и мгновенья. Я многому тогда научился у них, у тех новогодних чистых, весёлых и доверчивых деток, окружающих меня у огромной ёлки в фойе института, многое почерпнул для себя, и многое понял. И через всю жизнь я пронёс в сердце любовь к нашим младшим собратьям, пронёс теплоту и нежность к прекрасной и неповторимой части нашей жизни, которое называется «Детство».
Помню, с какой благодарностью наши сотрудники подходили к нам со своими детьми и говорили добрые слова в наш адрес за веселое и увлекательное времяпровождение их детей в новогодние праздники.
Расскажу один забавный случай, происшедший со мной в то время. Я тогда довольно самонадеянно считал, что я запомнил всех детишек и родителей, кто участвовал в наших ёлочных представлениях. И как-то раз, после всех праздников и отмечаний, мы с Лёней ехали в лифте и вместе с нами там оказалась, как мне показалось, одна из родительниц, у которой я любезно спросил, как поживает её сынишка, на что она что-то сердито буркнула мне в ответ и вышла, по-моему, не на своём этаже. Лёня чуть не упал от смеха прямо в лифте. Оказывается, эта дама никогда не была замужем и у неё отродясь не было детей.
КВАРТИРА
Отец давно состоял в очереди на получение жилплощади, так как уже при рождении моего младшего брата в 1957 году, у нас оказалось меньше существующей тогда нормы жилплощади на одного человека, которая тогда была, по-моему, 6 квадратных метров полезной площади, (без учёта кухонь, коридоров и подсобных помещений). А поскольку у нас полезная площадь составляла 19 квадратных метров, нетрудно посчитать, что после нашей с Людой женитьбы и её прописки в квартиру, эта норма составила меньше 4 метров на человека. И вот, через 18 лет, то есть, в 1975 году подошла папина ветеранская очередь на получение новой жилплощади, и он получил об этом извещение из райисполкома. Там же нам сообщили, что нам на нашу семью из пяти человек выделили одну пятикомнатную квартиру. Такой вариант, конечно, меня не устраивал, и я вместе с отцом записался на приём к первому секретарю Центрального Райкома партии Алле Лаврентьевне Гриб. Она приняла нас, двух членов партии, очень радушно, выслушала папин боевой и трудовой путь, посмотрела все документы и его награды, так же внимательно прочитала наше заявление с просьбой о предоставлении нашим (моей и папиной) семьям двух отдельных квартир меньшей площади и закончила приём, холодно и жёстко, обращаясь лично ко мне:
– Мы за заслуги родителей детям отдельных квартир не даём!
Оспаривать этот тезис партийного руководителя было бессмысленно, мы с отцом оба вышли из кабинета, как оплёванные.
Но Бог, видно, услышал мои молитвы, и ситуация несколько изменилась. Районный партийный босс ушла на повышение Министром бытового обслуживания, а где-то месяца через полтора-два нам на партийном собрании Белпромпроекта представили нового первого секретаря райкома, Валерия Андреевича Печенникова, моложавого, подтянутого, с обаятельной улыбкой. Он выступил с небольшим сообщением о себе и о принципах своей работы, которое мне тоже понравилось, и назавтра я пошёл в райком и записался к нему на приём, который мне назначили через две недели.
В этот раз я пошёл на приём без отца, так как уже знал, что его былые заслуги мне вряд ли помогут. Я вкратце рассказал Печенникову о себе, об учёбе, службе, работе, и о своей просьбе об отдельной квартире. Он задал несколько вопросов о родителях, о КВНе, о Маслякове, о службе в армии, о работе в Белпромпроекте. Потом посмотрел документы о прописке, помолчал немного, внимательно посмотрел на меня и поднял трубку. Как я понял, звонил он Председателю Райисполкома, по-моему, Елисееву. Сказал про две отдельные семьи, про то, где мы сейчас проживаем, про одну пятикомнатную квартиру, которую нам выделяют, попросил разобраться и по возможности помочь молодой семье. Потом пару минут выслушивал собеседника на том конце провода и не прикрывая трубку рукой, громко спросил:
– В своей нынешней квартире останешься?
Я с радостью ответил, что да. Он передал мой ответ собеседнику, положил трубку и сказал:
– Значит так, иди к начальнику квартирного отдела исполкома, у него будут ваши документы, он решит твой вопрос.
Я поблагодарил Печенникова и окрылённый выскочил из кабинета. На меня с удивлением посмотрела его секретарша и народ, пришедший на приём.
Я даже не предполагал тогда, что с Валерием Андреевичем, дошедшим впоследствии до должности секретаря ЦК КПБ, меня не раз ещё сведёт судьба.
Я сообщил Людмиле о нашем возможном проживании в отдельной квартире. Она, конечно, была необычайно рада этой новости.
Кстати, я думаю, что наши с ней отношения, наша женитьба как-то повлияли и на её профессиональные актёрские качества, так как через некоторое время получил от неё такое письмо:
«Моя учёба уже идёт к концу, и в меня всё больше вселяется чувство огромной радости и ожидания счастья. Вчера у меня был экзамен по сценречи. После прочитанного мной на сцене произведения «Сто часов счастья» Вероники Тушновой, мне нужно было объявить мой следующий стих «Колыбельная сыну, которого нет» Веры Инбер (она у меня шла на фоне «Лунной Сонаты» Бетховена). Я сама этого не заметила, но мне потом сказали, что у меня между этими двумя произведениями была огромная пауза. Уже давно отзвучала музыка, а я взволнованная и какая-то растерянная стояла и смотрела поверх зала. Я, конечно, прочла этот стих, правда не помню, как. Зайдя за кулисы, очень была расстроена и переживала.
Я не ожидала, что после всего этого за кулисы прибегут и наш педагог по мастерству актёра Нелли Михайловна Пинская и наши ребята с хорошими словами в мой адрес. Моего педагога по сценречи, Снеткова, (он, кстати, начальник Областного Управления Культуры), который на занятиях всё время ругал меня, было не узнать. Он принёс шампанское, конфеты и столько всего наговорил какой-то растроганный, ошеломлённый (как он сам о себе сказал).
В общем, я получила «пять», что, по большому счёту, не так важно, а важно то, что всё, связанное с нами, с тобой, становится для меня, пока ещё далёкой, но прекрасной, ласковой сказкой. Во мне всё время живёт мысль, что мы всю жизнь будем вместе, и уже не важен срок нашей нынешней разлуки, мы всё равно будем вместе.
И знаешь, может быть это смешно, но иногда я думаю, скорей бы ты состарился, чтоб я могла доказать, что я люблю тебя всякого, и с такой же безумной силой».
ЯЛТА
А тут жизнь ещё раз дала мне понять, что в ней есть вещи поважнее работы, свадебной атрибутики и собственных квартир. Забегавшись по вопросам женитьбы, повышения зарплаты, прописки и той же квартиры от райкомов к исполкомам, и от паспортных отделов милиции, вновь к квартирным отделам, я, очевидно, где-то сильно простудился и опять подхватил двухстороннее воспаление лёгких. Мой районный врач уже не знала, что со мной делать, так как сказала, что я стопроцентный кандидат на хроническую пневмонию и послала меня к специалисту пульмонологу из «Второй Советской» городской больницы, которая консультировала в нашей поликлинике один раз в месяц. Пульмонолог оказалась очень приятной сравнительно молодой женщиной, по имени Наталья Николаевна Полякова, которая ознакомилась с моей «Историей болезни», выслушала меня о имеющихся симптомах, а потом выслушала и мои лёгкие, после чего отложила в сторону свой стетоскоп и очень озабоченно сказала, что дела мои очень неважны.
Потом стала расспрашивать про моё семейное положение, характер работы, образ жизни. Закончила она разговор так:
– Значит так, дорогой мой, бывший советский офицер, а ныне инженер Семён Лам, вам 26 лет, это ваша четвёртая пневмония за два с половиной года. Ещё одна сильная простуда, ещё одна пневмония, и от ваших лёгких ничего не останется, а значит вы – стопроцентный кандидат на тот свет. Поверьте, я многое вижу в силу своей профессии, ко многому привыкла, но именно Вас, учитывая ваш возраст, и то, что вы мне, чисто по-человечески симпатичны, мне, почему-то жалко и я попробую вам помочь. От нашей больницы мы ежегодно направляем больных с хроническими пневмониями на лечение в Санаторий имени Сеченова в Ялте. Как правило, это люди заслуженные, в большинстве своём пожилые. Обычно подписывает направление наш Зав отделением пульмонологии, но он сейчас в отпуске, и я его замещаю. Я постараюсь за пару дней оформить вам туда путёвку и больничный лист, а вы сообщите на работе и заказывайте авиабилет на Симферополь где-то через неделю. Всё, приём окончен.
Я вышел из её кабинета просто ошарашенный. О том, что я – «стопроцентный кандидат на тот свет», мне ещё никто не говорил. Впервые в моей жизни мне на ум пришло слово смерть, реально связанное именно со мной самим. Скажу честно, стало как-то жутковато, Людмиле решил не звонить, всю ночь не сомкнул глаз.
А через два дня доктор Полякова сама позвонила мне на работу и сказала прийти в больницу и получить в канцелярии путёвку и больничный лист на месяц.
После канцелярии я всё ещё ошарашенный её диагнозом и столь стремительным развитием событий, зашёл к ней в кабинет. Она улыбнулась:
– Не надо меня благодарить. Благодарите Бога, что я сейчас И.О. Зав отделения. Приедете, поправитесь, тогда будете благодарить.
Конечно, я, не дожидаясь приезда назад, попросил маму, которая работала тогда в хозяйственном магазине и могла в эпоху тогдашнего глобального дефицита мне в этом помочь, как-то отблагодарить эту замечательную добрую женщину. Мама достала мне пару очень красивых сервизов, хрустальную вазу и ещё какую-то подобную дефицитную дребедень тех лет, но разве всё это стоило того, что эта, в общем-то незнакомая мне ранее женщина, врач, для меня сделала.
Я сообщил Людмиле, что на работе мне выдали путёвку для отдыха в Ялте, взял на работе отпуск по болезни на месяц и полетел в Крым.
Раньше в Крыму я никогда не был, и все события последних дней и всё то, что сейчас происходило со мной по прибытии в этот райский уголок, казалось мне чем-то нереальным, сказочным и странным.
Санаторий имени Сеченова состоял из нескольких старинных, сталинского типа, зданий. Расположен он был недалеко от центра Ялты, (до него вполне можно было дойти от центра пешком), но в очень зелёной и живописной зоне.
Неожиданно мой прошлый армейский опыт опять в моей жизни сыграл свою роль. При регистрации дежурная порасспросила кто я и откуда, выяснила, что я недавний офицер Советской армии и разместила меня в старом одноэтажном домике, в палате на троих человек, где кроме меня было ещё два пациента. Как оказалось, один из них, средних лет, был майором, зам начальника Пожарной охраны города Ялта, а второй, молодой парень, был опером местного Ялтинского отделения КГБ. У обоих моих «сокамерников» была хроническая пневмония, и я вместе с ними, как со старожилами, ходил на утреннюю зарядку, на дыхательную гимнастику, на сдачу анализов, на разные процедуры, а вечерами – в столовую и в местный кинотеатр. Ну, чем занимался майор пожарной части и на каких ветрах он мог простуживаться за годы службы, было понятно, в обязанности же опера – лейтенанта, как он «по секрету» рассказывал, входило практически каждый день у причала Ялтинского порта встречать иностранные круизные теплоходы, и, как говорится, следить за тем, чтобы всё было нормально, особенно для прибывающих иностранных туристов. Думаю, что в его обязанности входило не только это, но я его особо и не расспрашивал, понимая, что именно там в порту, подолгу околачиваясь на ветру в дождь и в снег у холодного зимнего причала, он и подхватил свою пневмонию.
Мои соседи по палате через неделю заканчивали свой срок лечения, мне же предстояло находиться в санатории ещё три недели. Через неделю они оба уехали, были весёлые проводы со всенощной, и на прощанье мы обменялись адресами и телефонами.
После них ко мне заселили двух каких-то обормотов, которые быстро нашли друг с другом общий язык, выпивали, играли в карты, ночью не давали толком спать, потом просыпали завтраки, а порой и обеды, и не ходили на процедуры. Тогда, чтобы меньше находиться в палате, я решил начать ходить в тренажёрный зал. И благодаря этим моим тренировкам, я не только укрепил свою дыхательную систему, но и сумел разобраться, что в этом институте тоже не всё так просто и что, как и во всём Советском Союзе, огромное значение имеет «его величество» блат. Там в тренажёрном зале я познакомился с одним узбекским парнем по имени Фарух из «хлебного города» Ташкента. Мы разговорились, я рассказал ему про мои гастроли с КВНом в его родном городе и про мои офицерские сборы там, и как я полюбил город Ташкент и всю семью Розенгаузов, и ташкентские шашлыки, и плов и лагман, а он мне «за это» по секрету рассказал, что имеет довольно близкие отношения со старшей медсестрой санатория, которая снабжает его всякими местными благами. В частности, она может выписать специальную диету, где больше овощей и фруктов, а на ужин, как закуску, иногда подают красную и чёрную икру.
kackad.press 