ТРОЦКИЙ В НЬЮ-ЙОРКЕ

Всего за несколько месяцев до своего триумфа в России Лев Бронштейн/Троцкий был никем, беженцем, выброшенным из разных европейских стран, строчившим мало кому известные брошюрки и изрекавшим такие же речи. Их вряд ли кто знал, за исключением небольшого круга неуживчивых попутчиков. Откуда же приехал он, чтобы перевернуть вверх дном Россию и изменить мир? Откуда же еще? Из Нью-Йорка!

С января по март 1917 года Троцкий нашел прибежище в Соединенных Штатах. Америка держалась тогда вне Великой войны в Европе, и Нью-Йорк был безопасной гаванью, свободнейшим городом на земле, вдыхающим последние мгновения Прекрасной Эпохи.

Trotsky in New York, 1917

Январь 1917 года. В порту Барселоны идет регистрация пассажиров на пароход Montcerrat, отплывающий в Нью-Йорк. Среди них и семья Троцких: отец, мать и двое сыновей. Судя по внешнему виду, люди респектабельные: папа Троцкий в костюме, при галстуке, в пенсне, усы аккуратно подстрижены; рядом с ним Наталья Седова, немногим меньше его ростом, темные волосы, большие глаза, стильное пальто; дети – Лева, 11 лет, и Сергей, 9 лет.

Фамилия отца записана в журнале парохода как Zratsky – наверное, так клерк понял русский акцент. На вопрос о занятии Троцкий ответил «писатель». Далее он сказал, что не является ни анархистом, ни многоженцем и никогда не жил в приюте для нищих. Да, он умеет читать и писать. Да, родился в России. Да, здоров. Да, особых примет нет. А в тюрьме сидели? Нет. Но это, конечно, была ложь.

После него на вопросы отвечала Наталья Седова. Она сначала дала свою собственную фамилию, потом передумала и попросила клерка записать такую же фамилию, как у мужа, – Zratsky. Вопрос о занятии, ответ: «Его жена». А вот это как раз неправда. Хотя она уже пятнадцать лет была вместе с Троцким и родила ему двоих детей, но женаты они не были. Дело в том, что в России у него еще раньше была жена с двумя дочерями, с которой он не развелся. И Наталья обманула также, когда сказала, что никогда не была в тюрьме.

Интересно, что оба родителя солгали о своем возрасте (соответственно, 37 и 34), когда каждый занизил его на десять лет. Даже мальчики сказали, чтобы их записали с фамилией Zratsky. Хотя впоследствии они стали Седовыми.

Автор книги «Троцкий в Нью-Йорке, 1917» Кеннет Акерман (Trotsky in New York, 1917: A Radical on the Eve of the Revolution. By Kenneth D. Ackerman / Counterpoint, Berkeley) замечает далее: «Для Троцкого и его семьи в этом не было ничего нового. За многие годы он и Наталья часто путешествовали под чужим именем или с поддельными документами, когда незаконно переходили границу, чтобы избежать встречи с полицией… Да и сам Троцкий не был на самом деле ни Троцким, ни Зрацким… Его настоящее имя было Бронштейн, которое он не использовал уже 15 лет. Он стал Троцким в 1902 году во время своего первого побега из Сибири. Эта фамилия на самом деле принадлежала охраннику в его тюрьме».

***

Они высадились в Нью-Йорке 14 января, а наутро Троцкий уже оказался в редакции русскоязычной газеты «Новый мир».

Он открыл дверь, и все вокруг него сразу стало русским: русские голоса, русские запахи, русские газеты, русские афиши на стенах. В этом подвале были три маленькие тесные комнаты и одна общая, где стояли столы, шкафы, телефон и лежали запасы бумаги. Над камином висел портрет Льва Толстого. Воздух был пропитан табачным дымом. Из переполненных пепельниц на пол сыпалось их содержимое. Все свободное место занимали чашки для чая. Из задней комнаты доносились стук линотипа и жужжание небольшого типографского станка. Три окошка, едва доходившие до тротуара, были единственным источником дневного света.

«Новый мир» имел восемь страниц и выходил тиражом в восемь тысяч экземпляров – ежедневно. Стоимость продаж не покрывала расходов, и поэтому эта антикапиталистическая газета не чуралась печатать рекламу тех самых капиталистов, которых она презирала. Большинство ее авторов сотрудничало с ней бесплатно. Исключением были несколько постоянных сотрудников. В Нью-Йорке издавались еще русские ежедневные газеты, однако «Новый мир» их, можно сказать, затмевал. Его читателями, продолжает Кеннет Акерман, были европейцы (Ленин и Мартов) и американцы (в Чикаго, Бостоне и Филадельфии), а список авторов читался как Who Is Who будущих лидеров большевистской России – взять хотя бы тех же Троцкого и Бухарина (последний присоединился к редакции в октябре 2016 года).

В этой компании Троцкому были знакомы все. Главного редактора Григория Вайнштейна он знал с 1905 году по восстанию рабочих в Петербурге. Другим участником тех событий был Григорий Чудновский, работавший потом под руководством Троцкого в парижской русской газете «Наше слово». За соседним столом рядом с Троцким сидел большевик Николай Бухарин, с 16 лет участвовавший в антиправительственных организациях, арестованный в 1910 году, отсидевший полгода в тюрьме и потом высланный в Сибирь. Оттуда он бежал и перебрался в Европу, где некоторое время тесно сотрудничал с Лениным, но потом отношения между ними испортились. Бухарин переехал в Нью-Йорк, но человек он был незлобивый и теплые чувства к Ильичу сохранил. Потому и к меньшевику Троцкому, известному ленинскому оппоненту, он отнесся дружелюбно как к товарищу по борьбе.

Вайнштейн положил своему новому сотруднику жалованье в 20 долларов в неделю. За это Троцкий обязался публиковать в его газете две-три колонки. При этом ему разрешалось сколько угодно писать для других газет, выступать с речами, давать интервью и прочая, и прочая. И Троцкий уже запланировал посылать статьи еще по меньшей мере в три социалистические газеты Нью-Йорка: англоязычную The Call, немецкоязычную Volkszeitung и крупнейшую из них по тиражу (200 тысяч!) Der Forverts (на идиш). Надо полагать, что писал Троцкий по-русски: английского языка он не знал совсем, идиш практически тоже, а по-немецки хотя и говорил бегло, но складно сочинять – дело другое. «Для Вайнштейна, – замечает автор книги, – это была чрезвычайно выгодная сделка. Троцкий был не только знаменитостью, но мог реально помочь ему в газетном бизнесе – он знал издательский процесс, понимал, что такое дедлайны, смыслил в бюджете и умел заполнять выделенные для колонки дюймы броскими словами».

***

25 января в Большом зале колледжа Cooper Union левая интеллигенция Нью-Йорка устроила Троцкому торжественную встречу. «Люди, которые пришли в этот вечер послушать Троцкого, принадлежали к его естественной среде. Это были иммигранты и радикалы, которым нужны были ораторы, говорившие на идиш, немецком, русском и английском… В большинстве своем эти люди ненавидели русского царя, мечтали о социализме и готовы были с восторгом приветствовать все, что бы им не сказал Троцкий».

Социалистическая революция приходит в Европу, и Америка должна быть готова, когда она придет. Социалисты проспали начало войны [в 1914 году], но они не должны клевать носом, когда настанет час революции. Во Франции солдаты, понимаясь из окопов, говорят: «Мы до них доберемся». Французы воображают, что солдаты имеют в виду немцев, что они собираются убивать рабочих из окопов по другую сторону. Но на самом деле они хотят добраться до капиталистов. Революция зреет в окопах, и ничто не в силах ее сдержать. Здесь в Америке я приветствую вас под знаменем грядущей социальной революции.

По правде говоря, не все в зале были с ним согласны. Некоторые недоумевали: о какой, собственно, революции толкует этот самый Троцкий? Если в России, то на здоровье. Царя ненавидят все. Даже если в Европе, ну ладно. Но в нашем Нью-Йорке? В нашей Америке? Он, что, хочет, чтобы и у нас была революция?

Не пройдет и года, заглядывает немножко вперед Кеннет Акерман, как законодательное собрание штата Нью-Йорк примет закон, объявляющий речи о революции, подобные произнесенной Троцким, уголовным преступлением, наказуемым пятью годами заключения и пятью тысячами долларов штрафа. Многие из присутствовавших тем вечером в Cooper Union увидят своими глазами, что представляет собой тюремная камера. А пока в Нью-Йорке царит свобода слова.

***

Но не только свободой слова наслаждался здесь Троцкий. Когда его спутница Наталья Седова сняла в Бронксе трехкомнатную квартиру за 18 долларов в месяц и заказала в рассрочку мебель, он был очень доволен. Эта квартира за 18 долларов в месяц, писал он впоследствии в своей книге «Моя жизнь», «была с неслыханными для европейских нравов удобствами: электричество, газовая плита, ванная, телефон, автоматическая подача продуктов наверх и такой же спуск сорного ящика вниз». И ехать до места работы ему было недалеко, и среди соседей оказались знакомые, конечно, социалисты, но особо примечательным был доктор Джулиус Хаммер, также выходец из России, успешно адаптировавшийся в Америке, который дополнительно к медицинской практике владел еще восемью аптеками. Несмотря на свои успехи на стезе капиталистического развития, доктор Хаммер был истовым социалистом, встречался в Германии с Лениным и помогал сопартийцам деньгами. Ничего удивительного в том, что те же идеи он внушил и своему сыну – небезызвестному потом в СССР Арманду Хаммеру. А пока Троцкие с удовольствием обживались по адресу 1522 Vyse Avenue.

«Во многих отношениях, – рассказывает Акерман, – их новое жилье в Бронксе было самым лучшим из всех, которые выпадали до того на долю Троцкого. Он имел чистенькую современную квартиру, доброжелательных соседей, школу для Льва и Сергея, друзей для Натальи. На работе он получал стабильную зарплату, у него были платформа для его радикальных статей и речей, масса поклонников и последователей и свобода от цензуры и угроз. Он был русским и вряд ли имел представление о том, что означает американская мечта, но довольно быстро стал открывать ее для себя в Нью-Йорке».

***

31 января 1917 года Германия объявила о возобновлении неограниченной подводной войны. Под этим подразумевалось, что немецкие подлодки отныне будут топить все нейтральные суда, включая американские, заходящие в районы, которые были обозначены Германией как зона военных действий. 3 февраля президент США Вудро Вильсон разорвал дипломатические отношения с Германией, и в Америке запахло войной.

В своей книге воспоминаний «Моя жизнь» Троцкий охарактеризовал изменившуюся ситуацию следующим образом:

«3 февраля произошел долгожданный разрыв дипломатических отношений с Германией. Музыка шовинизма крепчала со дня на день. Тенора пацифистов и фальцеты социалистов не нарушали гармонии. Я наблюдал уже все это в Европе, и американская мобилизация патриотизма была для меня только повторением пройденного. Я отмечал этапы процесса в своей русской газете и думал о глупости человечества, которое так медленно учится».

Он стал писать куда больше статей, чем раньше, и выступал с речами куда чаще. Современник, побывавший на митингах с его участием, отмечал у него «потрясающе эффективную» ораторскую технику, «экстраординарное чувство драматического» наряду с нервной системой, «напряженной до самой высокой точки». Но все равно это была буря в стакане воды. Его аудиторией оставалась иммигрантской и потому иноязычной субкультурой одного лишь Манхэттена, и, поскольку по-английски он не говорил, собственно американцы его не знали.

Кеннет Акерман пишет: «Всю свою жизнь Троцкий готовил себя к революции, и обстановка в Америке возбуждала его по-особому. Если начнется война, то приведет ли она к восстаниям? Будут ли американские социалисты биться по-настоящему и не только на словах, но и на улицах? И если дело дойдет до битвы… сможет ли он, Троцкий, повести людей за собой?»

Но для начала ему нужно было очистить антивоенный лагерь от слабаков, а таковыми, по его мнению, были – см. цитату выше – пацифисты с их тенорами и социалисты с их фальцетами.

***

Как бы ни был Троцкий поглощен политической деятельностью, но в нью-йоркский быт он втянулся и, судя по всему, чувствовал себя вполне комфортно. В редакцию он ежедневно ездил на метро от Бронкса до Гринвич-Виллидж, завтракал всегда в одном и том же месте – Triangle Diary Restaurant. Дети были заняты в школе, Наталья – в доме, а еще она ездила по магазинам со своей подругой Роуз, женой упоминавшегося выше доктора Хаммера. Глава семьи, кроме того, регулярно навещал Monopole Café на Второй Авеню, где собиралась местная богема и сплетничали на все злободневные темы.

«Но даже эта нормальная жизнь, – разводит руками биограф Троцкого, – окрашивалась у него в краски марксизма, и он не мог пропустить ничего, чтобы о нем не вспомнить. Например, в маленьком ресторанчике, где он завтракал, он взял за правило не давать официантам чаевые. Пуристы от социализма считали, что таким образом буржуазия наносила оскорбление честному труду. В результате официанты отказались его обслуживать… Замирение наступило только тогда, когда Троцкий согласился быстро есть и тут же уходить, чтобы официанты могли сразу посадить на его место посетителей, которые не отказывали им в чаевых».

Как-то в Monopole Café Троцкий, окруженный почтительно слушавшими его молодыми радикалами, схлестнулся в Луисом Вальдманом, известным адвокатом и социалистом. Вальдман высказал несогласие с термином «социал-патриоты», которым его оппонент клеймил недостаточно рьяных соратников слева, и вот какой ответ он получил: «Изо всех видов политической фауны нет более низкого, более презренного, более опасного, чем социалист, который защищал свою страну во время войны. И победоносный пролетариат будет знать, что с вами сделать, социал-патриоты».

Пожалуй, самой странной из идеологических баталий, развязанных Троцким в феврале 1917 года, стала его серия статей против Красного Креста. На одном из митингов социалистической партии в Нью-Йорке обсуждалась резолюция, согласно которой, если война начнется, то любой член партии, который добровольно пойдет в армию или во флот, будет считаться ее покинувшим. Однако врач Анна Ингерман предложила сделать исключение для тех, кто вступит в Красный Крест, – это же медицинская помощь, забота о раненых и больных. Ее поправка была принята. Все же Троцкий, присутствовавший на этом собрании, вознегодовал и разразился критическими колонками в «Новом мире». Красный Крест, писал он, это «правительственная милитаристская организация». Если социалисты так уж хотят помогать солдатам, пусть создают свои собственные группы помощи. И вообще они должны посылать солдатам литературу, которая разъясняет им их права, книги соответствующие, ну и табак тоже. А Красный Крест делает что? Вылечивает солдат и посылает их обратно на фронт. Короче говоря, последнее слово в очередном споре опять осталось за Троцким.

***

Но теперь ему предстояло еще одно сражение, и куда более серьезное – за лидерство в едином антивоенном фронте, включая социалистов, благо председатель социалистической партии Моррис Хилквит предложил ввести в комитет из семи человек по подготовке общего заявления двух представителей радикального кругов – Троцкого и молодого политика итальянского происхождения Луиса Фрайну. Зачем он это сделал, зная о личной неприязни к нему Троцкого и его политическом авантюризме? Таким вопросом задается Кеннет Акерман, и вот его ответ:

Скорее всего это была идея самого Хилквита, своего рода оливковая ветвь, жест доброй воли, чтобы прийти к единству. Исключить радикалов совсем было чревато риском раскола в самое неудачное для этого время. Троцкий мог быть безрассудным и даже экстремистом, но он уже создал о себе представление как о новом незаменимом лице в Нью-Йорке. Хилквиту предстояло найти способ сосуществовать с ним.

Идея, как выяснилось, оказалась непродуктивной, и «комитет семи» так и не смог согласовать текст заявления. Троцкий и Фрайна (последний прекрасно знал английский и отшлифовывал бунтарские лозунги своего старшего товарища так, что они и в самом деле звучали устрашающе для воспитанных в демократических традициях американских социалистов) никогда не согласились бы оставаться законопослушными гражданами, после того как начнется война. Они бы стали сопротивляться, бастовать, отказываться от военной службы и ни на минуту не постеснялись бы навредить своей стране. Их лояльность была действительна только по отношению к рабочему классу, но не американскому правительству, управляемому капиталистами. А тюрьма и вообще малая жертва в борьбе за правое дело.

В результате для принятия заявления было решено созвать партийную конференцию. Она была назначена на 4 марта в казино Lenox в Гарлеме. И надо же так было случиться, что у Троцкого именно этот день оказался занятым – его пригласили выступить с речью в Ньюарке. Было ли это интригой Хилквита? Вряд ли, считает автор книги о Троцком. Двадцатисемилетний Фрайна тоже был ярким оратором, и, можно сказать, символизировал собой будущее. А мнение меньшинства в комитете они написали вместе с Троцким.

Собрание длилось практически весь день и проходило в обстановке взаимных обвинений, иногда переходивших в рукоприкладство. Под конец было объявлено голосование. «Они должны были решить, – резюмирует Акерман, – превратят ли они социалистическую партию в незаконную организацию, которая поднимется против правительства Соединенных Штатов во время войны. Те, кто поддержали доклад меньшинства, т.е. Троцкого и Фрайны, подняли руки. Последовал подсчет: 79 голосов. Потом проголосовали те, кто были против. Опять последовал тщательный подсчет: 101 голос». Доклад меньшинства был отвергнут.

Кеннет Акерман подводит итог свершившемуся в следующих словах:

Те 79, которые в тот день в казино Lenox, пошли за Троцким и Фрайной, сформировали потом ячейку леваков, которая будет и дальше разрастаться и вступит в очередную важнейшую конфронтацию с лидерами партии после войны. Но тогда уже и мир будет другим. Троцкий окажется в России комиссаром по военным делам в правительстве большевиков. Его американские последователи станут сильнее и не будут больше подлаживаться к социалистическому истэблишменту… За свои несколько недель в Нью-Йорке Троцкий взрастил эмбриона, из которого впоследствии разовьется коммунистическое движение в Америке.

***

15 марта Троцкий узнал, что в России произошла революция и что царь Николай Второй отрекся от престола.

27 марта он отплыл из Нью-Йорка в Россию. На своих торжественных проводах накануне в зале Harlem River Casino, собравших свыше восьмисот человек, Троцкий произнес прощальную речь, длившуюся два часа: в первом он вещал по-русски, во втором – по-немецки. Находившийся в зале полицейский агент сохранил ее английский перевод. «Я возвращаюсь в Россию, чтобы свергнуть там Временное правительство и остановить войну с Германией. Я хочу, чтобы все вы здесь стали организовываться, пока вам не станет под силу свергнуть проклятое гнилое капиталистическое правительство вашей страны».