ТЕАТР НАЧИНАЕТСЯ С РЕЖИССЕРА

Поклонники театра “Маленький” (а их немало!) твердо убеждены, что это – лучший театр в Израиле, и переубедить их в этом мнении невозможно. Во всяком случае, бесспорно, одно: почти каждая его постановка, идет ли речь об “Иностранке”, “Контрабасе”, “Короле Лире”, “Отелло”, “Невостребованном прахе”, “Амоке”, “Шапиро” и десятках других спектаклей, становилась событием в театральной жизни страны. А небольшой, в полном соответствии с названием (он и на иврите так и называется “Маленький”) зал театра всегда полон зрителей – как наших дважды соотечественников, так и коренных израильтян, и достать “лишний билетик” на тот или иной его спектакль порой совсем непросто.

Вот уже много лет “Маленький” возглавляет известный актер и режиссер Михаил Теплицкий, с которым мы встретились на репетиции новой документальной пьесы “Мой красный нос”. Действие пьесы разворачивается в больнице сразу после событий 7 октября. Главный герой, больничный клоун, предлагает всем попробовать примерить на себя красный клоунский нос, называя его “антистрессом”, который помогает смягчить пережитое потрясение. И когда в финале все участники спектакля выходят на сцену с красными носами, понимаешь, что этот спектакль обращен ко всему Израилю, к каждому из нас, поскольку нет, наверное, сегодня в стране человека, которому не требовался бы “антистресс”.

Думается лучшего собеседника, который мог бы рассказать о том, что происходит сегодня в театральной жизни Израиля и как в нее интегрируются репатрианты 2020-х годов, было просто трудно придумать. Но начали мы разговор все же со спектакля “Мой красный нос”, премьера которого состоялась 24 апреля.

– Михаил, как возникла идея спектакля “Мой красный нос” и чем он отличается от других постановок “Маленького”?

– С первого же дня резни 7 октября я понимал, что театр не может оставаться в стороне от того, что произошло в тот день и продолжает происходить в стране и, к сожалению, все еще продолжается. Театр должен, обязан был как-то отреагировать на это. И тут Илья Даманов предложил мне прочитать написанную им меньше года назад документальную пьесу, основанную на его личных наблюдениях и беседах с сотрудниками, медицинскими клоунами, и пациентами больницы “Барзилай”, начиная с 8 октября 2023 года. Илья работал и продолжает работать в этой больнице медицинским клоуном, и в какой-то момент он стал не только записывать все, что видел и слышал, но и делать фотографии и видеозаписи. Когда я услышал об этой пьесе, то понял, что крайне важно поставить ее на сцене, чтобы мы все, все еще находящиеся в состоянии общенационального шока, как-то по-другому взглянули на то, что с нами произошло и попытались это осознать. Так что “Мой красный нос” – это, прежде всего, попытка осознать то, что с нами происходит.

Конечно, перед тем, как принять окончательное решение об этой постановке, у меня была масса сомнений. Невольно возникал вопрос, не слишком ли мы торопимся – может быть, подобные спектакли все же следует ставить после того, как прошло какое-то время, все уже завершилось и начало оседать на дно? Но потом я понял, что у меня нет этого времени, и ждать именно в данном случае не надо.

Частично эти сомнения прошли после того, как я сделал несколько читок пьесы за границей. Больше того: теперь я убежден, что мы должны ставить эту пьесу везде, где только возможно, причем с местными актерами. Дело в том, что многие люди, живущие не в Израиле, но относящиеся к нам с большой теплотой, все равно не понимают до конца, что с нами происходит. А вот когда ты привозишь такую документальную пьесу, в которой действуют не какие-то выдуманные персонажи, а все “по-настоящему”, то даже на читках люди говорят: “Знаете, я в первый раз читаю и слышу текст, который хоть как-то объясняет, что происходит в Израиле. Мы, конечно, друзья Израиля, но вот до сих пор мы многого не понимали”.

Но я все еще продолжал сомневаться, стоит ли ставить пьесу сейчас, и тогда сделал читку для друзей уже в Израиле. И почти все, кто в ней участвовал, сказали, что ставить “Мой красный нос” надо обязательно. Так что мы ставим эту пьесу в качестве некой коллективной терапии, и я очень надеюсь, что кому-то это поможет. Возможно, кому-то это может повредить, напугать, и тогда, конечно, приходить на спектакль не стоит. И все же я думаю, что тем, кто придет на “Мой красный нос” это поможет как-то освободиться от того груза, который накопился на душе за последние полтора года с лишним, пройти через своего рода очищение – и вот ради такого внутреннего освобождения мы и сделали этот спектакль.

– Илья Даманов, которого многие знают не как медицинского клоуна, а как замечательного актера, насколько я понимаю, играет в своей пьесе самого себя?

– Да, по сути, так оно и есть.

– Кстати, с точки зрения актерской профессии – это легче или труднее: играть самого себя? С одной стороны, вроде не надо перевоплощаться, а с другой…

– Об этом, наверное, надо спросить у него самого. Но я в начале тоже думал предложить его роль другому актеру, но Илья сказал: “Нет, я хочу ЭТО играть сам!”, и я отнесся к этому с пониманием. Илья – вообще потрясающий человек. Сама профессия, которой он занимается вне театра, согласитесь, предполагает какую-то особую доброту, умение сопереживать и, одновременно, умение не умереть от всего этого.

– Ваш основной зал удивительно соответствует названию вашего театра. Но, может быть, такой, явно резонансный спектакль, стоило все же дать в зале побольше? Вы ведь, насколько я помню, в свое время давали спектакли и в больших залах…

– Действительно, мы играли и в бОльших залах. Но, понимаете, в большом зале – это совсем другой театр. Вот, к примеру, когда мы играли “Иностранку” по Долматову, я понял, что для этого спектакля и в самом деле нужен большой зал. Но значительная часть наших спектаклей как бы созданы для этого пространства и играться должны именно здесь.

– Кстати, многие зрители познакомились с театром “Маленьким”, когда он уже, что называется, раскрутился и приобрел популярность. А с чего он начинался?

– Театру уже 28 лет. Началось все в 1996 или 1997 году. Я работал тогда в “Габиме”, и как-то в разговоре с Еленой Яраловой мы сошлись на том, что хотелось бы создать в Израиле некий другой театр, не похожий на тот, который существует в стране почти повсеместно. У меня вообще существует внутренний конфликт с израильским театром, и отнюдь не потому, что он “плохой”, “слабый” и т.п. Просто я воспринимаю театр несколько по-другому, особенно после некоторого времени работы в Европе.

Словом, мы тогда решили искать свой путь, и нашими вдохновителями стали в этом поиске Борис Ентин и Игорь Березин, который и стал режиссером нового театра.

– И где вы поначалу играли?

– Легче, наверное, сказать, где мы не играли. Начинали в Гиватаиме, потом играли в “Бейт-Ционей Америка”, затем надолго осели в тель-авивском театре “Тмуна”, где обычно собирается очень “продвинутая”, жадная до всего нового публика, и там мы выпустили довольно много спектаклей. Затем у театра, наконец, вроде бы появилось свое помещение в “Ган-Меир”, но там все не сложилось. Потом я на какое-то время уходил из театра, в 2014 году ушел Игорь Березин, а я как раз вернулся. Театр в то время находился в состоянии кризиса, буквально на грани закрытия. Последние пять лет мы работаем на этой сцене, в этом зале, и он меня вполне устраивает, так как я знаю здесь каждый уголок театрального пространства.

– Как бы вы сформулировали концепцию “Маленького”? Чем он отличается от других израильских театров?

Прежде всего, хочу сказать, что израильский театр, безусловно, очень разный, и там есть немало очень талантливых и актеров, и режиссеров. Но… следует понять, что любой театр – это производство, своего рода машина. Израильский театр в массе своей строится как часть индустрии развлечения. В том числе, и в хорошем смысле. Можно долго говорить о том, как и почему это случилось, но это случилось. Большинство репертуарных театров исходят из того, что зритель голосует ногами, и они – развлекательные. И, не дай Бог, чтобы зритель чувствовал себя в театре некомфортно, чтобы он чего-то в спектакле не понимал, или, того хуже, его раздражал.

Мы же хотели делать театр, который не только развлекает (хотя театр, конечно же, должен и развлекать), но и несет в себе некую важную художественную составляющую. И вот ничего лучше, кроме этого слова – “художественный” – я, честно говоря, придумать не могу. “Маленький” пытается быть художественным театром, но одновременно в общем контексте израильского театра. Хотя для каждого из нас слово “художественный” имеет свое значение и во многом основывается на личном опыте, в том числе и идущем с детства.

Для нашего театра на первом этапе его существования знаковыми в этом смысле спектаклями стали “Старуха-чудотворец”, “Посторонний”, “Преступление и наказание” … Сейчас даже трудно все упомнить. Сегодня это, наверное, “Куклы и люди”, “Стулья”, “Отелло”, “Король Лир”, “Амок” – мне трудно опять-таки вспоминать и, тем более, сортировать. Были спектакли, которые откровенно не нравились зрителю. Например, те же “Стулья”. Одна зрительница долгое время преследовала нас в соцсетях, постоянно выставляя посты, в которых писала: “Ходите на “Иностранку”! Обязательно ходите! Но только не на эту чушь по Ионеску!”.

Да, это непростой спектакль, но в том-то и дело, что мы, в отличие от других, можем себе позволить его поставить. То же самое было с “Отелло”. Помнится, израильские коллеги мне говорили: “Зачем ты это делаешь? Кто это будет сегодня смотреть? Наша публика этого не поймет! Больше пяти, максимум шести, спектаклей эта постановка не выдержит!”. А “Отелло” прошел очень много раз, был на многих фестивалях, и у нас всегда были полные залы.

Дело, на мой взгляд, еще и в том, что многие мои коллеги недооценивают израильскую публику, считают, что она примитивная и ей надо все разжевывать. А на самом деле у нас прекрасная и все понимающая публика!

– Поначалу “Маленький” играл, если я правильно помню, на русском…

– Нет, только первый спектакль – “Игра”. Уже второй – “Последний черт” по Башевису-Зингеру – мы играли на иврите, и он прошел очень успешно. Мы решили, что русский театр есть в России, а мы – израильский театр, и будем играть на иврите. Хотя все актеры были русскоязычными, и к тому времени почти все уже успели поработать в израильских театрах.

– Несколько шкурный вопрос: а как вы вообще выживали? И может ли вообще театр в Израиле быть рентабельным?

– Ну, во-первых, на первом этапе мы все параллельно работали и в других местах. Но вопрос непростой. Ирит Фогель, долгое время курировавшая наш театр от Министерства культуры, как-то сказала, что это ведомство превратилось для театров в банкомат, и в этом есть зерно истины. В Израиле предпочитают, чтобы театр был государственным, а не частным, поскольку частный театр – это огромный риск. И наш “Маленький” – это тоже государственный театр, как и большинство остальных. Но мы шли к этому 10 лет – в 2007 году мы получили статус “театральной группы”, хотя при желании могли бы с легкостью стать и репертуарным театром.

Наше отличие от последнего в том, что у нас – авторский театр, то есть здесь могу ставить только я. Но у меня лично желания превращаться в большую театральную машину нет.

– Как вы выбираете репертуар?

– Я просто всегда делаю то, что у меня болит. К примеру, у меня много лет “болели” “Амок” и “Отелло”. Когда я не так давно ставил “Шапиро”, мне опять говорили: “Да кому это все нужно?! Опять эта Катастрофа, муссирование темы европейского антисемитизма, от которого давно ничего не осталось!”. А через пару месяцев выяснилось, что все это – и Катастрофа, и европейский антисемитизм – к сожалению, по-прежнему актуально. Даже больше, чем хотелось.

Кстати, тот же “Отелло” – вроде бы совершенно нееврейская вещь! Но лично для меня это трагедия человека, который чувствует себя чужим и является чужим, и потому это – очень еврейская вещь! И вот в поиске таких пьес я и нахожусь постоянно и часто чувствую себя в этом смысле одиноким.

Режиссер – вообще самая одинокая профессия в театре, поскольку, в отличие от актеров, ты всегда находишься по ту сторону сцены, и в то же время ты и не зритель.

– Кстати, после просмотра множества ваших спектаклей я так и не понял, какой вы как режиссер – диктатор, или, наоборот, либерал…

– Скорее все же последнее. Потому что, будучи актером, я терпеть не мог режиссеров, которые пытаются навязать актерам свое “гениальное видение”, которое чаще всего таковым не является. Для меня в работе с актерами очень важно сотворчество; работать с актерами-роботами я не люблю. Но когда режиссер – и такое тоже бывает – просто не знает, что делать, и перелагает все на актеров, для последних это становится настоящей катастрофой. Так что истина где-то посередине.

– Не секрет, что в Израиле после 2022 года в Израиль из России приехало множество творческих людей, и в последнее время появилось множество новых постановок и других театральных проектов. Как вы относитесь к этой алие и как оцениваете ее шансы по-настоящему интегрироваться в израильскую культуру?

– Прекрасно отношусь. Кстати, если сравнить с 1990-ми, то с творческой точки зрения это куда более качественная алия. В 1990-х не было такого количества молодых, по-настоящему талантливых профессиональных ребят, которые приехали бы из Москвы и Питера с прекрасным образованием.

В 1990-х годах тоже вроде бы приехало немало, но все режиссеры были тогда почему-то главные режиссеры, а актеры – сплошь народные и заслуженные. Но вот тех, кто действительно окончил подлинно престижные театральные вузы, тогда было на самом деле минимальное количество. А сейчас их – сотни! Причем не только артистов, но и операторов, звукорежиссеров и представителей технических профессий высочайшего класса. Что касается того, как относятся сегодня к новоприбывшим, то просто вспомните, как относились к нам в начале 1990-х. Все повторяется.

– Но одной из причин такого отношения и тогда, и сегодня было высокомерно-презрительное, а иногда и откровенно враждебное отношение к Израилю и его культуре.

– Да и это тоже было. Помню, как я, будучи ведущим телепередачи, интервьюировал Евгения Арье, и тот признавался, что в первое время жизни в Израиле думал, что здесь нет театра – не в “эзотерическом”, а в буквальном смысле этого слова, то есть вообще нет. И то, что театр все же есть, да еще и очень неплохой, стало для него настоящим открытием.

– Вы не ответили на вопрос о том, как это новая алия вписывается в израильскую жизнь…

– Абсолютно так же, как в свое время мы с вами. Конечно, с их стороны есть определенный снобизм, но мы все это знаем, и все это проходили. Так что через какое-то время все встанет на свои места. Те, кто полюбит эту страну, останутся, те, кто не полюбят – уедут, кому-то вообще больше, а кому-то меньше. Израиль – это трудная, но одновременно очень сильная, притягивающая к себе страна, и если ты действительно чувствуешь себя израильтянином, а точнее, евреем, то уже никуда отсюда не уедешь. Что касается того, как они входят в израильский театр, то мы с Еленой Яраловой являемся активными участниками созданного при поддержке Тель-авивского муниципалитета проекта “Театр-студия Тель-Авив-мерказ”, который как раз и призван помочь новоприбывшим войти в израильскую театральную жизнь. Мы не называем это актерскими курсами или чем-то подобным, но через нас уже прошли десятки актеров-репатриантов; были даже драматурги.

– И к чему сводится ваша роль?

– Новичкам я всегда говорю, что мы не собираемся делать с ними театр на русском – они это прекрасно могут делать сами, и мы им для этого не нужны. Но мы можем помочь им войти в израильскую театральную и – шире – культурную жизнь. И сразу же говорю, что они будут играть на иврите, независимо от уровня владения языком. Были ситуации, когда люди вообще не говорили на иврите. И дело в таких случаях не в тексте – текст можно выучить. Но вот когда ты не понимаешь, что говорит твой партнер, нередко возникает шоковая ситуация, и в глазах актера появляется паника.

Тем не менее, мы настаиваем на том, чтобы они продолжали играть на иврите, и сейчас многие из них участвуют уже в каких-то фриндж-проектах, а со временем найдут себя в тех или иных израильских театрах. Кто-то уже играет в нашем театре. Безусловно, событием стал переезд в Израиль в 2022 году в полном составе независимого питерского театра FULCRO во главе с режиссером Дашей Шаминой. Недавно мы предоставили свою сцену переехавшему в Израиль со своим “Таким театром” замечательному режиссеру Станиславу Белозерову. Его моноспектакль “Польский курьер”, в основу которого положена судьба Яна Карского, на мой взгляд, стал событием, а сейчас он уже работает над новой постановкой. Так что у последней волны алии совсем неплохие перспективы.

– Вы думаете, что в ближайшие годы “русский голос” будет звучать в израильском театре куда громче, чем сегодня?

– Этого я как раз не думаю. Израильский театр – достаточно закрытая система, и пробиться туда совсем непросто. История “Гешера” уникальна, но, чтобы она стала реальностью, должен был совпасть целый ряд факторов, в том числе, и политических. Число же актеров и режиссеров-репатриантов, работающих на полную ставку в израильских репертуарных театрах минимально. То же будет и с этой алией: кто-то, конечно, прорвется, кто-то – нет. Но в том-то и дело, что в Израиле больших театров существует масса фринджевых и других театральных проектов, и в них можно работать всю жизнь, вполне себя творчески реализовывая. Так что открытых дверей хватает – надо лишь туда войти.