ГИТЛЕР ПОСМОТРЕЛ МНЕ В ГЛАЗА

Русский охранный корпус – одна из самых трагических страниц в истории русской эмиграции. Офицеры Белой гвардии вступали в это подразделение, созданное Гитлером, в надежде вернуться в Россию, чтобы освобождать ее от большевиков. Этого так и не произошло, фашисты попросту обманули их: Русский корпус никогда не воевал в России. А многие из его участников до конца жизни раскаивались в том, что доверились фюреру. В их числе и отец и отчим Константина Пио-Ульского – русского американца из Нью-Йорка, который родился в Югославии, а военное детство провел в Берлине, где даже встречался с Гитлером, а также с генералами Власовым и Шкуро.

– Константин Антониевич, у Вас очень редкая для русского человека фамилия. Можете рассказать её происхождение?

– Один из моих родственников проверил нашу родословную вплоть до ХI века. В то время был польский воевода Ульский, еще без «Пио». С тех пор все Ульские жили в России. По-моему, в 1609 году один из них отправился в Польшу в качестве консула или какого-то российского представителя. Ему довелось спасти чуть ли не дочь короля Сигизмунда. В знак благодарности монарх пожаловал ему имение, а Папа Римский Павел V постановил, что семья получит в фамилии приставку «Пио», что означает «благочестивый». Но несмотря на всю эту польскую историю, Пио-Ульские всегда были потомственными русскими дворянами. До конца 19 века они были католиками, и только когда мой прадедушка Николай Васильевич женился на княжне Екатерине Шаховской, их дети по закону Российской империи были крещены в православии.

– Вы родились в Югославии. Помните, как для Вас началась война?

­- Когда немцы вошли в Белград, одна из первых бомб 6 апреля 1941 года попала в наш дом, нам пришлось три дня провести в подвале. Мы находились в полной темноте и выжили чудом. Все это время мама держала меня за руку. Рядом со мной лежал мертвый друг моего отца по фамилии Михайловский. Наконец, папа услышал голоса людей откуда-то сверху. В течение трех дней, кирпич за кирпичом, они нас откопали.

Все, что у нас было, мы потеряли. Родители смогли только снять маленькую квартирку в центре Белграда. Прошло меньше месяца. Вдруг в воскресенье стук в дверь. Когда мой отец открыл, на пороге стояло несколько немецких солдат и офицеров, которые забрали его с собой. В течение нескольких недель мы ничего не знали о нем. Потом одна знакомая сказала, что папа и еще 17 русских белых офицеров арестованы и сидят в тюрьме.

За каждого немца, убитого на улицах Белграда, фашисты вешали или расстреливали определенное количество заключенных. Мы с мамой с утра до вечера стояли у двери тюрьмы, и сами не знали, чего ожидали. Так продолжалось еще несколько недель.

В одно утро маме нездоровилось, и мы не пошли к тюрьме. Вдруг открывается дверь, и входит папа. Он упал без чувств прямо в дверях, а когда пришел в себя, то обнял нас обоих и сказал: «Дорогие мои, сегодня произошло чудо».

Оказалось, что немцы расстреляли двух русских офицеров, и папа был следующим. Офицер, возглавлявший расстрельную команду, спросил его имя и фамилию. Папа ответил: Пио-Ульский. Слава Богу, при аресте немцы правильно написали его фамилию через тире. Этот немецкий офицер нашел её в списке и сказал: «Я знаю эту фамилию, у меня был профессор с этой фамилией». Мой папа сказал: «Вашим профессором был мой отец».

Этот немец спросил: «Что вы здесь делаете, почему вас арестовали?» Папа ответил: «Вы только что расстреляли двух моих товарищей, я следующий, и нас здесь 15 человек». Офицер ушел в здание, вскоре вернулся и сказал: «Вы свободны. Будьте благодарны тому немецкому солдату, который записал ваше имя так, как нужно, с тире».

Он отпустил всех. Одним словом, это тире спасло 15 жизней.

– А каким образом Вы оказались в Германии?

– Здесь нужна небольшая предыстория. Наверное, Вы знаете, что много русских, которые после революции оказались на Балканах, во время войны присоединились к немцам, к Русскому корпусу. Мои отец и отчим были полковниками русской армии, и оба, не думая дважды, надели немецкое обмундирование. Им было все равно, чью форму носить, лишь бы была возможность освободить Россию от коммунистического режима, с надеждой вернуться туда, если Гитлер победит.

Таким образом, оба они стали офицерами германской армии, ни слова не говоря по-немецки. И никогда не были на Восточном фронте. Это был охранный корпус, который Гитлер отправил на борьбу с партизанами Иосипа Броз Тито в Югославии. Только в конце 1944 года этот корпус участвовал в нескольких очень серьезных и кровавых сражениях с Советской армией, которая входила в Югославию.

В том же 1944 году вышел немецкий закон о том, что из-за плохой ситуации на передовой, семьи всех военнослужащих, на каком бы фронте те ни служили, должны были приехать в Германию. И мы с мамой попали в эту категорию – тоже ни слова не говоря по-немецки. Нам дали только пару недель, чтобы собраться и переехать.

Когда мы с мамой отправились из Югославии в августе 1944 года, ее спросили, куда она хочет поехать в Германии. Мама сказала, что у нее сестра живет в Берлине. Ей ответили, что отправляться сейчас туда – это сумасшествие, там бомбежки день и ночь. Но у нас выхода не было, мы не могли никуда поехать, кроме как в Берлин. Сели на поезд, и в столице нас встретили моя тетя, ее муж и сын, которые, между прочим, служили шоферами в немецкой армии и возили больших «шишек», генералов и полковников.

– Я просил рассказать о Русском корпусе нескольких детей офицеров, которые там воевали. Но несмотря на то, что это мои знакомые, они не хотят вспоминать об этом. Почему Вы готовы рассказывать? Вы как-то проще это воспринимаете?

– Во-первых, я благословлен хорошей памятью. Кроме того, я из другого поколения – не того, к которому принадлежали мои родители. Поэтому я понимаю все, что произошло, и у меня нет никакой проблемы говорить об этом. Я даже рад делиться этими воспоминаниями, чтобы люди более или менее знали истину. Скрывать, молчать или не говорить об этом просто наивно.

– А в чем, на Ваш взгляд, заключается эта истина?

– Это истина о том, как все происходило на самом деле. Как создавался Русский корпус, как люди надели немецкую форму. Как Германия обманула их, и они не отправились воевать с большевиками за Россию, а остались в Сербии бороться с Тито и его партизанами. И как потом весь оставшийся Русский корпус попал в плен к англичанам на юге Австрии, где его участники оказались в конце войны. Вскоре им удалось перебраться в лагерь для перемещенных лиц (Ди-Пи), и 1 ноября 1945 года мы с мамой смогли присоединиться там к отчиму. Следующие пять лет мы провели в этом лагере в маленькой деревушке Келлерберг на юге Австрии.

– Многие участники Русского корпуса потом до конца жизни раскаивались в том, что поверили Гитлеру. Ваши папа и отчим тоже раскаивались в этом?

– Конечно! Еще как! Не забудьте, какого масштаба это был обман. Они надеялись продолжить борьбу за Россию, как боролись во время революции, и мечтали снова воевать с коммунистами. Но это был большой обман: немцы просто использовали их как пушечное мясо и бросили на войну с титовцами, а не с Советами.

Большинство участников Русского корпуса были белыми офицерами, которые вынужденно оказались в Болгарии, Греции, а в основном, в Югославии. В эмиграции они освоили разные профессии, но не те, которым обучались в России. Например, мой отец закончил 1-й Кадетский корпус в Санкт-Петербурге. Отчим стал офицером после военного училища Вильно. На чужбине у них были другие работы, но не то, к чему они были подготовлены – быть офицерами. Отчим трудился грузчиком и с утра до вечера носил тяжелые мешки на корабли. А папа, приехав в Нью-Йорк, работал в морозильнике, где резал рыбу и потерял на этом здоровье.

– Сколько лет Вам было во время войны?

– Девять. Но я помню многое из того времени, когда мне было два года.

– А что Вам запомнилось из берлинского детства?

– Три года назад я с женой был в Берлине и даже нашел тот дом, в котором мы прятались в погребе день и ночь. К сожалению, в той квартире, где мы жили, хозяев не было дома. Но одна соседка отвела нас в этот погреб, где я не сдержался: у меня потекли слезы. Сколько часов мы там провели во время бомбежек! Мне было очень тяжело вспоминать, но одновременно я был очень рад, что мне удалось снова побывать там.

Англичане бомбили по ночам, а американцы – днем. Каждый день и каждую ночь. Британцы наносили удары фосфорными бомбами, которые пробивали крышу и прожигали все этажи до погреба. Американцы сбрасывали бомбы, разрушавшие все здание, вплоть до подвала, так что никто не мог выжить.

– Но несмотря на все это, Вы рассказывали, что Берлин оставался достаточно комфортным местом для жизни. Как так?

– Мы жили хорошо, поскольку получали деньги как родные сразу двух офицеров немецкой армии – моих отца и отчима. У меня были пара друзей-ровесников, с которыми мы ездили по городу, ходили в зоологический сад.

Стоило бомбежке закончиться, звучала однотонная сирена, и сразу же жизнь возвращалась в обычное русло – словно ничего не произошло. Специальные грузовики ехали убирать разрушенные дома, чтобы восстановить движение. Открывались все рестораны, все магазины – как ни в чем ни бывало. До следующей бомбежки.

На своей квартире в Берлине мы прожили около шести месяцев, вплоть до отъезда из Берлина в конце февраля 1945 года. За это время нашу крышу пробило шестнадцать фосфорных бомб. Мы жили на верхнем, четвертом этаже. Когда бомбежка начиналась по ночам, двое пожилых мужчин приходили к нам с лопатами. И если бомба падала на наш дом, они ее подхватывали этими лопатами и выбрасывали в окно на улицу, где другие пожилые мужчины закапывали ее в песок. На каждой улице были большие кучи песка для таких целей.

Мне не удалось записаться в школу, и мой дядя, муж моей тети Оли, маминой старшей сестры, нашел католическую монахиню, к которой я ходил каждое утро на учебу. Она говорила только по-немецки и на латыни, а я – по-русски и по-сербски. Но она была такая умная, она так сумела найти ко мне подход, что я ее просто обожал. Напишет и произнесет слово, а потом я повторяю. Таким образом за пару месяцев я начал очень неплохо говорить по-немецки, а потом и вовсе мог свободно изъясняться.

Эта монахиня давала мне на дом учить стихи. Когда я показал их двоюродному брату, тот сказал, что это слова военных маршей, под которые маршировала немецкая армия. Так что мальчишкой девяти лет я знал полдюжины, если не больше, таких произведений.

– Я слышал, что Вы даже фотографировались с Гитлером. Это действительно так?

– Однажды эта монахиня вместо урока отвела меня во двор между четырьмя большими зданиями, который находился неподалеку от ее дома. Там стоял большой стол с едой, за которым сидело 25-30 мальчишек моего возраста. Я присоединился к ним. После трапезы нам выдали форму гитлерюгенда. Конечно, как дети, мы чувствовали себя солдатами. Помню, в первый день я шел по улице, и думал, будто все мной гордятся, что вот идет военный человек, будущий солдат. Нам также дали деревянную винтовку детского размера. Я даже спал с нею. Мы с мамой ходили в русскую православную церковь в Берлине, и как-то раз я пошел туда с этой винтовкой. У меня ее забрали, чтобы я не стоял с ней на богослужении, и вернули после окончания службы.

С тех пор эта монахиня преподавала мне до полудня, а потом я шел на занятия к тем ребятам – мы маршировали, пели, тренировали разные приемы с винтовкой.

18 февраля 1945 года нам сказали, что на следующий день у нас будет встреча с Гитлером. Нас посадили в маленький автобус и отвезли, по-моему, на Александер-платц в Берлин. Мы долго стояли там, слава Богу, не было так холодно. Нас заранее подготовили, мы все выстроились, должны были держать руки по швам, смотреть прямо, и отвечать громко.

Через пару часов все уже начали волноваться, что Гитлер не придет, но он появился и медленно подходил к каждому мальчику и задавал вопрос. Я, как и положено, смотрю вперед, и вдруг он появляется передо мной и спрашивает: «Где твой отец?» Я ему крикнул, как нас готовили: «На войне!» Он похлопал меня по щечке и пошел к следующему мальчику. Таким образом и произошла эта встреча.

– Сейчас, по прошествии лет, когда уже известно, кто такой Гитлер, что он сделал, у Вас нет горечи от того, что Вы состояли в его молодежной организации?

– Не забывайте: все это Вам рассказывает 9-летний мальчик, который вдруг очутился в немецкой форме. Конечно, сейчас я все понимаю: я вырос, я взрослый человек и умею думать. Помните, что, во-первых, немцы едва не расстреляли моего отца. Во-вторых, мы все потеряли из-за того, что они вошли в Югославию.

Конечно, в свое время Гитлер поставил Германию на ноги, в чем страна очень нуждалась в 1930-е годы. Если Вы посмотрите кадры хроники, тысячи людей приветствовали его и гордились им. Даже в конце войны Гитлер в Германии оставался для всех кумиром. А для 9-летнего мальчишки, конечно, было чудом, что вдруг он к нему прикоснулся и потрепал по щеке. Но сейчас, как взрослый человек, я могу сказать: то, что произошло – это ужас!

Так что ответить на Ваш вопрос мне очень легко: да, в то время я витал в облаках от того, что носил форму гитлерюгенда и что Гитлер посмотрел мне в глаза. Это одно. Но вся та тяжелая жизнь, которая последовала потом… Вы не знаете, что такое – жить в лагере, пять лет! В бараках, где всего три лампочки. Одна семья отделялась от другой тем, что вешали картон, газеты. В первое время мы там просто голодали, а потом нам пришлось скитаться по разным странам. Я очень обижен, что из-за действий Гитлера произошло то, что произошло. Но это уже совсем другая история.

– Знаю, что в Вашем альбоме есть еще одна фотография – с генералом Власовым. Как Вы с ним познакомились?

– К нам домой в Берлине чуть ли не пару раз в неделю приходили генералы Андрей Шкуро и Андрей Власов. Новый 1945 год мы встречали у нас на квартире, и в эту ночь я, 9-летний ребенок, сидел на коленях у Власова в нашей столовой. Он погладил меня по головке и сказал: «Котик! Надеюсь, когда ты станешь взрослым, этого ужаса, который происходит сейчас, уже не будет. Дай Бог, чтобы у тебя была хорошая нормальная жизнь, а не такая, как теперь».

Шкуро и Власов меня и за пивом посылали. У нас внизу был магазин, и они говорили: «Котик, сходи и принеси нам мочегонное». И также давали мне деньги, чтобы я купил себе какое-то лакомство.

Они приходили к нам довольно часто – выпить, поболтать. Шкуро даже немного ухаживал за моей мамой, которая была очень красивой. Как настоящий казак, он хотел по-своему выразить свое отношение, но это, конечно, не имело никакого развития.

– Для тех, кто вырос в Советском Союзе, и Шкуро, и Власов – предатели…

– Я знаю, что их считают предателями. Но я, как и все мои знакомые, считаю Власова и Шкуро русскими патриотами. Они выступали не против России, а против Сталина и коммунистического режима.

– Среди Ваших знакомых есть советские ветераны и очевидцы войны? Как вы общаетесь друг с другом?

– Наверное, мы беседовали с некоторыми. Но сейчас никого из них уже не осталось в живых. Есть одна очень забавная история. В течение многих лет мы собирались в одном доме, где устраивались балалаечные концерты. И хозяин этого дома, Майкл Круг, во время войны был американским пилотом и бомбил Берлин в те годы, когда я там жил. Конечно, мы с ним обсуждали эту тему.