ОХОТА НА ЕВРЕЕВ В ПОБЕЖДЕННОЙ ФРАНЦИИ

(О забытой книге, которая стала сенсацией)

В 2010 году в Ницце на распродаже всякого старого хлама, валявшегося на чердаке в одном доме, была найдена некая книжица, отпечатанная 65 лет назад в Швейцарии и, судя по всему, почти никому неизвестная. И, как водится, ее угораздило попасться на глаза кому-то понимающему, и в 2015 году она вновь вышла в свет. Новый издатель при этом находился уже не на своего рода периферии (J.-H. Jeheber, Geneve) – на сей раз это был сам Gallimard, флагман французского книжного мира. И в качестве автора предисловия к этой заново рожденной книге под названием «Негде голову приклонить» (см.: Евангелие от Матфея 8, ст.20) был приглашен именитый поэт и Нобелевский лауреат Патрик Модиано. Написавшей её Франсуазе Френкель не довелось, правда, услышать и прочитать восторженные комплименты прессы и критиков – она рассталась с жизнью гораздо раньше. В 2018 году в Англии вышел перевод её книги на английский язык, No Place to Lay One’s Head, еще через два года она появилась в Америке под измененным названием – «Книжный магазин в Берлине» (A Bookshop in Berlin: The Rediscovered Memoir of One Woman’s Harrowing Escape from the Nazis. By Françoise Frenkel. Translated by Stephanie Smee / Atria Books (An Imprint of Simon & Schuster, Inc.), New York-London-Toronto-Sydney-New Delhi.

«Машины на шоссе двигались по четыре в ряд. В грузовиках сидели женщины, дети и старики. На коленях у стариков, которые обосновались на стульях, были пристроены маленькие дети, кошка, собака, корзинки или караваи хлеба. А рядом еще и домашняя живность всякая, да и кролики тоже.

Всюду, насколько мог видеть глаз, велосипедистов оттирали грузовики, телеги, запряженные лошадьми, и машины с матрасами на крышах.

Прямо перед нами ехала машина с разбитым задним стеклом. То и дело оттуда доносился голос пожилой женщины, обеспокоенно спрашивавшей: «А мои зверюшки еще там?» На багажной полке стояли коробка с кроликами, корзина с кошкой и клетка с канарейками. Каждый раз мы успокаивали милую старушку.

Колонна машин ползла вперед со скоростью один километр в час. Время от времени мы выходили из своей машины и шли вдоль дороги. И нам было хорошо видно, как исчезает вдали река беженцев».

Так вспоминала свое бегство на юг Франции жарким летом 1940 года недавняя парижанка Фримета-Идеса Райхенштейн-Френкель. Ей 51 год. Место рождения – Пётркув-Трыбунальски, Польша. А что было раньше?

«На мое шестнадцатилетние родители разрешили мне заказать для себя книжный шкаф. К удивлению столяра, я сама спроектировала этот шкаф, застекленный со всех четырех сторон, и поставила это творение мебельного искусства, явившееся из моих снов, в середине спальни.

Чтобы не портить для меня удовольствие, мама разрешила мне делать все, как я хотела. И я смогла любоваться своей классикой в красивых обложках ее издателей, и современными авторами, переплеты к сочинениям которых я любовно подбирала сама – как подскажет воображение.

Бальзак у меня был одет в красную кожу, Сенкевич – в желтый сафьян, Толстой – в пергамент,

“Мужики” Реймонта (Владислав Реймонт, 1876-1925, польский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе 1924 года) были обернуты в старый крестьянский шарф».

А далее любительницу чтения ждали Париж, Сорбонна, Латинский квартал. Домой она приехала только после окончания первой мировой. Слава Всевышнему, родные были целы и невредимы, но вот она открыла дверь в свою спальню и обомлела: красавец-шкаф стоял пустой, и книги, все до одной, исчезли. Пропали и многие другие вещи – ведь во время войны город был оккупирован Австро-Венгрией.

И снова Франция и учеба, но и работа также – в книжном магазине на улице Гей-Люссак. Она стала присматриваться к тому, как покупатели смотрят книги – кто переворачивает страницы бережно и неспешно вчитывается в написанное, а кто быстренько их открывает и проглядывает лишь бы как, а потом едва ли не швыряет на стол, так что уголки загибаются. И еще она запоминала, кто и что выбирает для просмотра, а потом как бы невзначай подкладывала еще что-нибудь похожее, а когда клиент и в самом деле покупал эту книгу, то какая это была для нее радость…

Идея открыть магазин французской книги в Польше отпала почти сразу. В таких городах, как Варшава и Краков, подобные магазины уже были, а больше их и не надо было. И тогда ее выбор пал на Берлин – Германия была ей знакома, она несколько раз приезжала туда учиться, ну а столица была и вообще городом университетским, очень даже культурным, и сейчас, в 1921 году, в ней проживало много эмигрантов, которые владели французским. Так сбылась ее мечта. Для начала она сняла мезонин в частном доме далеко от центра, и действительно первыми посетителями были эмигранты, но, когда в ассортименте появились французские газеты и журналы мод, интерес публики мгновенно возрос. Кроме того, Франсуазе пришло в голову открыть библиотеку, и у нее тут же появился длиннющий список читателей. Как раз улучшилась и международная обстановка, враждебность к Франции поутихла, и магазин стала посещать немецкая элита, в том числе аристократия, профессура, литераторы. Короче говоря, помещение понадобилось расширять, и La Maison de Livre оказался уже в западном Берлине по адресу 39a Passauer Strasse.

«Какое удивительное сочетание клиентов! Знаменитые художники, селебрити, зажиточные женщины корпят над журналами мод, разговаривая в приглушенных тонах, чтобы не потревожить философа, утонувшего в своем Паскале. У витрины с книгами поэт благоговейно перелистывает превосходное издание Верлена, ученый, нацепив на нос очки, иследует каталог магазина в разделе «Наука», учитель старших классов разложил перед собой четыре учебника грамматики и скрупулезно их сравнивает».

Вскоре магазин, который превратился в берлинскую достопримечательность, стали удостаивать своим посещением и французские дипломаты. Уже и посол признал его политическую и культурную полезность, а в сентябре 1931 года министр иностранных дел Аристид Бриан приехал выразить благодарность Франсуазе за ее успешную деятельность. Кроме собственно книготорговли La Maison de Livre организовывал всевозможные приемы и встречи с видными французскими писателями, это были, в частности, Анри Барбюс, Андре Жид, Андре Моруа, Роже Мартин дю Гар. Франсуаза рассказывает, что с участием французских экспатов здесь ставились «театральные представления», где показывали сцены из классической и современной французской драматургии, – некоторые из них собирали внушительную, до 500 человек, аудиторию из немецких школьников.

Патрик Модиано пишет в предисловии: «… Мы узнаем, что она управляла магазином вместе со своим мужем, неким Симоном Райхенштейном, о котором в ее книге не сказано ни слова. Этот призрачный муж должен был покинуть Берлин и уехать во Францию в конце 1933 года с нансеновским паспортом (международный документ для беженцев, выдававшийся Лигой Наций; принят по инициативе норвежского путешественника и общественного деятеля Фритьофа Нансена). Судя по всему, французские власти отказались выдать ему удостоверение личности и вручили предписание о депортации. Он, однако, остался в Париже. 24 июля 1942 года был выслан из Дранси (концлагерь во Франции, пересыльный пункт для отправки евреев в лагеря смерти) в Освенцим. Он родился в России, в Могилеве…».

Самой Франсуазе пришлось бежать из Берлина в августе 1939 года, прямо перед войной. Вот ее мысли перед прощанием:

«И вот я осталась в магазине одна. Всю ночь я смотрела и смотрела на него, вспоминая всех друзей, нашу спаянность, годы совместного труда и борьбы.

Я вновь видела перед собой моих клиентов и товарищей… как глубоко переживали они мой отъезд. «Этот магазин, – говорили они, – единственное место, куда мы приходим, чтобы дать своим мыслям передохнуть. Здесь мы забываемся и находим утешение, здесь мы можем легко дышать. Сейчас он нужен нам больше, чем когда-либо. Останься!».

Этой ночью я поняла, почему у меня хватило сил выдержать удушливую атмосферу последних лет в Берлине… Я любила свой книжный магазин так, как любит женщина, я была ему верна».

А потом ей пришлось бежать уже из Парижа. Для начала у нее было, куда приклонить голову, – ее бывший профессор в Сорбонне предложил поехать вместе в Авиньон, но чем себя занять, как найти работу, было неизвестно и страшно. Правда, ей удалось получить рекомендацию из офиса премьер-министра, в которой было сказано, что она «оказала важнейшие услуги Франции, распространяя французскую литературу за рубежом. Ей следует предоставить любые свободы и привилегии, находящиеся в распоряжении нашего государства, ради которого она столь беззаветно трудилась».

После Авиньона был Виши, потом опять Авиньон и наконец, в декабре 1940 года, Ницца. «Начиная с Марселя, я чувствовала себя так, будто вокруг меня волшебная страна. Золотые мимозы и поля гвоздик, лимонные, апельсиновые и оливковые деревья, их ветки, усыпанные плодами, на фоне темно-зеленых пальм. Лазурное море и небо окаймляли открывшийся мне экзотический мир». Франсуазе казалось, будто она в земном раю. Она еще не подозревала, что вступает в самый темный период своей жизни.

В Ницце ей, гражданке иностранного государства – Польши, предстояло получить вид на жительство. Она уже знала, что просители чаще всего получают отказ. И вот она у префектуры, а там ее встретила очередь, конца-краю не видно. Наконец протянула в окошко документы, приложив упомянутую выше рекомендацию. «Премьер-министр Даладье – сегодня это уже не имеет значения», – сказал, как отрезал клерк за стеклом. Неужели и вправду ее ждет депортация? Франсуаза была в шоке, но случилось, иначе не скажешь, чудо. Владельцы отелей, оказавшиеся на грани банкротства, взмолились, чтобы иностранцев не высылали, и так она смогла остаться и стала такой же беглянкой с подвешенной судьбой, как и многие-многие тысячи оказавшихся тогда на Лазурном берегу людей, большей частью евреев.

В марте 1942 года коллаборационистское правительство Виши объявило всеобщую перепись населения.

«Специальные объявления предписывали евреям, под страхом заключения в тюрьму, указывать их расовое происхождение в своих декларациях.

Значение этого приказа было очевидно, так как в Германии аналогичная перепись ознаменовала собой начало эры репрессий.

Более того, всем было понятно, что эта мера была навязана французскому государству немецкими властями. И что случится дальше, тоже было понятно.

Люди колебались, как лучше поступить. Одни говорили: «Если мы сознательно постараемся скрыть свою расу, то они естественно будут нас проверять, хотя всегда есть шанс, что никто ничего не заметит. В таком случае мы будем в безопасности. Напротив, если скажем правду, то это сразу навлечет на нас все мыслимые репрессии».

Другие отвечали: «Мы находимся во Франции, в стране, которая приняла нас и защищала нас. Мы перед ней в долгу и должны выполнять то, что она от нас требует. Власти Франции никогда не позволят, чтобы с нами случились какие-нибудь ужасы. Мы в это верим».

В результате люди в большинстве своем написали правду. Среди них была и Франсуаза. И так началось то, чего боялся каждый. Она назвала это danse macabre – «пляской смерти» в средневековом аллегорическом ритуале. Последовали новые регистрации и перерегистрации, а самое страшное – депортации, самая первая, 15 июля 1942 года, из Лиона. И теперь евреи думали только об одном – как убежать.

Франсуаза послала письмо друзьям в Швейцарию: «Мое здоровье ухудшилось». Эти слова, как было условлено между ними, означали опасность, и ей ответили, что швейцарскую визу она получит. С этим письмом и с уже знакомой нам рекомендацией от 1939 года она пошла в префектуру и попросила выездную визу. Клерк посмотрел ее разрешение на проживание. Запрашивать визу для вас бессмысленно, сказал он. У нас действуют строжайшие приказы, запрещающие иностранцам еврейской расы покидать Францию. И скоро появится такой же закон для французских граждан. И уже вполголоса он добавил: «Вы же понимаете, всем командуют немцы».

26 августа, когда она возвращалась с покупками в свою гостиницу, то увидела на балконе третьего этажа знакомого постояльца, который взволнованно махал ей руками, указывая куда-то в сторону. Она пошла туда и увидела большую группу людей, которых жандармы заталкивали в стоявшие рядом автобусы. Что происходит, спросила она у окружающих. И ей ответили: «Забирают евреев».

Сколько времени Франсуаза простояла в ступоре, трудно сказать. Придя немного в себя, она огляделась, и в глаза ей бросилась вывеска «Парикмахерский салон Мариус». Она хорошо знала хозяев салона, приятную супружескую пару, особенно жену, с которой обменивалась информацией о том, где можно приобрести продукты – ведь все это рационировалось – или другие нужные вещи, и нередко заходила к ним, чтобы просто поболтать. И ноги сами понесли ее к Мариусам. Те уже все знали, так как сегодняшние посетители ни о чем другом не говорили. Месье Мариус сообщил, что акция продлится несколько дней, поэтому Франсуаза должна непременно переждать это время у них. Оказалось, что полиция оставила в ее гостинице список проживавших там евреев и потребовала от владельцев задержать их, когда они вернутся в свои номера. Разумеется, в списке была и Франсуаза.

«Полиция устраивала облавы по ночам. Прочесывания устраивались в садах, парках, площадях, пляжах, в окружающих лесах. Исходя из того, что большинство беженцев скрывались где-то вне дома, но постепенно уже возвращались, полицейские врывались в их квартиры, стаскивали с кроватей и увозили с собой… В течение целой недели каждый день повсюду в департаменте Приморские Альпы происходили облавы. Было много арестованных, можно было видеть, как их вели в наручниках полицейские. Полиция, жандармы и члены мобильной гвардии (полувоенные формирования, созданные правительством Виши) запирали их в полицейских участках, казармах и на крытом рынке на площади Массена… Вскоре после этого появился новый приказ: отделить еврейских детей от их родителей. Их просто закидывали в грузовики, а документы тут же рвали в клочья. Вместо этого им ставили клеймо с номером. Все это сопровождалось трагическими сценами. Матери резали себе вены, другие бросались под машины, увозившие свой мрачный груз. В одной гостинице на Лазурном Берегу женщина, которой удалось избежать облавы, выбросилась вместе с ребенком из окна. Она сломала обе ноги, а ребенок погиб… Прошло совсем немного времени, и судьба арестованных еврейских беженцев была решена. Всего лишь неделю назад их могли навещать друзья и приносить какие-то передачи, хоть какое-то утешение. Но пришел день, когда без всякого предупреждения их увезли во французские накопительные лагеря, а оттуда они были транспортированы совсем уже в другие – в Польше, Чехословакии и Германии».

Несмотря на всю заботу и внимание своих благодетелей, Франсуаза чувствовала себя как на иголках. Во-первых, некоторые клиентки мадам Мариус имели обыкновение заходить во внутренние помещения, чтобы перекинуться словечком-другим, и не однажды видели там их гостью, – соответственно поползли слухи, что в парикмахерской кто-то прячется. Во-вторых, она случайно узнала (хозяева скрывали это от нее), что полиция проводила обыски в домах французов, которые были заподозрены в укрывательстве евреев, – и потом арестовывали не только беженцев, но и тех, кто пытался их спасти. Короче, она решила перебраться в какое-нибудь менее людное место. Мариусы пытались ее переубедить, но безуспешно.

И с помощью своих друзей Франусуаза нашла новое убежище. Это был старый, затерянный в лесах замок в 12 милях от порта Вильфранш-сюр-Мер. Его хозяева жили в Париже, а замок на 25 лет предоставили в распоряжение экономки. Она была патриоткой, немцев ненавидела, однако за проживание Франсуазы запросила сумму не меньше, чем в отеле люкс. Еще одним условием было обеспечение дополнительной жилицы продуктами, да и месье Мариус обещал подкидывать еженедельно две коробки сигарет. Для переезда Франсуазу обрядили в крестьянское платье (рядом была деревня); сначала они с ее новой хозяйкой ехали поездом, а до дома потом добирались по лесной дороге; попадавшиеся навстречу местные жители были приветливы. Для Франсуазы была выделена комната, украшенная гобеленами, а с балкона открывался вид на Альпы. Она стала помогать хозяйке и ее дочери обрабатывать маленькое поле, так прошло несколько дней, все было спокойно и тихо. И вот, что называется, гром среди ясного неба. В субботу сын хозяйки отправился в деревню за хлебом, а когда вернулся, то рассказал, что его остановил жандарм. Служитель порядка пригласил его зайти в участок, а там конфиденциально сообщил, что в деревне поговаривают, будто в замке живет иностранка. Она не зарегистрирована в полиции, сказал жандарм, и в понедельник мы придем к вам с проверкой. И так Франсуазе пришлось вернуться обратно в Ниццу.

Вновь и вновь Мариусы пристраивали ее к новым волонтерам, готовым скрывать «иностранцев». И каждый раз ей приходилось срочно срываться с места – то хозяйка оказалась ненадежной, то случайная ошибка едва не стоила ей ареста. «Я пребывала в парализованном состоянии из-за тревоги о моей матери и других родственниках, так как ничего о них не знала, – рассказывает Франсуаза. – Меня мучила бессонница, и нервное напряжение казалось невыносимым».

И тут откуда ни возьмись пришло облегчение. В ноябре 1942 года на территорию юго-восточной Франции вступила итальянская армия. Это была согласованная с Германией акция в ответ на вторжение союзников в Северную Африку. За несколько недель графство Ниццы, Савойя и Корсика перешли под контроль Италии. Что же означало это для скрывавшихся там евреев? А то, что, благодаря вмешательству Ватикана, репрессии против них были немедленно прекращены.

«Синагогу в Ницце, которая была обезображена грубыми надписями и окна в которой были выбиты, почистили, восстановили, и она стала вновь функционировать как храм Божий. Евреев попросили зарегистрироваться в полицейских участках, а в префектуре – возобновить свои удостоверения личности и разрешения на проживание, всем лендлордам было приказано вернуть принадлежавшие беженцам вещи».

Евреи радовались передышке, но вековой инстинкт подсказывал им, что это ненадолго. Большинство сходилось во мнении, что ее надо использовать для подготовки бегства. Среди предпочтительных вариантов чаще всего называли Савойю из-за ее близости к швейцарской границе. Это подходило и Франсуазе, у которой в Швейцарии, как мы уже знаем, были друзья.

Так что она стала готовиться к нелегальному переходу через границу. Распродала все ненужное, приготовила маленький чемоданчик с вещами первой необходимости, сходила 15 декабря в швейцарское консульство, где ее уже дожидалась виза, и приступила к самому главному – изготовлению французских документов. Помимо удостоверения личности ей были нужны и продуктовые карточки. С ними решение было простым – хозяйка коттеджа, укрывавшая на тот момент Франсуазу, женщина пожилая, заявила в полицию, что потеряла свои, и ей, в назидание оштрафовав, выдали новые. Потом на ее же документы понадобилось, со всеми возможными предосторожностями, перенести физиогномические данные Франсуазы и вклеить ее фотографию. Даже штамп префектуры удалось нарисовать. В итоге все выглядело вполне прилично, правда, лишь на первый взгляд…

Супруги Мариус, для которых Франсуаза, по ее собственным словам, стала чем-то вроде хрупкой вазы, которую они бережно передавали из рук в руки, настояли на том, чгобы во время путешествия на поезде в Гренобль и далее ее сопровождал надежный человек. Таковым оказался Жан Летелье, архитектор по профессии и республиканец. Поезд был неотапливаемым, и Летелье укрыл им обоим ноги одеялом, заметив, что теперь они выглядят, как супружеская пара, которая едет в горы на рождественские каникулы. Как бы то ни было, документы Франсуазы успешно выдержали две проверки.

В Гренобле она связалась, согласно полученным ранее инструкциям, с подпольной организацией, ответственной за переправку беженцев через границу. Она должна была встретиться с проводником в маленькой гостиничке. Там была еще одна еврейская семья. Проводник запаздывал, и их сопровождающий занервничал. Наконец хозяйка гостиницы, которая спешно навела справки, сказала, что их проводника почему-то нет в деревне. Можно, правда, обратиться к другому. Когда она назвала имя, сопровождающий беженцев был крайне недоволен. Но делать был нечего. Когда новый проводник появился, он Франсуазе тоже не понравился – грязный, грубый в разговоре и даже не вполне трезвый.

«Я часто спрашиваю себя, почему я согласилась последовать за проводником, который пробудил во мне такую неприязнь и недоверие. Я думаю, что это случилось из-за моего желания, сильнее которого не было ничего, покончить со всем одним махом, ни о чем больше не думать, никого больше не искать… Как будто я тонула и уже не в силах была сопротивляться, предав себя воле стихии».

Предчувствие не обмануло Франсуазу. Она только и успела, после долгого и нелегкого горного перехода, увидеть внизу в долине огни Женевы. А дальше проводник, равно как и ее спутницы, куда-то исчезли. Она осталась одна, усталость и апатия охватили ее, она даже задремала, а пробудившись, увидела перед собой пограничника.

Что же было потом? Арест, тюрьма, суд. Остановимся на последнем.

Мариусы наняли Франсуазе адвоката. Первая встреча между ними состоялась в тюрьме. Адвокат произвел на нее приятное впечатление. Кроме гонорара он получил ее документы, включая паспорт и знаменитое письмо от 1939 года из офиса премьер-министра. Адвокат рассказал, что материалы, имеющиеся в ее досье, могут помочь отклонить наиболее опасные обвинения. Благоприятным фактором являлось и то, что внимание немецких властей было в настоящий момент приковано к другим проблемам, в результате чего французские судебные инстанции получили определенную свободу действий, пользоваться которой, правда, надо было весьма осмотрительно.

На суде, когда назвали ее имя, Франсуаза встала и оставалась стоять все время, пока говорил адвокат. Он охарактеризовал «мое преступление как попытку побега, но (подчеркнул) при наличии швейцарской визы. Подобные случаи обычно были связаны с иностранцами, которые приехали во Францию недавно, спасаясь от репрессий, но (подчеркнул) я жила в ней долго и училась в ней. Он рассказал, как меня преследовали и как я была вынуждена прятаться в течение месяцев. Он подчеркнул, что мои швейцарские друзья, информированные о моем положении, прислали мне въездную визу. Вынужденная реагировать на угрожающие обстоятельства, я в конце концов с большой неохотой решилась покинуть Францию, страну, которую считала своей второй родиной». И в заключение, повысив голос, адвокат зачитал письмо-рекомендацию от 1939 года. При словах «Ей следует предоставить любые свободы и привилегии, находящиеся в распоряжении нашего государства, ради которого она столь беззаветно трудилась» судьи стали шептаться. Франсуаза резюмирует: «Эта рекомендация, многократно отвергнутая, отклоненная, даже обсмеянная, сейчас позволила моему адвокату просить о специальном исключении, разрешающем мне проживать в любой деревне или городе Верхней Савойи, включая [главный город] Анси, а также о праве свободно передвигаться в пределах этого департамента». Прошение моего адвоката было принято в полном виде.

В полиции жандарм, вручивший Франсуазе для подписания необходимые бумаги, не мог сдержать своего восторга. Вы свободны, сказал он ей. Я знал, что так и будет. Идите, поешьте нормальной еды и выпейте стакан хорошего вина. Она была тронута. Спасибо, месье, вы настоящий француз. Он взял ее руку, энергично потряс и вдруг, посерьезнев, произнес: «Мужайтесь, мадам. Они заплатят за это, клянусь вам, не будь я савойяр». И тут Франсуаза вспомнила, что похожую клятву дал ей также парикмахер Мариус, житель французского Юга.

«В истории оккупированной Франции страницы, посвященные Савойе, останутся как символ гордости и славы.

В этом красивейшем месте самым красивым было отношение народа Савойи.

Эта земля сохранила присущий ей дух независимости и неуклонно предлагала помощь и гостеприимство растущему притоку тех, кто искал в ней убежище».

Радость Франсуазы и других освобожденных оказалась, как она и предчувствовала, короткой. Вероятность перехода Савойи под контроль немцев и их единомышленников-вишистов нарастала с каждым днем, либерализм итальянцев уходил в прошлое. В мае 1943 года местной полиции было приказано ставить штамп о еврействе на документах как французских, так и иностранных евреев. Оставался один только выход – бежать.

И вот Франсуаза снова на границе с Швейцарией. Где-то в заборе из колючей проволоки должна быть калитка. Вдоль забора на разных расстояниях прогуливались часовые, она присмотрелась – итальянцы. У дороги крестьянин косил траву.

– Чудесная погода, – сказала она, положив свой узелок и вытирая пот с лица.

– Да, чудесная, – ответил тот.

– Скажите, а калитка открыта? – прошептала она.

– Да, открыта. Но прошел дождь, и ее может заклинить.

– Так я могу попробовать?

– Да, можете. Но это надо делать быстро. Удачи!

Он был прав – калитку и в самом деле заклинило. Она стала ее трясти – бесполезно. И тут увидела бежавшего к ней солдата. Тогда, собравшись с силами, она перелезла через калитку и свалилась на землю с другой стороны. Но тут раздался выстрел – к ней приближался другой солдат, с винтовкой.

– Вставайте, мадам, – сказал он по-французски. – Итальянец стрелял в воздух.

– Где я?

– Ну что вы в самом деле? В Швейцарии, где же еще…

О жизни Франсуазы Френкель после войны известно очень мало. Она умерла в 1975 году в Ницце.

В предисловии к ее книге «Негде голову приклонить» Патрик Модиано, еврей по национальности, пишет: «Я часто ездил на автобусе в Женеву и всегда садился на него в Анси. Я обратил внимание, что он проезжал через таможню без всяких проверок. Однако, когда он приближался к границе, я чувствовал, что у меня в груди что-то сжимается. Наверно, напоминание об опасности все еще витало в здешнем воздухе».