Posted by (Продолжение. Начало в #622)
Ещё одно из самых известных (скорее, печально известных) исправительных учреждений в Соединенных Штатах, где мне несколько раз довелось побывать (опять же, конечно, по работе) – это «максимум секюрити джейл», тюрьма «Аттика», построенная в 1930 году.
Тюрьма эта расположена в городе Аттика в северной части штата Нью-Йорк. Туда, как правило, отсылали и отсылают самых проблематичных заключённых. На протяжении многих лет там отбывали сроки многочисленные маньяки, насильники и политические заключенные. Среди самых примечательных заключённых можно отметить таких, как Марк Чепмен, убийца Джона Леннона, серийный убийца Дэвид Берковиц, некто Колин Фергюсон, убивший шесть человек в Лонг-Айленде, убийца Сэм Мелвилл, по кличке “бешеная бомба” и Эль Сейид Носейр (один из террористов по делу о взрывах Всемирного торгового центра), вот такой весёлый в целом контингент сидельцев. Да, не хотел бы я, хоть когда-нибудь, хоть каким-то образом оказаться в их компании. Хотя и на этот счёт в обществе имеются разные мнения.
Надо сказать, что и сама тюрьма Аттика тоже имеет, если можно так выразиться, очень дурную славу. Так во время всемирно известного бунта в сентябре 1971 года около 2000 заключенных захватили 33 сотрудника этой тюрьмы, требуя от правительства лучших условий содержания. На протяжении четырех дней происходили переговоры, в процессе бунта погибли 43 человека (33 заключённых и 10 охранников, а также гражданских работников). С тех пор в тюрьме было сделано немало усовершенствований, «облегчающих» условия содержания заключённых. Так для подавления будущих конфликтов здесь оборудована система выпускания слезоточивого газа, которая установлена в общем обеденном зале и во всех рабочих отделениях тюрьмы. Особенно меня поразила стена по периметру тюремного комплекса высотой с пятиэтажный дом и высоченные смотровые башни по её изгибам, очевидно, для большего устрашения, выполненные в мрачном средневековом стиле. Так что, насколько я знаю, из этой тюрьмы за все годы существования ещё никто не убегал.
Сейчас, сидя у себя дома за письменным столом, я снова пытаюсь вспомнить, сколько же тюрем я объехал за двадцать лет, и честно говоря, затрудняюсь их сосчитать. Все они мелькали у меня перед глазами, как какой-то мрачный и унылый калейдоскоп какой-то другой жизни, которая существует в другом параллельном мире, и каждый раз, выходя оттуда «на свободу, на волю», я с удовольствием вдыхал её свежий воздух и ощущал, что я всё-таки очень счастливый человек – я еду домой, увижу своих близких и могу когда угодно идти или ехать «в любую сторону моей души».
По правилам Департамента Исправительных учреждений каждый раз проходя из административного здания на территорию тюрьмы, я проходил «чистилище», сдавая охранникам в сейф всё, что только у меня было, включая сотовый телефон, ключи и даже бумажник. С собой мы проносили только чертежи, карандаши и, по особому разрешению, фотокамеру, в которой, как я уже отмечал, по возвращении в административный корпус, специальным офицером просматривался каждый кадр. Нам категорически запрещалось обмениваться с заключёнными хотя бы одним словом, передавать им или принимать что-то от них. Передвигаться по территории разрешалось только в сопровождении офицеров охраны. Каждый раз я проходил через систему детекторов, «шлюзов» с открыванием и закрыванием лязгающих автоматических и электронных запоров, многочисленных замков и дверей и потом ещё долго, после выхода за ворота тюрьмы этот лязг стоял у меня в ушах. Так же на запястье наносилась специальная метка, по которой потом сверялось, тот ли самый человек, который вошёл в тюрьму, вышел с её территории.
Конечно, чаще всего во время моих командировок мне было не всегда до лицезрения по сторонам и анализа происходящего вокруг, так как надо было обследовать огромные участки систем теплоснабжения и вентиляции, сделать замеры, сверить старые, порой начала века, чертежи с действительным на сегодняшний день положением систем, оборудования, зафотографировать всё, набросать эскизы. Порой надо было обследовать, находящиеся в подвалах тепловые узлы, системы трубопроводов, находящееся на чердаках и на крыше вентиляционное оборудование и так далее. Иногда я приезжал домой, не чувствуя рук, ног и спины.
Кому-то из читателей может показаться, что такая работа вряд ли могла доставлять удовольствие. Не знаю, как удовольствие, но могу честно сказать, что мне эта моя работа нравилась. Во-первых, она сильно отличалась от того, что, а главное, в каких условиях, я делал это раньше по жизни, а во-вторых, среда, в которой мне приходилось эту работу выполнять была наполнена каким-то элементом таинственности, витающей где-то в воздухе, постоянной опасности и, если можно так сказать, некоторым элементом авантюризма, с чем мне постоянно приходилось сталкиваться на объектах, принимая самостоятельно, при отсутствии на территории тюрьмы связи с внешним миром и моим руководством, то или иное решение.
Ну, и к тому же, это, просто, была моя работа, которую я должен был в силу своего образования и особенностей жизненной ситуации, добросовестно выполнять, и за которую, разумеется, мне платили неплохие деньги.
Не скрою, что особенно интересна для меня была сторона этих командировок, связанная с образом жизни, бытом, и порядками, царившими в самих помещениях тюрем. Как я уже отмечал, в некоторых старых тюрьмах двери камер были выполнены из толстых горизонтальных металлических прутьев и выходили на коридор. Вся камера была видна как на ладони, и проходя мимо них с сопровождающим меня офицером, я видел, как те, кто не спит, стоят у этих решётчатых дверей своей камеры, выставив лицо между прутьями и грустно вглядываются в каждого, кто проходит мимо их двери. Мне эта картина всё время напоминала кадры из фильма «Капитанская дочка» по Пушкину, когда Емельяна Пугачёва везли куда-то в металлической клетке.
Конечно, заключённые, находящиеся подолгу в этих учреждениях строгого типа, дичают, звереют и даже несколько теряют человеческий облик.
Так однажды нам с Людмилой надо было поехать в Нью-Йорк, и я решил совместить эту поездку с визитом в одну из тюрем строгого режима, находящуюся по пути, где мне надо было выполнить небольшую работу по одному из проектов. Я согласовал этот выезд со своим начальством, и рано утром мы выехали на Нью-Йорк. Подъехав к административному корпусу, мы с Людой зашли в дежурное отделение, меня там уже ждали, я объяснил начальнику технической службы, что еду по личным делам дальше с супругой. Тот попросил дежурного офицера, чтобы она подождала меня в холле, пока я выполню свою работу, и чтобы он проследил за ней, пока я не вернусь. Офицер сказал Людмиле присесть рядом, никуда не ходить, а, главное, не встречаться взглядом ни с кем из проходящих заключённых. Мне дали сопровождающего офицера охраны, и мы вошли на территорию тюрьмы. Я быстро выполнил своё задание, мы вернулись в дежурную часть, дежурный сказал, что всё в порядке. Люда сидела на том же месте, где я её оставил, но на ней не было лица. Оказалось, что пока она сидела в холле, привезли какого-то заключённого в наручниках и кандалах на ногах, дежурный вышел навстречу его принимать, а моя супруга с обычным женским любопытством и со своим любознательным актёрским образованием решила взглянуть на настоящего заключённого, для чего подошла к двери дежурной части и выглянула наружу. Там она, буквально на секунду встретилась взглядом с этим бандитом, убийцей, маньяком или насильником, после чего у неё онемели руки и ноги. Она тихонько вернулась на своё место и не шелохнулась, пока я не вернулся и мы вместе не вышли к машине. По дороге в Нью-Йорк она мне рассказала, что такого дикого, животного, звериного взгляда она не видела никогда в своей жизни. Больше я её с собой в мои командировки не брал.
За годы работы мне довелось побывать в тюрьмах с разным уровнем режимности. Бывал я в таких тюрьмах облегчённого режима, типа лагеря, где, как я уже описывал, на подобии старых советских общежитий, проживало в одной огромной комнате по десять-двенадцать человек, где был спортзал для занятий фитнесом, штангой и гирями, игр в баскетбол и волейбол, телевизор, где комната свиданий была общей на пятнадцать-двадцать столов, за каждым из которых размещалась семья заключённого, имеющая возможность обнять его и поцеловать, и на всю комнату был только один надзирающий офицер, а были и такие тюрьмы, где на свидании мог присутствовать только один человек из родственников, общение шло через решётку или толстое пуленепробиваемое стекло и через телефонную трубку, а за спиной каждого заключённого стоял охранник с заряженным оружием. Конечно, не всем разрешались свидания, а к некоторым, как мне рассказывали охранники, просто некому было приходить.
Довелось побывать мне и в специальной тюрьме для отбывающих срок больных как физически, так и ментально. Помню один из проектов, когда в специализированной тюрьме на юге штата надо было выполнить систему кондиционирования воздуха для ряда помещений заключённых, что было очень необычно, так как кондиционирование осуществлялось только в отдельно стоящих за территорией тюрем административных корпусах, а в тюремных зданиях только для помещений охраны. Однако, когда я прибыл на место, начальник тюрьмы и главврач объяснили мне, что системы кондиционирования надо выполнить для душевно больных, а проще говоря, сумасшедших заключённых, которым выдаются сильнодействующие лечебные и успокоительные лекарства, вызывающие побочный эффект – повышение температуры тела и обильное потоотделение, и поэтому по закону они должны содержаться в комфортных условиях, что особенно сложно выполнить без кондиционера в летнее время. Ранее такие больные здесь не содержались, поэтому и надобности в оборудовании камер системами кондиционирования не было. Я вместе с главврачом и охранником обошёл все эти камеры, откуда на время моего посещения заключённых, конечно, убрали, и, скажу честно, мне было очень непривычно видеть тюремные камеры, где из мебели была всего одна мягкая кровать, или, я бы даже сказал, какой-то цельный, мягкий сплошной лежак, и стены в которых и потоки были полностью обшиты чем-то, очень напоминающим наши спортивные маты.
Что сказать, я постарался побыстрее выполнить этот проект, строители в короткие сроки смонтировали и установили системы кондиционирования, так что я думаю, что в какой-то степени я смог этим несчастным больным людям, пусть даже и преступникам, как-то облегчить их нелёгкую участь.
Довелось мне однажды во время одного из своих визитов видеть массовую драку в тюрьме среднего режима между заключёнными, вернее, её начало и окончание. Я не знаю, что они там не поделили, то ли пайку, то ли швабру с тряпкой, то ли какой-нибудь спортивный снаряд, но выполняя свою работу, я вдруг услышал страшные крики, шум борьбы, падающей и ломающейся мебели, топот ног. Ко мне подбежал мой сопровождающий меня офицер, схватил в охапку и, буквально, вытащил меня сначала в коридор, потом за металлические ворота зоны, которые тут же за нами захлопнулись. А за воротами по коридору в сторону всё нарастающих криков, шума, треска и металлического скрежета бежали охранники с дубинками на перевес, в руках у некоторых было оружие. Через некоторое время там вдалеке всё стихло, из чего я понял, что конфликт погашен, а меня тут же вывели к административному корпусу, отдали вещи и проводили к машине. Больше я ничего оттуда не видел и даже не слышал и был очень доволен, что этот инцидент произошёл в другой, не в моей части корпуса и я благополучно унёс оттуда ноги.
За время моих поездок по тюрьмам штата я сделал для себя несколько определённых выводов, которые могут и не совпадать с общепризнанным официальным общественным мнением, а являются результатом лично моих наблюдений и размышлений по этому поводу. Во-первых, мне кажется, что несмотря на сильную американскую пенитенциарную систему, и несмотря на выстроенную десятилетиями систему взаимодействия американских адвокатов с заключёнными и правоохранительными органами, в американской тюрьме царят очень суровые, жёсткие и, я бы даже сказал жестокие нравы, касающиеся дисциплины и режима содержания заключённых, что, собственно, очевидно и является закономерной целью неотвратимости наказания за совершённые ими преступления.
Во-вторых, несмотря на все лозунги о том, что жизнь чёрного населения, как и жизнь белого населения, тоже что-то значит, с чем я именно в такой трактовке согласен, должен констатировать, что на мой взгляд большинство заключённых в тюрьмах, всё-таки – афроамериканцы.
В-третьих, общаясь в процессе своих командировок с офицерами охраны и обслуживающим персоналом, я сделал вывод, что большинство из них свою работу не любит и, я бы даже сказал, тяготится ею. И лишь жизненные обстоятельства, такие как отсутствие образования, не имение пользующейся спросом специальности, потеря прежней работы или нахождение тюрьмы практически рядом с домом, обрекли их на выполнение этой иногда однообразной и нудной, но всегда неблагодарной, нервной, зачастую довольно стрессовой, а порой и смертельно опасной, работы, заставляет их входить каждый день с обеденной пайкой в руках в ворота тюрьмы, словно к тиграм в клетку и отрабатывать по 10-12 часов свои служебные обязанности.
Ну, и последнее, изучая, пусть даже косвенно, существующие обычаи и нравы различных тюрем, где мне довелось побывать, я сделал для себя главный вывод, что основную массу, отбывающих наказание, тюрьма всё-таки вряд ли исправляет. И после отбытия этого наказания основным сдерживающим фактором для многих из заключённых является именно только страх ещё раз потерять свободу и снова оказаться в тюрьме.
Что касается жизненно важных выводов, которые я сделал непосредственно для себя, то скажу, что за двадцать лет работы в этой системе, я всеми фибрами своей души, каждой своей клеточкой организма осознал, что, разумеется, после здоровья на самом важном месте стоит слово «Свобода» и сохранение своего человеческого достоинства.
Конечно, как читатель понимает, за все двадцать лет моей работы на штат, я не всё время болтался по тюрьмам. Основное время своей работы я всё-таки проводил в офисе, в тёплом уютном, комфортабельном здании штата из стекла и бетона в 41 этаж со скоростными лифтами, со светлыми офисами, притемнёнными комнатами отдыха и, приятно пахнущими только что приготовленной пищей и кофе в кафетерии. И эта офисная среда мало чем отличалась от обстановки в частных американских компаниях, где мне раньше приходилось работать. Размеренный, неторопливый ритм рабочего дня с некоторым раскачиванием с утра и после ланча. Много кофе, особенно в первой половине дня, обмен мнениями, шутки, периодические розыгрыши, в праздники совместные обеды, где-нибудь в ресторане, летом пару раз совместные пикники. Правда, тут ещё добавились и ежегодные выезды на неделю в какой-нибудь загородный отель, где днём проводились лекции и практические занятия по повышению квалификации инженерных работников штата, а вечером начиналась весёлая жизнь с застольями, выпивками, танцами в ресторане и, разумеется, не без некоторого тесного сближения отдельных работников разного пола между собой. То есть, в целом, развлекательная часть этих выездных семинаров мало чем отличалась от подобных мероприятий в Союзе, так как, по моему мнению, независимо от политического строя, экономического состояния и идеологии, люди, именно в этом плане, всегда остаются людьми.
«ЮБИЛЕЙНАЯ» ПОЕЗДКА В МИНСК
Как-то совершенно незаметно подкрался мой очередной юбилей. Что сказать, поразмыслив, какой подарок я хотел бы для себя получить, я решил отметить его поездкой в Минск. Собирались мы недолго, и с Людой выехали на машине в Нью-Йорк. Лететь мы должны были самолётом Аэрофлота через Москву.
По прилёту в Шереметьево-2 проходим паспортный контроль и выходим в зал ожидания, где попадаем в объятия Людиных родственников. За рулём, встречающей нас «БМВ» Людин шурин Славик. Он, как и прежде, подрабатывает таксистом, очевидно, поэтому в бардачке у него, как всегда, пистолет «ТТ». В Монино нас встречают Людины тёти. Раздаём подарки, в зале накрыт настоящий «русский стол»: сало, рассыпчатая картошка, малосольные огурцы, жаренная курица. За столом весело, родственно и очень по-домашнему.
Единственное, что меня всегда смущало в посёлке Монино, так это их деревянный туалет на улице. А в этот раз все удобства уже внутри и выполнены по всем европейским меркам.
Утром Славик и Людина двоюродная сестра везут нас в Москву, где мы с Людой уже давно не бывали. Гуляем по Красной площади, ГУМу. Звоню своему родственнику, бизнесмену Мише Берковскому и мы едем в азербайджанский ресторан-поплавок на Москве-реке. Шашлыки, азербайджанская кухня, русская водка, хорошо посидели. Потом они пригласили нас к себе домой. Квартира расположена прямо напротив театра Маяковского, с балкона на их втором этаже виден вход в театр. После ужина мы, поблагодарив за тёплый приём, тепло попрощались с хозяевами, и я даже предположить тогда не мог, что с Мишей Берковским вижусь в последний раз. Через два года он сгорел от рака, светлая ему память.
Назавтра нам надо было вылетать в Минск. Простились с родными, и тот же Славик повёз нас в аэропорт. Выехали с запасом, однако на Кольцевой нас настигла московская пробка, стояли на месте час. Славик, как таксист, знающий все окружные дороги рванул в обход по каким-то подмосковным посёлкам и просёлочным дорогам. Примчались в Шереметьево-1, почти успели, но посадка закончилась, самолет уже выруливает на взлёт, и, конечно, ушёл без нас. Пришлось доплатить около четырехсот долларов и ждать следующего рейса на Минск. Пока я улаживал вопрос с билетами, Люда несколько раз выходила со Славиком на стоянку покурить к машине, и вокруг них крутились какие-то подозрительные блатные личности. Славик на всякий случай заглянул в бардачок, проверил свой чёрный пистолет, но всё обошлось.
Где-то за полчаса до посадки я увидел подходящего к стойке регистрации актёра Сергея Гармаша. Он зарегистрировался и неожиданно подошёл к нам. Поздоровался, представился, улыбнулся во весь рот и сказал, что он помнит Люду, да и нас обоих, по Днепропетровскому Театральному училищу, помнит её в спектакле «Дети Солнца». Он сообщил Люде, что в Днепре от рака умерла её педагог Нелли Михайловна Пинская, Люда очень расстроилась. В небольшом самолёте наши места оказались рядом с Гармашом. Он рассказал, что летит в Минск, где вместе с Леной Яковлевой, Валерием Нагиевым и Людиным однофамильцем по девичьей фамилии Сергеем Никоненко снимается в сериале «Каменская». Рассказывал про театр, про Галину Волчек, про вояж театра в Америку, расспрашивал, как нам там живётся. Любопытно, что Люда, сидя у окна, немного промёрзла и я попросил у стюардессы для неё одеяло. Помню, та нам огорчённо ответила:
– Что ж вы раньше не сказали, я его уже отдала женщине с ребёнком.
На что Гармаш пошутил:
– Да, это вам не Дельта Эрлайн.
Долетели мы очень быстро, распрощались с Гармашом, а в зале прилётов нас уже ждали Людина подруга Татьяна с мужем, журналистом Димой Новиковым.
Назавтра после приезда я поехал в Политехнический Институт, где меня снова очень тепло принял давний друг моего брата и мой многолетний знакомый, с которым у меня сложились очень добрые отношения ещё во время моего руководства Агитбригадой БПИ, уже Ректор института Борис Михайлович Хрусталёв.
Мы с ним много говорили о работе Ассоциации выпускников нашего института, о развитии художественной самодеятельности института, о перспективах нынешней команды КВН вновь выйти на уровень Центрального Телевидения и о многом другом. Потом я прошёлся по знакомым до боли коридорам родного ВУЗа, вновь вдохнул пьянящий воздух неповторимой студенческой поры и вновь ощутил себя молодым.
Через несколько дней Директор Клуба института Людмила Ивановна Мурачёва и новая руководитель уже не Агитбригады, а Агиттеатра, Лидия Васильевна Костальцева пригласили нас с Людмилой на встречу с бывшими участниками Агитбригады нескольких выпусков в один из корпусов института. Была приглашена так же наш неизменный куратор, мой старый друг, зав. Отделом Областного Дома творчества Дина Михайловна Ярыго. Пришло человек двадцать пять ребят, многие из них стали большими людьми в Республике Беларусь – чиновниками, банкирами. Пришёл так же один из моих бывших музыкантов – полковник Белорусской Армии, которого, как я узнал, позже назначили большим армейским начальником с генеральской должностью. Показательно, что он не побоялся прийти на встречу с американцами, за что я ему очень благодарен.
Был накрыт шикарный стол с закусками и горячим, получился очень хороший тёплый, трогательный вечер. Было много тостов. Я читал написанное мною в Америке и был страшно удивлён и обрадован, когда ребята вышли на середину зала и почти без запинки исполнили фрагмент нашей старой программы, (с которой мы, кстати, получили звание Народного коллектива), под названием «Будьте добры». А ведь с той поры прошло ни много ни мало, около тридцати лет.
К слову сказать, мы с Людой перед этим не были в Минске несколько лет и нас пугали перед отъездом, что сейчас там к американцам отношение не очень хорошее. Даже приводили, как пример, такой анекдот:
«Идёт по берегу озера мужичок и видит – какой-то парень черпает рукой воду из озера и пьёт. Мужик кричит ему:
– Ну, зачем ты пьёшь эту грязную воду? Сюда все мусор сбрасывают, заводы отходы сливают, стоки канализации прямо сюда выходят!
-What did you say?
– Я говорю – двумя руками черпай, дружище!»
Но лично мы с Людой ничего такого и не заметили, хотя, конечно, нас не воспринимали, как «чистых» американцев, понимая, что мы всё-таки во многом свои, везде нас принимали тепло и радушно. Да и в различных общественных местах, включая и рестораны, мы всё-таки говорили по-русски, так что никто и не догадывался, что мы прибыли из Америки.
К слову, ещё анекдот:
«Американская пара посещает некий провинциальный российский городок. В единственном ресторане заказывают на завтрак привычное для них блюдо – омлет с ветчиной. После завтрака им подают счёт, в котором какая-то баснословная сумма. Они спрашивают официанта:
– Скажите, почему так дорого, у вас что, яйца и ветчина редкость?
– Вовсе нет, редкость у нас – американцы!»
Встретились мы и со всеми нашими старыми друзьями – четой Дубовых, с нашим крёстным по авторской работе на эстраде артистом-разговорником Виктором Синайским, с нашей бывшей соседкой и многолетним другом, ставшей известным бизнесменом, Людой Ничваюк, и многими другими. Люде устроили экскурсию на Белорусское телевидение, где она отработала почти 20 лет. На входе «полиционеры» очень долго проверяли её американский паспорт, куда-то звонили, наверное, в КГБ, но потом всё-таки пропустили под поручительство Главного режиссёра новостной редакции Тани Костюниной. Как Люда позже рассказывала, в студиях изменилось буквально всё – и режиссёрские пульты и телекамеры, и вся обстановка Телецентра, где всё было как-то пустынно и очень для неё грустно.
kackad.press 