ФРЭНК КОН: ХОЛОКОСТ ДЛЯ МЕНЯ – ВСЕОБЪЕМЛЮЩАЯ ТРАГЕДИЯ, ЛИЧНАЯ И СЕМЕЙНАЯ

Ветеран Второй мировой войны из штата Вирджиния Фрэнк Кон – один из последних, если не последний из оставшихся в живых участников знаменитой встречи советских и американских войск на Эльбе. Но чтобы дожить до этого исторического события в апреле 1945 года, ему уже в ранней юности пришлось пройти опасный и извилистый путь, где его не раз могли убить. И пережить Холокост – лично и вместе с родными.

Кон, которому сейчас 97 лет, родился в германском городе Бреслау (ныне польский Вроцлав). Когда фашисты пришли к власти, ему было всего 8 лет, но о нацизме он услышал и того раньше. А в 13 вместе с мамой чуть ли не на последнем пароходе уплыл в Америку – чтобы через несколько лет вернуться в качестве освободителя в страну, которая когда-то была родной и где его вынудили стать беженцем.

– Вы могли бы поделиться самыми яркими воспоминаниями из своего детства?

– Когда мне было 9 лет, Берта – женщина, жившая у нас в доме и бывшая мне словно второй матерью, услышала, что Гитлер приезжает к нам в Бреслау, и решила во что бы то ни стало увидеть его. Она предложила мне пойти с ней, но не говорить об этом родителям. И сказала, что я должен приветствовать Гитлера, вскинув руку, когда он будет проезжать мимо. Я возразил, что мне, как еврею, не позволено это делать. Во всяком случае, так говорил мой учитель. Берта велела забыть об этом и выполнять то, что она говорит.

Когда Гитлер проезжал мимо в своем автомобиле, я очень боялся, что меня увидит кто-то из знакомых и сообщит об этом, куда следует. Но, тем не менее, сделал все так, как просила Берта. Толпа вокруг словно сошла с ума, все кричали «Зиг Хайль! Зиг Хайль», и Берта тоже кричала. Я не мог поверить, что эта женщина, которая так любила меня, могла любить и того, кто никогда не станет моим другом.

К счастью, никто тогда не увидел, как я приветствовал Гитлера, и я не сказал об этом родителям. А через год Берта была вынуждена уехать от нас, когда вышел закон, запрещавший арийцам жить и работать у евреев.

– А Вы помните, как Ваша семья впервые узнала о том, что нацисты пришли к власти? Какие были тогда ощущения?

– Мне было лет пять, когда я впервые услышал о нацистах. Тогда парни в форме СА убили на улице моего дядю. Они встретились с ним совершенно случайно, и убили его просто потому, что он еврей. Я слышал, как взрослые между собой говорили о Гитлере еще до того, как тот пришел к власти. Никто мне тогда ничего не объяснял, но я сам понял, что нацисты не будут моими друзьями.

Это ощущение усилилось в 1932 году, когда я однажды выглянул в окно и увидел акции протеста у здания финансового управления напротив нашего дома. Я спросил папу, кто эти люди, и он ответил, что это нацисты и коммунисты, и что и те и другие не станут нашими друзьями.

Вскоре я начал понимать, насколько все серьезно, и как это может затронуть нашу семью. Но мой дядя Хьюго заверял меня, что нам ничего не грозит пока президентом страны является Пауль фон Гинденбург, который защищал солдат, воевавших на передовой в Первой мировой войне, даже если те были евреями. А дядя Хьюго служил тогда капитаном.

Но в августе 1934 года я был в детском лагере. Помню, как нас разбудили и сообщили, что президент фон Гинденбург умер. Я сразу понял, что у нас больше нет защиты.

– К сожалению, Ваша семья слишком тесно связана с Холокостом. Могли бы Вы поделиться своими чувствами, что значит для Вас эта трагедия?

– На эту тему я мог бы написать целую книгу. Холокост для меня – всеобъемлющая трагедия, личная и семейная, и все это переплетено. Это сигнал, предупреждение об опасности, что мы не имеем права становиться на путь, который может привести к такому же результату. Помните, что все это привело к трагедии не только евреев, но и самой Германии.

Знаете, много лет я даже не понимал, какое огромное влияние Холокост оказал на меня лично. Знал только, что нам удалось бежать из Германии – и это все. И лишь спустя время я стал думать обо всем этом более широко, и начал осознавать, что меня могли убить.

Быть может, самая умная вещь, которую я сделал в жизни – 13-летний мальчик, достаточно безбедно живший в еврейской диаспоре в Германии – это понял, что меня не хотят видеть в этой стране. И когда моя мама спросила меня: «Мы уезжаем в Америку?», я, не раздумывая ответил «да». Я лишь со временем осознал, насколько это было правильно. Тогда у меня в Германии были друзья, футбольная команда, родные, коллекция марок, мне только что подарили мой первый велосипед. Но я бросил все это, это было менее важно, чем то, что меня там не хотели видеть. Не согласись я на отъезд, сделай выбор в пользу друзей – кто знает, может быть, мама и не решилась бы уехать.

У меня есть две фотографии школьных времен. На одной из них, в 3-м классе, наш учитель, господин Шуманн, и несколько моих одноклассников-немцев в форме гитлерюгенда. Предполагаю, что многие из них, если не все, погибли на войне, возможно, и на Русском фронте.

На втором фото – наш 6-й класс еврейской частной школы. Думаю, многие из этих ребят, если не большинство, не пережили Холокост. После того, как я уехал, им еще год предстояло учиться в Германии, а мест, где можно было бы укрыться, становилось все меньше.

– А как Вы оказались в Америке? Я слышал, что это чуть ли не детективная история.

– Началось все с того, что, когда в 1933 году нацистские штурмовики стали устраивать пикеты с требованием ничего не покупать у евреев, мой папа принял мудрое решение и продал наш магазин. Не сделай он этого, магазин стал бы помехой, мы могли бы пожалеть расстаться с ним и в итоге никуда не уехали бы. В конце концов мы все потеряли бы в Хрустальную ночь, когда по всей Германии прошли еврейские погромы, и мой папа наверняка оказался бы в концлагере. Возможно, я тоже. Если бы отца не забрали еще раньше, что тоже было возможно.

Папа уехал в Америку в сентябре 1938 года, он хотел найти там родных, которые могли бы предоставить ему письменное поручительство, что будут содержать его. Но у них просто не было для этого денег. Тогда папа решил остаться и найти еще кого-то, кто мог бы помочь. Это спасло его: когда гестапо пришло к нам, его попросту не было дома. Если бы его тогда арестовали, мы просто не могли бы уехать и пережили бы Хрустальную ночь в Германии.

На нашем пути в Германию случилось еще одно чудо. Моя мама всю дорогу очень боялась, что по прибытии в США нас отправят на проверку, где выяснится, что отец уже находится в стране, и мы на самом деле никакие не туристы, а беженцы. Нас отправили бы обратно в Германию на первом же корабле.

Но совершенно случайно мама купила билеты первого класса на пароход. Очень дорогие, о чем она сожалела, но других просто не было. В итоге это нас и спасло. Только в Нью-Йорке мы узнали, что пассажиры первого класса выходят сразу на пристань, а не отправляются на проверку на Эллис-айланд, как все остальные.

Мы ступили на американскую землю 30 октября 1938 года, а всего через десять дней, 9 ноября, произошла Хрустальная ночь. После этого Рузвельт издал указ, запрещающий принудительную отправку кого бы то ни было в Германию. Это спало нашу семью.

– Но, к сожалению, не всю семью. Что произошло с Вашими родными, которые остались в Германии?

– У нас погибло 11 родственников, но я достаточно близко знал только двоих – дядю и тетю. Когда мы уезжали, дядя отдал мне золотые карманные часы. Он сказал, что это не подарок, и что я должен буду их вернуть при встрече в Америке. Думал ли он, что его ждет такая судьба в 1938? Он хотел, чтобы я сохранил эти часы – и он не выжил. Тот разговор с ним я помню до сих пор.

– Родные погибли в Освенциме?

– На самом деле, до возвращения из армии я даже не слышал этого названия, не знал о газовых печах, в которых убивали всех евреев из Германии и с оккупированных территорий. Только вернувшись в Штаты в 1946 году, впервые услышал об этом. Странно, не правда ли?

– США, где Вы обосновались, официально вступили во Вторую мировую войну через два с лишним года после ее начала – 7 декабря 1941 года. Помните этот момент?

– Прекрасно помню. Был воскресный день, достаточно теплая приятная погода. Я гулял со сверстниками на улице, когда кто-то из прохожих сказал, что японцы разбомбили Перл-Харбор. Мы с ребятами переглянулись и спросили: «А где этот Перл-Харбор находится?» Никто не знал. Только потом кто-то объяснил нам, что это на Гавайях.

Меня это известие вовсе не шокировало. Мне было 16 лет, и я часто слышал от взрослых – в основном, таких же беженцев из Германии, что вопрос заключается не в том, вступят ли США войну, а в том, когда они это сделают. Конечно, я ждал, что Гитлер сделает когда-нибудь то же самое, что и японцы, но, честно говоря, не ожидал, что это коснется лично меня. Мне оставалось еще два класса до окончания школы. И только через год я понял, что война все-таки войдет в мою жизнь.

Несмотря на то, что поначалу события на Тихом океане, да и в Европе тоже, развивались для нас неожиданно, я не сомневался в победе над Гитлером. И уж точно не думал о тихоокеанском направлении – это была как будто другая война. Все люди, с которыми я разговаривал, разделяли мой оптимизм. Мы – Соединенные Штаты, кто может нас одолеть? Может быть, это можно назвать патриотизмом.

После Перл-Харбор Рузвельт объявил войну Японии, а потом подождал еще пару дней, чтобы понять, что будет делать Германия. И когда Гитлер объявил нам войну, Рузвельт объявил войну Гитлеру. Но мы тогда мало что знали – только то, что нас атаковали и объявлена война. Никто не представлял, какие будут последствия.

– А как Вы думаете, нынешняя молодежь знает о Перл-Харбор больше, чем знали Вы в декабре 1941?

– Молодежь вообще мало знает о той войне. Они даже не очень понимают, кто у нас тогда были друзья и враги. Кое-что слышали про Гитлера, это ассоциируется у них с нацизмом. Но я не уверен, что они что-либо знают о Перл-Харбор и вообще о том, кто начал войну. Кое-где в школах есть хорошие преподаватели истории, которые посвящают Второй мировой специальные уроки, но это опять-таки, скорее, исключение, чем правило. Возможно, сейчас люди больше опасаются, чтобы война не повторилась, и позаботятся о таких уроках. Но я и раньше так думал – и ошибался.

– В апреле 1945 года Вы стали участником одного из самых главных событий Второй мировой войны – исторической встречи советских и американских войск на Эльбе. Как это произошло?

– Наши части тогда находились в районе Магдебурга. Генерал Эйзенхауэр определил Эльбу как разграничительную линию между советскими и американскими войсками, и каждый из нас подходил к ней со своей стороны. Это было сделано, чтобы избежать случайных столкновений между двумя армиями.

На самом деле, первая встреча на Эльбе состоялась чуть восточнее нас, в Торгау, 25 апреля, но мы понятия не имели об этом. Нам было известно только, что русские вышли к Эльбе в районе Магдебурга, и нам необходимо обозначить свое присутствие на другом берегу.

Нашему командиру, капитану Рэмплу было поручено установить контакт с советскими войсками и сказать, чтобы они оставались на своем берегу реки до тех пор, пока западные союзники не отведут свои силы в заранее определенные оккупационные зоны.

Кроме того, капитан Рэмпл получил сверхсекретную карту с обозначением границ оккупационных зон. Секретность объяснялась тем, что союзники не хотели, чтобы побежденные немцы могли выбирать, под контролем кого из союзников им оставаться. Это неминуемо привело бы к большому числу беженцев на дорогах.

Для осуществления этой миссии нашему капитану требовался кто-то со знанием русского языка, но таковых у нас в подразделении не оказалось. Тогда он повернулся ко мне и сказал: «Кон, ты будешь моим переводчиком, идем со мной».

Из всего русского языка я знал только одно слово – «товарищ». Даже не помню, где его слышал: у отца в Нью-Йорке был русский друг, возможно, он и научил. Естественно, я понимал, что в данном случае ничем не смогу помочь и стал возражать. Уверял, что не знаю русского и не хочу браться за выполнение задачи, которая будет провалена. Но все мои протесты не увенчались успехом, и капитан Рэмпл сказал: «Кон, бери карту, и пошли».

На берегу капитан приказал немцу, у которого была лодка, перевезти нас на другую сторону. На середине реки он повелел остановиться: важно было показать русским, что мы – американские солдаты.

То, что произошло с нами на другом берегу, стало для нас полной неожиданностью. Советские солдаты приняли нас как героев. Мы обнимались с ними, они носили нас на плечах. И немедленно налили водки. Мне тогда было всего 19 лет, и я впервые попробовал, что это такое. И сразу понял, что одной стопки мне достаточно.

К счастью, я захватил с собою несколько сигарет, и они разошлись на ура.

Как и следовало ожидать, я со своим единственным русским словом «товарищ» оказался абсолютно бесполезным для выполнения миссии. Советские забрали нашего капитана в тыл вместе с картой. Предполагаю, что они все-таки нашли переводчика. А я оставался на берегу с солдатами. Мы, если так можно выразиться, «общались», и один из них на языке знаков объяснил, что он из Москвы и после войны приглашает меня к себе. Я точно также объяснил, что живу в Нью-Йорке и тоже позвал его в гости.

Тогда я не знал, что был одним из немногих американских солдат, которые на самом деле встретились с русскими. Приказ генерала Эйзенхауэра предписывал воздерживаться от широкомасштабных контактов, и всем надлежало оставаться на своем берегу реки.

И только долгое время спустя я понял, почему русские приняли нас тогда с таким энтузиазмом. К тому времени мы уже несколько дней знали, что война для нас закончилась, а им пришлось пробиваться к Эльбе, преодолевая сопротивление врага. И когда они, наконец, увидели нас, то поняли, что немцев впереди нет, война для них завершена, и они остались живы.

Конечно, война на самом деле еще продолжалась, впереди еще были тяжелые бои за Берлин, которые продолжались вплоть до первой недели мая. Но для нас, там, на Эльбе, войны больше не было!

– Была ли Ваша встреча на Эльбе хорошо подготовленной, или она стала абсолютно спонтанной, и никто из вашей команды не подозревал, что вас ждет?

– Продвигаясь к Эльбе, мы понимали, что ни мы, ни Советы не будем пересекать реку во избежание инцидентов. Немцы агитировали нас вступать в столкновения с коммунистами, так что это могло стать серьезной проблемой. Нужно отдать должное Эйзенхауэру – он оказался провидцем и не дал генералу Джорджу Паттону захватить Берлин, как тот хотел. Это легко могло бы превратиться в катастрофу.

Приказ пересечь Эльбу стал для нас полной неожиданностью, особенно в свете распоряжения Эйзенхауэра оставаться на своем берегу. Естественно, мы даже не подозревали, что русские встретят нас так тепло.

Когда мы с капитаном пересекали реку, то предприняли все меры предосторожности, чтобы советские солдаты не приняли нас за немцев. Мы понимали, что они – наши союзники, но при этом слишком мало знали о них. Тем не менее, я даже не думал, что нас может подстерегать какая-то опасность.

– Вы воспользовались приглашением того русского солдата приехать в Москву?

– Конечно, в ту пору это было невозможно. Тогда я даже представить не мог, что спустя 60 лет, в 2005 году, меня действительно пригласят в Москву на празднование юбилея встречи советских и американских войск на Эльбе. Кроме того, я был там в 2010 и 2015, когда отмечали 65 и 70 годовщины.

А еще до того однажды меня позвали принять участие в церемонии у памятного знака «Дух Эльбы» на Арлингтонском кладбище, которая традиционно проводится 25 апреля посольством России. Делегации всех бывших союзных республик возлагали цветы, но американская сторона была представлена только несколькими ветеранами, которым девочки из русской школы дарили цветы, чтобы возложить их к памятнику. Я тогда написал нашему сенатору Джону Ворнеру предложение увеличить участие США в этой церемонии. Ведь на Эльбе встречались две союзные армии! Сенатор со мной согласился, но министерство обороны продолжало медлить. Сперва они прислали на церемонию офицера из протокольного отдела, потом полковника. Затем приехал бригадный генерал, но венков от американской стороны по-прежнему не было. Тогда я решил сам купить венок – пускай не такой большой, как приносили посольства, но на нем было написано «От американских ветеранов». Русские были очень тронуты, и наш американский венок был возложен в первую очередь. А потом меня пригласили на торжества в Москву.

– А в нынешнем году Вы собираетесь на церемонию у мемориала «Дух Эльбы»?

– Не думаю, что в этом году церемония состоится. Если так, то это может стать печальным окончанием традиции, которая символизировала дружбу между русскими и американцами. Наверное, пока не окончится война на Украине, мы не сможем восстановить контакты в народной дипломатии даже на уровне холодной войны.

– Но тогда, в 1945, когда война была самой, что ни на есть реальной, «горячей», эти контакты оставались очень даже тесными. Вам случалось еще встречаться с русскими в те времена?

– В самом конце войны наша команда была направлена в Висбаден. Там находился лагерь, в котором оставались русские, угнанные в Германию на работы. Проблема заключалась в том, что часть из них добровольно соглашалась помогать немцам, а другие были угнаны насильно. Понять, кто есть кто, и кто говорит правду, а кто обманывает, было практические нереально.

После окончания войны меня еще раз попросили помочь в этом лагере. К тому времени в Висбадене открылась советская миссия, целью которой было вернуть как можно больше пленных в Советский Союз. Мы никого не собирались возвращать насильно, но, с другой стороны, в нашу задачу входило упростить отъезд этих людей, если они сами того хотели.

Одна девушка, которая решила возвратиться в Россию по собственной воле, каким-то образом сумела вернуться в Висбаден и рассказала, что там всех, кто работал в Германии, сразу же сажают в тюрьму, не разбираясь, делал ли это человек добровольно или его отправили насильно. После этого никто из бывших узников лагеря не захотел возвращаться, люди стали избегать встреч с сотрудниками советской миссии.

Именно в этом лагере я впервые в жизни по-настоящему влюбился – в девушку с Украины, которую звали Мила. Это произошло еще в мой первый приезд в Висбаден во время войны. Ей было 18 лет, и она была очень красивая. Мила достаточно свободно говорила по-немецки, так что в этом плане у нас не было никаких проблем.

Постепенно она стала отвечать взаимностью на мои попытки поближе познакомиться с нею, но в то же время давала понять, что у нее есть какой-то секрет, которым ей не хотелось со мной делиться.

Когда я вернулся в Висбаден вскоре после войны, Мила начала относиться ко мне гораздо более дружелюбно. В моем распоряжении был джип, и я мог навещать ее, когда появлялась возможность. К тому времени она уже жила в доме у одной немецкой вдовы. И тогда рассказала мне свой секрет: ее изнасиловали и она была беременна.

Откуда-то Мила услышала, что аборт можно сделать во Франкфурте, рядом с вокзалом. Я отвез ее туда, и она мне сказала, что вернется в Висбаден сама. Я отдал ей свои сигареты – чтобы она могла заплатить ими за операцию. Все это меня очень смущало, так как у меня не было опыта в этой области. Но на следующий день моя возлюбленная вернулась в Висбаден. Все прошло без серьезных последствий, и она выглядела гораздо более счастливой, чем прежде.

Но чем ближе был мой отъезд из Германии домой, тем более виноватым я себя чувствовал. Тогда я был слишком молод и прекрасно понимал, что мне нужно закончить образование чтобы обеспечивать нас обоих. Эта любовь не имела счастливого окончания. Мы расстались со слезами на глазах.

– В Вашей военной жизни случались ситуации, которые можно было бы назвать чудесами?

– О главном чуде я уже рассказал. Мой папа продал магазин, когда фашисты пришли к власти. Если бы не это, он мог бы не поехать в Америку. А отсюда его тут же могли отправить обратно в Германию, где за ним уже приходило гестапо. Потом моя мама купила этот билет в первый класс, что позволило нам миновать Эллис-айленд.

На войне у меня тоже случалось, что смерть была совсем рядом, но я и мои товарищи выживали чудом. Я помню, как-то в районе Кельна мы ехали на джипе в сильном тумане – видимость была несколько футов, не больше. Какое-то непостижимое чувство заставило меня закричать, чтобы водитель остановился. Мы вышли из машины и увидели, что впереди был разбомбленный мост. Еще несколько ярдов – и мы бы упали в Рейн.

В другой раз в том же Кельне фашисты заметили наш джип и стали его обстреливать с другого берега Рейна. Первый снаряд упал далеко, второй уже ближе, и следующий мог стать для нас последним. Мы вернулись в машину и вдавили газ по полной. В результате, третий снаряд попал точно в то место, где мы только что были. Для меня это было чем-то очень личным: немцы, с которыми я жил в одной стране, хотели убить конкретно меня.

– Как Вы думаете, нынешняя молодежь в США достаточно знает о Холокосте?

– Очень мало, и это провал нашей системы образования. Конечно, в каждом правиле случаются исключения, и у нас есть учителя, которые по собственной инициативе рассказывают ученикам о случившемся. Я всегда соглашаюсь, когда меня просят поделиться своими воспоминаниями с детьми.

В конце концов, отсутствие должного образования ведет к росту антисемитизма, и это меня очень тревожит. Я не думал, что доживу до такого. Раньше все было более или менее сокрыто, это считалось неприемлемым. Но теперь все изменилось, и такие настроения встречаются даже в Конгрессе.

– У Вас нет ощущения, что США сейчас захлестывает очень серьезная волна нацизма, фашизма, расизма – называть это можно как угодно? Как американцы могли допустить это, и что нужно сделать для исправления ситуации?

– Знаете ли, ненависть – это то, что присутствует везде. Вас могут убить где угодно, свидетельством чему являются стрельбы в самых разных местах, даже в школах, где убивают совсем маленьких детей. Все это становится возможным, когда люди, поглощенные ненавистью, собираются в группировки, которые начинают представлять опасность с политической точки зрения. Думаю, наши спецслужбы это понимают и следят за ними.

Антисемитизм существует веками и присутствует везде. Но можете быть уверены, если он начинает распространяться, то неминуемо перекинется на другие этнические группы и станет политической угрозой для демократии. Этот процесс можно остановить только путем решительного политического вмешательства на самой ранней стадии, потом диктатура уже будет неминуема, а затем все это выльется в войну или в убийства.

К сожалению, в США такая опасность сегодня существует. У нас есть немало проявлений антисемитизма, всегда существовала ненависть в отношении афроамериканцев, а теперь это распространяется и на азиатов. Это реальность, которая может стать очень опасной для нашей демократии. Я надеюсь, страна, наконец, проснется. В этом плане, на мой взгляд, критическими будут выборы 2024 года. Для того, чтобы предотвратить наихудшие варианты, нужно заниматься просвещением людей, объяснять им, что может произойти, если они проголосуют так или иначе. Кстати, экстремистские силы существуют у нас в обеих партиях, и если они победят, то нас ждут серьезные политические потрясения.

– Встреча на Эльбе стала для Вас одним из самых значительных событий в жизни. Как Вы вспоминаете ее сейчас, почти 80 лет спустя? Что думаете о ее важности для истории?

– Я думаю, наша встреча стала символом того, что без всякой политики мы были союзниками и друзьями, которые наконец встретились. На личном уровне между русскими и американцами никогда не было проблем. Уже потом политические игры отравили существовавшую тогда атмосферу, и к сожалению, нам можно только надеяться, что политики с обеих сторон решат эту проблему. Если они проявят волю, то между нашими народами не будет никаких препятствий для дружбы.