МОЙ НАСЛЕДНИК – ЧЕЛОВЕЧЕСТВО

(Страницы из жизни барона де Гирша)

Холодный и снежный январь 1878 года. К перрону константинопольского вокзала подкатывает поезд из Пловдива с беженцами, ищущими спасения от кошмаров войны между Россией и Турцией. Двадцать шесть вагонов в нем, у них нет крыш, но есть полторы тысячи дрожащих от холода и голода пассажиров – мужчин, женщин и детей. Их встречают. Это Эммануэль Венециани, член центрального комитета еврейской организации Alliance Israelite Universelle и уполномоченный по делам филантропии барона Мориса де Гирша, крупнейшего европейского финансиста и предпринимателя. Венециани распределяет среди приехавших хлеб, суп и рис. И еще два поезда на подходе. В 7.30 вечера прибывают 45 вагонов, а в 11.00 – еще 20. Венециани сбивается с ног, но помогает всем нуждающимся.

«Война между Османской империей и Россией в 1877-1878 годах была крупнейшим поворотным пунктом для османов, – пишет американский историк Маттиас Леман в книге “Барон: Морис де Гирш и еврейский девятнадцатый век” (The Baron: Maurice de Hirsch and the Jewish Nineteenth Century. By Matthias B. Lehmann / Stanford University Press, Stanford, California). – Они потеряли значительную часть своей территории на Балканах, хотя Франция, Англия и Германия вмешались дипломатически, чтобы сдержать российское влияние в регионе. Эта война вызвала крупнейший гуманитарный кризис. Общественное внимание в Европе сначала было приковано к зверствам османских ополченцев, но за ними последовали массовые расправы с мусульманами со стороны болгар и русских. Миллион человек, а то и более были вынуждены бежать, и только около четверти из них смогли вернуться в свои дома после окончания боев; существовавшие столетиями мусульманские общины на Балканах вообще перестали существовать. Десятки тысяч евреев также лишились своих жилищ, и возникли вопросы о том, какой будет их судьба в новых, пост-османских государствах. В то время как такие организации, как Alliance Israelite Universelle, равно как и еврейские общины в городах Османской империи, сразу включились в работу, чтобы помочь единокровным беженцам, барон Гирш отправил Венециани наладить гуманитарную поддержку жертвам войны независимо от религии или национальности».

В Турции резонанс на позицию Гирша был однозначно позитивным. Султан Абдулхамид Второй удостоил Венециани аудиенции, во время которой выразил благодарность барону Гиршу за помощь пострадавшим от войны. В свою очередь главный раввин империи Моше Халеви в своем выступлении 8 февраля 1878 года заявил, что «имя израэлитов вновь засияло во всем блеске благодаря щедрости одного из нас, барона Гирша, простершим надо всеми нами свои щедрые руки, дабы объединить человечество в его печали равным для всех благодеянием». И это были не пустые слова – коллективная репутация евреев на Балканах претерпела изменения к лучшему, что, в частности, проявило себя при определении их места в новосозданных государственных образованиях, например, в Болгарии. В этой стране националисты, добивавшиеся независимости, еще при османах рассматривали евреев как предателей; по словам Венециани, сельское население ее было «примитивным, фанатичным, лишенным всякой культуры, и сердца его были разъедены столетиями произвола и турецкими зверствами последнего времени». И он, и не только он недоумевали: как сумеют евреи Европы, сами не имеющие своей государственности, путем эффективной дипломатии добиться возвращения в Болгарию беженцев-евреев, да еще и обеспечить им гражданское равенство?

И здесь ключом оказалась политика сострадания всем потерпевшим без исключения, на которой основывал свою концепцию гуманитарной помощи барон де Гирш. По его указанию Венециани пишет письмо болгарскому лидеру Стояну Чомакову, в котором, перечисляя ее получателей, он называет «израэлитов, болгар, мусульман, греков, цыган», но добавляет, – учитывая политическую реальность, – что распределять ее он начал с болгар в Адрианополе. И аналогичное письмо было отправлено им председателю болгарского парламента и бывшему экзарху (главе церкви) Анфиму, после которого всем приходским священникам в стране был разослан циркуляр с указанием «молиться о согласии» и обеспечить защиту еврейским соседям.

Но красивых слов было недостаточно, необходимы были конкретные дела не просто для обеспечения безопасности еврейского населения, но и для того чтобы вытащить его из состояния беспросветной бедности, в котором оно пребывало в Турции, Румынии и других странах. В марте 1888 года Гирш обосновал подход к проблеме следующим образом: «Разумеется, гораздо легче всего отмахнуться от нуждающихся всяческими подарками, но это не настоящая помощь. Бездумный даритель содействует неблагополучию, раковой болезни, которая поражает громадные массы наших единоверцев на Востоке и в Восточной Европе: они приучаются к попрошайничеству и еврейскому паразитизму». В его письме основателю Alliance Israеlite Universelle Адольфу Кремьё сказано: «Во время моих неоднократных и длительных посещений Турции я с болью наблюдал нищету и невежество огромного большинства израэлитов, живущих в империи. Прогресс в Турции очевиден, но никаких благ израэлитам от этого практически нет из-за их бедности и отсутствия просвещения. Правильное воспитание и образование молодежи является наиболее эффективным лечением, которое нужно применить, чтобы справиться с этим злом». И с деньгами барона Гирша пришла пора перемен.

Школы повыскакивали по всей империи, как грибы. В Константинополе, например, в 1879 году было пять школ и 625 учеников, а в 1898 году школ было уже десять, а учеников – более трех тысяч. Такой же рост испытали и другие крупные города, причем в Адрианополе в начале 20 века школы Альянса посещало уже большинство школьников. Стали перестраиваться даже и традиционные школы, такие как Talmud Torah. Все же Гирш настаивал на том, что главным направлением образования должно быть обучение профессиям, связанным с ручным трудом. Знакомясь со школами Альянса в Турции, он отмечал, что в них «слишком много учителей». «Каждый день я вижу юношей в возрасте от 16 до 17 лет, которые очень хорошо говорят по-французски, подходят ко мне на улице и просят о работе в какой-нибудь конторе или чего-нибудь подобного, и как же многие из них сожалеют, что вместо иностранных языков они не изучили профессию, основанную на ручном труде, которая бы позволила им зарабатывать на жизнь». И эту идею он начал проводить, когда переключил свое внимание на образовательные проекты в Галиции и России. Турцию при этом не забросил и деятельность в ней Альянса продолжал поддерживать: в 1889 году пожертвовал ему один миллион франков, сумму по тем временам очень даже солидную, рассчитанную на долгое-долгое время…

«Полу-Азия» – так называл Галицию, тогда часть Габсбургской империи, австрийско-еврейский писатель Карл-Эмиль Францос. «Европейская культура и азиатское варварство странным образом встречаются здесь друг с другом, европейская борьба за лучшую жизнь и азиатское хамство, европейская человечность и такой дикий, такой ужасный конфликт между нациями и религиозными общинами, что жителю Запада он должен показаться не только незнакомым, но по сути шокирующим, невероятным». На 1890 год в Галиции проживало 780 тысяч евреев, что составляло 11,63% от всего населения (поляков, украинцев и др.). Главным образом это были горожане, в сельском хозяйстве их было занято 14%. С 1873 года в австрийской столице начал работать с программами помощи аналог французского Альянса – Israelitische Allianz, а в 1888 году на сцене появился барон де Гирш и провозгласил, что к сорокалетию правления императора Франца-Иосифа I он создает благотворительный фонд с капиталом аж в 12 миллионов франков. При этом школы, которые предполагалось открыть, были рассчитаны прежде всего на еврейских детей, но они принимали бы и детей христиан. Верный своему принципу помощи разным конфессиям, Гирш подчеркнул, что «его филантропические усилия всегда были несовместимы с тенденциями сепаратизма среди моих единоверцев и имели своей целью подготовить почву для их ассимиляции с христианскими согражданами».

Здесь имеет смысл сделать отступление.

В мемуарах английской аристократки Маргот Асквит описывается эпизод, относящийся к началу 1880-х годов, когда она, еще не будучи замужем, во время посещения Парижа была приглашена на тет-а-тет к де Гиршу. «Я хочу, чтобы вы стали женой моего сына Люсьена», – с места в карьер объявил ей барон. «Подтвердив, что знает, о ком идет речь – “У вашего сына борода, он носит очки и коллекционирует монеты, не так ли?” – Теннант (девичья фамилия молодой женщины) попыталась вежливо убедить Гирша отказаться от его плана. Барон, однако, настаивал. “Он робкий, а я хочу, чтобы он женился удачно; и главное, он должен жениться на англичанке”».

Маттиас Леман, автор книги о Морисе де Гирше, отмечает, что барон и его жена Клара «без всяких сомнений видели будущее их сына в Англии и его брак с английской аристократкой полностью соответствовал их собственному желанию быть принятыми в аристократических кругах. Гирш неоднократно высказывался в том плане, что, на его взгляд, ассимиляция и смешанные браки являются еврейским будущим и единственным путем решения так называемого еврейского вопроса».

Теперь об отношении Гиршей к религии. Их секретарь Пол Баррелет (сам протестант) делился следующими наблюдениями. Все дети братьев Мориса приняли католицизм. Его собственный сын Люсьен был обычным нерелигиозным евреем, но из своей религии не выходил. Клара свинину не ела, а барону было все равно. Несмотря на все разговоры Гирша, писал Баррелет, о помощи всем и вся независимо от религии, львиная доля его филантропических дарений направлялась на еврейские нужды. Исключением являлись синагоги. «Пусть другие заботятся о душе, если им так хочется, – говорил Гирш, – но я буду заниматься телом».

Люсьен так и остался холостяком, но, как выяснилось после его ранней кончины в апреле 1887 года в возрасте 32 лет, у него была внебрачная дочь. Гирши удочерили ее и забрали к себе. Она выросла в семье сестры Клары, семье номинально еврейской, но воспитывалась в католической вере.

Смерть Люсьена была тяжелейшим ударом для родителей. Именно тогда барон принял окончательное решение оставить всяческий бизнес, начиная с самого главного – строительства железных дорог в Турции, и переключиться на филантропию. «Мой сын умер, но наследник не он, – произнес он тогда. – Мой наследник – человечество». Мы уже говорили о его фонде в Австрии, призванном финансировать создание качественных современных школ в Галиции. Однако его регистрация затягивалась, в правительстве нашлись влиятельные противники проекта Гирша, и компромисс был найден только в январе 1891 года. Дело сдвинулось с мертвой точки, количество школ и учеников возросло, но недовольные объявились теперь уже в еврейской среде. Это были, в частности, женские организации, указавшие на то, что в руководящие органы фонда входили только мужчины, что спонсируемые им школы были только для мальчиков и т.п. Критическое отношение к новой системе обучения высказали и религиозные евреи. Выходившая на немецком языке ортодоксальная газета Der Israelit подчеркивала, что хотя родители в провинции и приветствуют улучшения в начальном образовании их детей, но воспитание их в традициях раввинического иудаизма гораздо важнее. Все-таки ни шатко, ни валко школы работали и определенный результат давали.

Но неужели из поля зрения барона де Гирша выпала Россия с ее самым многочисленным (четыре миллиона) еврейским населением в мире? Нет, конечно. Уже в 1888 году его эмиссары вели в Петербурге переговоры с властями о создании современной системы начальных и профессиональных школ, для чего Гирш был готов выделить 50 миллионов франков. И ни за что, ни за что не соглашался он на ограничивание контингента учащихся в этих школах исключительно евреями. «У меня нет планов, – писал он 28 января 1889 года министру просвещения Российской империи И.Д. Делянову, – создавать в России особые школы для израэлитов по типу тех, которые уже существуют и которые являются в общем главным препятствием для повышения морального и интеллектуального уровня еврейского населения в России и его скорейшей ассимиляции с остальными жителями империи». Нет ничего удивительного в том, что его подход был отвергнут – какие еще там иудейско-православные школы!

Тем не менее Гирш в Россию вернулся. Причиной тому была эскалация мер, направленных против российских евреев, особенно после убийства царя Александра II 13 марта 1891 года, которые должны были привести к вынужденному переселению не менее миллиона человек. Целью правительства было, по мнению западных наблюдателей, полное избавление страны от большинства ее еврейского населения. Как писала газета Times, «выдворение всех евреев из сельских районов в перенаселенные города, где бы они подверглись децимации вследствие либо болезней, результата скученности, либо голода из-за потери средств к существованию. Подобная карательная мера … равнозначна резне, и не мечом и книжалом как встарь, но неторопливым наступлением находящейся повсюду смерти».

Помимо гуманитарных соображений тревога европейцев объяснялась и страхом перед массовым притоком беженцев из России. Еврейским филантропам необходимо было в срочном порядке разрабатывать планы по их эвакуации. Но куда?

«В мае 1891 года, – рассказывает в своей книге “Барон” Маттиас Леман, – в заявлении агентству Reuters Морис де Гирш сообщил, что принудительный исход евреев из Российской империи стал неизбежным и что главной задачей еврейских лидеров во всем мире было добиться того, чтобы их эвакуация была проведена “по-человечески, без спешки и в сдержанной манере”… Так начался самый амбициозный, самый далеко идущий и самый затратный филантропический проект Гирша – Еврейское колонизационное общество (ЕКО). Его начальный капитал был равен 50 миллионам франков, или двум миллионам фунтов стерлингов. В том же году оно было зарегистрировано в Лондоне».

Для переговоров с российскими властями об эвакуации евреев «по-человечески» Гирш – неожиданно ли? – выбрал известного в Англии антисемита, литератора Арнольда Уайта. Дело в том, что для обоих абсорбция евреев в окружающее общество ценой отказа от собственных традиций была идеей фикс, и единственной альтернативой этому, в чем оба тоже были согласны, являлось переселение.

Итак, Уайт прибыл в Петербург и встретился с обер-прокурором Святейшего Синода Константином Победоносцевым. Их беседа была более чем откровенной. Победоносцев, по словам Уайта, «был вне себя от евреев и их друзей в Западной Европе… [Русские] ненавидят ленивые покрикивания англичан, которые сначала устраивают собрания, чтобы критиковать Россию, а потом уезжают домой обедать». Что же касается евреев, то Победоносцев выразился в том плане, что восстановить у них древние навыки земледельца не более возможно, чем воинственный дух и любовь к оружию и завоеваниям. «Он говорил о интеллектуальных способностях евреев в России с каким-то ужасом, словно наделяя израэлитов дьявольскими качествами, [и] разразился при этом тирадой против Маркса с Лассалем, против социализма и против евреев в целом». Тем не менее общение Уайта с главой Синода, равно как и с представителями правительства, оказалось плодотворным. Было получено согласие последнего предоставить евреям, желающим эмигрировать под эгидой ЕКО, специальные сертификаты (вообще эмиграция как таковая была в России запрещена) при условии, что они откажутся от российского гражданства и никогда более в страну не вернутся. Уайт также информировал Гирша, что российские власти наводили справки о нем и его деятельности, и что его благотворительность во время войны с Турцией сыграла в этом смысле положительную роль. Короче говоря, в мае 1892 года Совет Министров Российской империи одобрил программу барона де Гирша.

Ответ на вопрос – куда везти эмигрантов? – замаячил еще в 1889 году, когда в поле зрения Гирша появился некто Вильгельм Лёвенталь, уроженец Румынии, получивший образование в области санитарной гигиены в Берлинском университете. Ранее в том же году Лёвенталь побывал в Аргентине по приглашению ее правительства для «инспектирования колоний, созданных в ней европейскими поселенцами», и написания доклада «о их климатологических, санитарных и социальных условиях». Аргентина в то время была заинтересована в привлечении эмигрантов для освоения своих «целинных земель» – пампы, и возможность перевезти в нее «угнетенных и горемычных евреев из России и Румынии» вдохновила Лёвенталя. Последних он характеризовал «как наделенных больше изворотливостью, чем духовностью, более суеверием и фанатизмом, чем религией … движимых больше всего страхом, а не принципами, грязных и неприятных… лишенных всякой мускулатуры… и в результате трусливых». Однако, завершал Лёвенталь на высокой оптимистической ноте: дайте русским евреям шанс стать колонистами-земледельцами в Аргентине, и вы увидите восставшие из глубины веков торсы Маккавеев! И так получилось, что в конце лета 1891 года Морис де Гирш из массы разных предложений для расселения своих собратьев выбрал родину танго.

В конце 1893 года Еврейское колонизационное общество владело в Аргентине 80 тысячами гектаров земли, которые были поделены между четырьмя колониями: Маурисио в провинции Буэнос-Айрес, Мойсес-Виль в провинции Санта-Фе, и Клара и Сан-Антонио в провинции Энтре-Риос. С начала прибытия еврейских колонистов из России (2850 в 1891 году) ЕКО потратило 500 тысяч фунтов стерлингов, из которых 215 тысяч на покупку земли. Годовой отчет ЕКО утверждал, что с точки зрения экономики все было в порядке, а выгодная процентная ставка и разница курсов между английской и аргентинской валютами позволили практически сохранить начальный капитал. Все ли шло хорошо? Конечно, нет. Оказалось, что в Маурисио к приезду колонистов не было подготовлено жилье, а там еще и проливные дожди шли, так что прибывшим пришлось непросто. Сами они винили во всех проблемах администраторов ЕКО, посыпались жалобы в газеты, «семена ненависти и унижения были посажены между нами и функционерами барона Гирша», как писал в своих воспоминаниях бывший житель Каменец-Подольского Мордехай Альперзон. «Каждый функционер Общества был нашим врагом, а мы его. И это не было ненавистью хозяина к рабу, или служанки к хозяйке, но скорее мачехи к ее детям. Мы видим этих функционеров как своего рода воров, прибирающих к рукам собственность отца нашего, барона Гирша … да еще и взирающих на нас с полным презрением».

Гирш между тем продолжал строить планы расширения территорий для колонизации. 20 октября 1891 года Лёвенталь доложил своему боссу, что им подписан контракт с министром внутренних дел Аргентины на приобретение земли площадью в полтора Род-Айленда по весьма низкой цене. В своем отчете он не скупился на комплименты в адрес аргентинских лидеров, не забывая ссылаться и на свои лоббистские таланты. Но реальность оказалась не столь многообещающей. Подобное соглашение должно было пройти ратификацию в парламенте, но было им отклонено. Все это происходило на фоне уничтожающей критики со стороны местных властей за распродажу общественного достояния, каковым несомненно была земля, по бросовым ценам. Этот провал, равно как и непорядки в Маурисио, побудили Гирша непосредственно вмешиваться в управление его аргентинскими проектами. И это, судя по всему, не всегда было конструктивно.

Он, например, по-прежнему негативно относился к принятой системе школьного образования и превозносил практику физического, фермерского труда. В письме Альберту Голдсмиду, сменившему Лёвенталя на посту директора ЕКО, он заявлял, что «ему гораздо больше нравится ребенок, который может помогать отцу в саду, чем тот, который знает, как читать и писать». И еще более поддал жару, когда в интервью газете Der Israelit рассказал об одной семье колонистов в Аргентине: «Отец – учитель, дочери хорошо образованы, разбираются в музыке, говорят на французском, английском и итальянском, но сейчас все они маршируют за плугом. Я возлагаю на них большие надежды».

Необходимо указать, что колонизационный проект Гирша был не только гуманитарной акцией, это был еще и бизнес-проект. Деньги, выделенные, так сказать, на акклиматизацию, подлежали возвращению. Кем же? Разумеется, колонистами. В 1895 году им были розданы контракты с условиями настолько драконовскими, что их тут же прозвали «десятью казнями» (контракты состояли из 10 пунктов). Маттиас Леман пишет: «…Работать на земле они должны были самостоятельно, а нанимать помощников дозволялось только с разрешения ЕКО; весь урожай они должны были хранить в складах администрации, которая не несла никакой ответственности в случае потерь, при этом с продаж урожая должны были вычитаться долговые платежи; если колониста находили виновным в нарушении хотя бы одного из пунктов контракта или если он опаздывал с платежами, ЕКО имело право отобрать у колониста его землю со всем, что на ней было, и изгнать его вместе с семьей из колонии без всякой компенсации». И так далее, и тому подобное. Всего за 12 лет колонистов обязывали оплатить стоимость земли, сельскохозяйственных орудий и прочих субсидий, да еще с надбавкой в 5%. Неудивительно, что колонисты возмутились, и все это получило широкую огласку. В конечном счете в контракт были внесены некоторые изменения, но, как однажды выразился в письме Гиршу Альберт Голдсмид, «мой дорогой барон, вы опять сделали неверный шаг».

К проблемам экономическим и социальным добавились и климатические. То погода была неблагоприятной – от засухи до заморозков, то нашествия саранчи опустошали посевы. Соответственно падал и урожай. К тому же в 1895 году рухнули цены на зерно. Гирш стал все больше сомневаться в перспективах колонизации. Такие же сомнения появились и у многих ее непосредственных участников. Например, врач Теофил Векслер, напечатавший в 1897 году мемуары о колонии Маурисио, писал: «Барон Гирш полагал, что поселить в Аргентине за 25 лет миллион евреев, будет нетрудно… наивная иллюзия … каприз богатого человека». Еврейские колонисты в Аргентине, продолжал Векслер, совсем не были похожи на итальянских или немецких иммигрантов – ведь те в своих странах были фермерами, но что касается евреев, то ЕКО сначала должно было «превратить жестянщика в крестьянина». Проект барона Гирша, по словам Векслера, заслужил прозвание «самой лучшей карикатуры на все колонизации, древние и современные». Ему вторил и Иосиф Сабах из колонии Клара: «Когда бы вы знали, что происходит в этих колониях сейчас, то у вас, как и у меня, не осталось бы, вероятно, ни единой иллюзии относительно будущего… Это была красивая иллюзия».

В 1895 году покупка земель и вербовка новых иммигрантов были остановлены. На 910 фермах в тех же четырех колониях оставалось 6757 еврейских колонистов. Несмотря ни на что, евреи продолжали работать и жить в Аргентине.

В июне того же года барона посетил венский журналист, писатель и родоначальник сионизма Теодор Герцль, чтобы рассказать ему о своей идее создания еврейского государства в Палестине. Он, конечно, затронул вопрос о колониях в Аргентине. «Деньги, потраченные, чтобы привезти туда одного еврея, того не стоят. И сколько всего сможете вы туда привезти? 15 или 20 тысяч? Да их больше живет на одной улице Леопольдштадта (еврейский район в центре Вены)». И в заключение Герцль сказал: я покажу вам путь, который позволит вам стать больше, чем просто филантропом, каким вы были до сих пор.

Герцль не понимал, комментирует Маттиас Леман, что Гирш как раз и хотел быть не только филантропом, «гуманитарием, который приходит на выручку единоверцам». Колонизационный проект в Аргентине мыслился ему как прагматическая, деловая инициатива, технократическое решение еврейского вопроса, предоставляющее убежище для массовой иммиграции евреев и доказывающее, что евреи способны к земледельческому труду, тем самым «реабилитируя себя в глазах остального мира». Любопытно, что идеями самого Герцля барон вроде бы заинтересовался и при прощании заверил того, что это была не последняя их беседа. К сожалению – была. Морис де Гирш умер 20 апреля 1896 года. Ему было 65 лет. Теодор Герцль записал тогда в своем дневнике: «Евреи потеряли Гирша, но у них есть я».