ХАВА РОЗЕНФАРБ:

«Там, где вчера жили деревья, сегодня остаются только могилы»

«Когда мы были в гетто и концентрационных лагерях, нам казалось, что мы – это коллективный Исаак, простертый на мировом алтаре для жертвоприношений, и что мы жертвовали собой во имя лучшего будущего для своего народа и для мира в целом; ибо после нас возникнет новый вид мужчин и женщин, которые и сами будут хорошими, и все у них будет хорошо. Мы надеялись на то, что после бури мир очистится от ненависти и между его народами наступит эра братства. Эта надежда помогала нам жить – и умирать».

Хава Розенфарб. Исповедь пишущей на идиш.

«Моя мама была женщиной с теплым сердцем, острым умом и живым воображением, которую я знала настолько хорошо, насколько любой ребенок знает своего родителя. Мы были не только матерью и дочерью, мы совместно работали, ведь я перевела на английский язык много ее произведений… Мама была романтичной идеалисткой, которую никогда не оставляла вера в искупительную и трансцендентную силу искусства вообще и литературы в особенности». Так пишет Голди Моргенталер, профессор University of Lethbridge (провинция Альберта, Канада), в предисловии, написанном для собрания эссе ее матери, выдающегося мастера поэзии и прозы на идиш Хавы Розенфарб (Confessions of a Yiddish Writer and Other Essays. By Chava Rosenfarb. Edited by Goldie Morgentaler / McGill-Queen’s University Press, Montreal & Kingston-London-Chicago).

Для книги «Исповедь пишущей на идиш» ее составительница Голди Моргенталер отобрала прежде всего произведение, давшее этой книге ее название (1973), а далее еще 12 – четыре из них раньше уже переводились на английский, а прочие, с добавлением «Исповеди», публиковались только на идиш. Биографическая «Исповедь» и послужит основой для нашего рассказа. Вообще вся подборка свидетельствует о желании составительницы продемонстрировать многообразную гамму литературного наследия ее матери – «Берген-Бельзен. Дневник» (1948), «Симха-Буним Шаевич. Поэт лодзинского гетто» 1991), «Стефан Цвейг, немецкий язык и самоубийство» (1975), «Феминизм и литература идиш. Личный подход» (1992), «Австралийские заметки» (1974) и др., – за пределами ее, собственно, художественного творчества. А последнее было не только объемным, но и разножанровым: стихи, проза, драматургия. Именно оно прославило имя Хавы Розенфарб, сделав его узнаваемым сначала среди еврейской аудитории, читавшей на идиш, а затем в англоязычном мире, когда стали выходить переводы ее книг. Поскольку это последнее случилось только в 2000-х годах – при том, что первые ее публикации появились вскоре после войны, – она, как видим, довольно долго оставалась в тени. И все же…

«Что есть писательство, если не замаскированная форма исповеди? Неважно, какая тема, но все литературные дороги ведут к самой себе. Словно шахтер, спускается писательница в глубочайшие шахты своей души, откапывая чернейшие угли ее страданий или отыскивая наиблестящие брильянты ее воспоминаний, дабы поднять их на-гора в виде художественных текстов, которые она желает разделить с миром».

В 1972 году Хава Розенфарб опубликовала на идиш монументальную трилогию «Древо жизни». Эта книга, рассказывающая о судьбе евреев Лодзи от начала войны до ликвидации гетто в августе 1944 года, остается, по словам ее дочери, «одним из немногих романов – в отличие от мемуаров и дневников, – написанных о Холокосте той, которая его реально пережила. Выход книги в свет был поддержан критиками, многие из которых отметили, что по широте и масштабу до сих пор в литературе на идиш не было ничего подобного». Правда, эпичность и объем «Древа жизни» сделали ее не очень удобной для перевода: хотя издание на иврите вышло довольно быстро, английское появилось только в 1985 году, да и то в Австралии (перепечатано University of Wisconsin Press в 2004 году). Но, заметим, сама работа над романом заняла у автора ни много ни мало 20 лет. До того она сочиняла главным образом поэзию. Что с того, что знаменитый философ Теодор Адорно провозгласил, что после Холокоста писать стихи – это варварство! А она – писала! И в гетто, и в лагере смерти!

«Пока длится жизнь, человеческое сердце никогда не перестанет петь о своих радостях и печалях. Но, рассказывая свою историю, я начала ощущать, что поэтическая форма ограничивает и сковывает меня. То, о чем я хотела рассказать, пропеть было невозможно. Жестокая реальность гетто требовала сухой точности неукрашенных слов. Не то чтобы я хотела заглушить в себе поэтессу, напротив, я хотела, чтобы она была рядом, но также чтобы она ползала вместе со мной по лабиринтам улиц гетто, по грязи человеческой подлости, и чем ниже к земле, тем лучше.

И вот я писала о каждодневной жизни в гетто, о тех разнородных варевах из репы и картофельных очистков, которые мы поглощали, чтобы притупить терзания от голода. Я писала обо всех способах надувать судьбу, только чтобы продержаться еще час, еще день. Я писала о межличностных отношениях, между мужьями и женами, родителями и детьми, любовниками и друзьями. Я писала о праздниках в гетто, о весне, о песнях, о полетах духа. И еще о гнусности обыденной жизни, ее убожестве и непреходящем страхе. И я всегда держала в уме, что именно в гетто, несмотря на голод и болезни, а также угрозу смерти, я провела самые богатые и самые вдохновенные годы моей жизни».

Какая странная, даже ошарашивающая эта последняя фраза! Как такое может быть? Люди, оставленные надеждой, влачащие убогое существование, с ежеминутным страхом депортации (из 203 000 жителей гетто через четыре года в нем осталось только 68 000) – и тут же слова о творческом вдохновении! «Все эти ужасные месяцы и годы заточения, – исповедуется Хава Розенфарб, – я никогда не переставала писать. Я сочиняла сотни и сотни стихотворений, заполняя своими стансами страницы бухгалтерских книг, с одной стороны которых были всяческие калькуляции, а обороты оставались чистыми. Я даже и не причисляла себя тогда к поэтам. Я была просто девочкой, которая писала стихи». И таких мальчиков и девочек, которые именно в гетто обратились к перу, чтобы сохранить свою духовную полноценность, было много, да, много. Даже детей и стариков, говорит она, не обошел этот вирус. Жажда творить была сильнее жажды поесть. Волшебная сила письменного слова помогала взлететь выше страха, выразить способность любить, воспеть хвалу жизни. Мы все были подобны певчим птичкам, которые в плену поют особенно красиво. И это было именно в гетто, когда евреи – и не впервые в своей истории – доказали неправоту латинской пословицы «Во время войны музы молчат».

Когда Хава Розенфарб оказалась в лодзинском гетто Балуты, она была старшеклассницей. Шел февраль 1940 года, и ей было тогда 17 лет. Отец до того работал официантом в ресторане, гордился рано проявившимся поэтическим талантом дочери и вообше был ей очень близок – впоследствии, в 1947 году, уже находясь в Монреале, приютившем ее на многие годы, она написала большущую, величиной не меньше книги поэму «Песнь о еврейском официанте Абраме». Ну а последний раз она видела отца в Освенциме – в августе 1944 года гетто было ликвидировано, его узники депортированы, а уже в лагере смерти мужчин и женщин разделили, вот и все.

«У меня на спине болтался мешок, одной рукой я обнимала отца, когла ему приказали встать в колонну к мужчинам. Другой рукой я придерживала маленькую пачку моих стихотворений. Капо вырвала ее и бросила в кучу молитвенников, писем и фотографий. Затем наступила селекция. Мама, сестра и я прошли через ворота с надписью Arbeit macht frei. Скоро я уже стояла голая, с обритой головой, но жизнь мне оставили. Как раз тогда мысль написать однажды книгу о Лодзинском гетто – если я, конечно, выживу, – возникла на мгновенье у меня в сознании.

Из Освенцима нас транспортировали в Сазель, лагерь принудительного труда возле Гамбурга, где мы строили дома для немцев, чьи дома были разрушены бомбардировками. В своем бараке я занимала верхнюю полку. Мне удалось выпросить карандаш у дружелюбного немца-надсмотрщика. По вечерам я, перед тем как заснуть, крошечными буквицами записывала на потолке над головой некоторые из потерянных стихотворений о гетто, те, которые я могла вспомнить. Я заучила их наизусть и сразу после войны опубликовала в своей первой книге стихов».

Когда фронт приблизился к Гамбургу, лагерники Сазеля были перевезены в Берген-Бельзен. Там Хава заболела. «15 апреля 1945 года, в самый день нашего освобождения, мой разум бродил по ничьей земле, где верховодом был тиф. Я не ведала о том, что на следующий день после освобождения меня эвакуировали в лазарет по другую сторону забора из колючей проволоки, окружавшего концлагерь. И только чудо помогло мне совершить путешествие через границу между смертью и жизнью».

Вместе со своей младшей сестрой Хава отправилась искать отца (мать они оставили дожидаться их в Берген-Бельзене). Но о его гибели они узнали только тогда, когда после бесплодных поисков вернулись и встретили бывшего соученика Хавы (и будущего ее мужа) Хенеха Моргенталера, который томился вместе с ее отцом в Дахау.

«Немецкая земля была еще теплой от крови, которой она нахлебалась до смерти. Разодранное и распотрошенное, ее тело распласталось над сердцем Европы… По этим бывшим бульварам и шоссе, по разрушенным городам и сожженным полям и лесам, мы, пережившие концентраицонные лагеря, мы, «победители», брели, как призраки. Мы были подобны трупам, выброшенным из набитых ртов массовых могил, – как если бы эта немецкая земля, пресытившись смертью, была неспособна проглотить нас и потому выпустила нас на свободу валяться в кучах мусора».

Нет, оставаться на «теплой от крови немецкой земле» Хава не хотела. В октябре 1945 года Розенфарбы нелегально перешли бельгийскую границу. Им помогли сесть на автобус в Брюссель. «Бельгийские товарищи», как называет их Хава, относились к ним идеально. Их кормили до отвала, постоянно интересовались, не нужно ли чего-нибудь еще, уверяли, что они на все имеют право. Эти брюссельские евреи и сами еле выжили, и у всех у них были погибшие родственники, и все же по-настоящему подружиться с ними у бывших лодзинцев не получалось. «Мы разрешаем им прислуживать нам, – сказано в “Исповеди”. – Мы смотрим на них и завидуем. Мы не можем простить им их “богатые” квартиры, их упорядоченные жизни, то, что у них есть дома. Мы относимся к ним любезно, но не сердечно. Что они знают? Они там не были».

«Голос Эдит Пиаф разносится из громкоговорителя. Она поет «Жизнь в розовом цвете». Пожарная машина проезжает по улице. Ее колокольчики звонят, предупреждая о беде. Они вызванивают ритмы моей собственной vie de rose.

Вчера был пожар в лесу.

Сегодня там поле после бури.

Там, где вчера жили деревья,

Сегодня остаются только могилы».

Но жизнь продолжается, и Хава Розенфарб пишет и пишет стихи. Она стремится сохранить свою «внутреннюю музыку». До того она была «одинокой березкой на краю сожженного леса». Теперь же она видит себя целым лесом. Стихотворение закончено, и она дает ему название – «Баллада о вчерашнем лесе», а потом посылает в Di zukunft (Будущее), литературный журнал на идиш в Нью-Йорке, который еще до войны выписывал ее отец. И 16 апреля 1946 года ее дебют в литературе состоялся, и «так я нашла мое zukunft». «Множество ее стихотворений посвящены событиям будничной жизни, – замечает Голди Моргенталер. – Еще больше стихотворений рассказывают о любви. Другие воспевают эту жизнь, дни, в которые ничего не происходит. Это потребность ценить покой и неизменность повторяется и в рассказах Розенфарб и, конечно же, объясняется испытанным ею в концлагере – а того было слишком много».

Разрешение жить в Бельгии действовало пять лет, а после этого Розенфарбы решили уехать в Канаду. Хава уже была признанной еврейскими читателями поэтессой – в 1947 году в Лондоне вышел в свет первый сборник ее стихотворений, – и поэтому неудивительно, что ее спонсором для переезда в Монреаль выступил тамошний еврейский издатель Гарри Хершман. Переезд состоялся в феврале 1950 года, а через шесть месяцев она родила дочь, которую назвала Голди. Приехали спустя некоторое время ее мать и сестра, а в 1956 году у нее родился сын Абрахам.

«В 1950-х годах Монреаль был гаванью для культуры идиш, – рассказывает Голди Моргенталер. – С первых десятилетий 20 века город был домом динамичной компании поэтов, новеллистов, ученых и журналистов, писавших на идиш, среди которых такие, как Юд.Юд. Сегал, Мелех Равич и Рохл Корн, пользовались международной репутацией. Известный как “Северный Иерусалим”, Монреаль сохранял идиш и еврейское наследие дольше, чем большинство других городов Северной Америки, питая и поддерживая несколько еще существовавших театров на идиш, равно как и изучение идиш как часть школьной программы в еврейских светских школах».

В этой благоприятной атмосфере произведения Хавы Розенфарб получили широкую известность, были изданы сборники «Гетто и другие стихотворения», «Изгнание из рая», пьеса «Птица гетто» (о герое Вильнюсского гетто Исааке Виттенберге). Но при всем при этом она еще и работала на фабрике – кого могла прокормить поэзия! А с другой стороны, чем больше стихотворений она сочиняла, тем более чувствовала, что ей недостает чего-то очень важного – «мир гетто жил во мне, непрестанно требуя, чтобы я дала ему жизнь». И так пришло время прозы.

«В течение этих двадцати лет я вела двойное существование. Я жила со своей семьей в канадской эмигранской реальности. Я была совсем неопытной, матерью двоих детей, дочерью больной матери. Я работала на фабрике, пробавлялась случайными заработками, чтобы помочь мужу завершить учебу, – и все это время я не выходила из Лодзинского гетто. Мои герои более чем однажды вмешивались в мои дела и поведение в реальной жизни, и даже когда я не держала перо в руке, в сознании моем их судьба переплеталась с моей. И при этом каждодневная моя жизнь всегда угрожала мне если не взаправду оборвать нить моего повествования, то по крайней мере оттягивать его окончание. Мне приходилось вставать в четыре утра, чтобы писать. Эти предрассветные часы были единственными, которые принадлежали только мне».

Романная трилогия Хавы Розенфарб «Древо жизни» получила в 1979 году самую престижную премию Израиля в литературе на идиш – премию Ицика Мангера. И еще два романа написала она после «Древа» – двухтомный «Бочани» (1982) и «Письма Абраше» (опубликован на идиш в Израиле в 1992 году). Первый Хава перевела на английский сама, и он был издан Syracuse University Press в 2000 году, в нем рассказывается о жизни в довоенном польском местечке, прототипом для которой послужило Конске, выходцами из которого были ее родители. Во втором Хава впервые нашла в себе силы описать ужасы лагерей смерти, как пишет ее дочь Голди Моргенталер, в «Древе жизни» «она намеренно избегала перемещения своих героев за черту, откуда их депортировали из Лодзинского гетто. Таким образом она давала понять, что не может дальше рассказывать о их судьбах, что предстоящие ужасы были слишком страшными, чтобы передать в словах. И последние страницы “Древа жизни” были специально оставлены пустыми, как если бы слова терялись при встрече с кошмаром».

Для Хавы было шоком то, что мир, по сути, остался невосприимчивым к печам Холокоста. «Сколь же наивными были мы и сколь горьким было наше пробуждение!.. Нам вдруг стало ясно, что мир ничему не научился на нашей трагедии. После ужасающего катаклизма все вернулось к бизнесу как обычно, как если бы ничего не случилось. Мир не перестал воевать. То в одном месте, то в другом слышен лязг затачиваемых ножей».

В 1998 году Хава Розенфарб покинула Монреаль. Внешне это выглядит неожиданностью. Ведь именно в Монреале она была одной из центральных деятелей культуры в общине говорящих на идиш, ее часто приглашали выступать на всевозможных собраниях, в особенности на мероприятиях в память о Холокосте и в Еврейской публичной библиотеке. Именно в бытность ее в Монреале она получила свои многочисленные награды: Canadian J.I Segal Prize, New York Prize of the Congress for Jewish Culture, Israel’s Sholem Aleichem Prize, Argentinean Niger Prize, Award of the American Association of Professors of Yiddish. И тем не менее причины для этого шага безусловно были, и в частности, связанные с личной жизнью Хавы – в 1979 году она рассталась с мужем и стала жить в гражданским браке с другим своим бывшим одноклассником Боно Винером, состоятельным владельцем крупного туристического агентства в Австралии. Винер умер в 1995 году, а через несколько лет Хава переехала в провинцию Альберта, где в University of Lethbridge нашла работу ее дочь. И, кстати, именно этот университет в 2006 году впервые в Канаде присвоил ей звание почетного доктора за достижения в литературе на идиш.

Нельзя все же не видеть, что ощущения Хавы в отношении ее жизни в Канаде были сложными.

«В этой стране я не чувствую себя дома. Здесь в Монреале, в провинции Квебек, я прожила два десятилетия между двумя одиночествами – в собственном одиночестве. Это отчуждение вызвано естественными причинами, если я могу назвать их таковыми, и оно неизлечимо. Это связано с тем, что я писательница, женщина и еврейка в диаспоре, вечно мятущаяся, как Вечный жид. И эту часть моего отчуждения я признаю и принимаю, как неотъемлемую часть моей идентичности… На протяжении многих лет и Канада, и посредством ее весь огромный мир говорили со мной разными голосами, это и обогащало меня, но довольно часто раздражало и злило, это окрашивало вкус моей ежедневной жизни. И я думаю, что теперь настала моя очередь заговорить в надежде найти уши, готовые меня выслушать. Ведь я пишу не только о том, каково быть еврейкой, но еще и о том, как быть женщиной в этом бурном веке».

«Не чувствую себя дома» – яснее не скажешь. Судя по всему, где бы Хава ни жила, куда бы ни путешествовала, везде она подспудно чувствовала себя чужой. Не существовало более страны идишкайт, в которой она выросла, на ее глазах уходила в небытие культура, распадался, размениваясь на ходячие идиомы, язык идиш. И на долю Хавы Розенфарб только и оставалось, что вечное изгнание.

«И так она ушла,

позабыв о слезах,

не сказав прощай

даже собаке.

Не посмотрев

на стены, между которыми ходила,

не прикоснувшись к вещам, которые оставляла,

столь дорогим для нее все эти годы.

Не поцеловав того, кто был ее любовью,

даже в воображении.

Она заперла дверь в прошлое,

наконец пришло изгнание».

«Так много дорог уходят от этой улицы –

на какую ей повернуть?

Неважно. Все они одинаковы:

шоссе тоски,

автострады боли,

бульвары отчужденности,

переулки страха

неважно, куда повернуть».

«Горы снега покрыли

покровом печали сладкие, забытые воспоминания,

корочка льда на свежевыкопанных могилах.

Такси мчится между вчера и завтра.

«Пожалуйста, шофер, вернитесь.

Я забыла взять… Я должна…»

«Взять что, милая?» «Дом… Прошлое…»

«Забудьте обо всем, леди, это наконец пришло изгнание».

Стихотворение «Наконец пришло изгнание» было написано Хавой Розенфарб на английском языке. Она скончалась в Летбридже 30 января 2011 года.