Posted by (Продолжение. Начало в #622)
И если я соглашусь, то начну с должности его заместителя. Он сказал, что пробил единицу зама для укрепления отдела, чтобы этот зам был его правой рукой, и повторил, что ему нужен такой организованный и добросовестный человек как я. Я честно сказал, что газоснабжение я изучал только в институте, вплотную им в течении 15 лет не занимался и многое подзабыл.
– Ничего, сказал он, дадим тебе для начала такой оклад, что ты сразу всё вспомнишь.
И он назвал сумму, примерно в 250 рублей, в полтора раза превышающую мою нынешнюю зарплату в исполкомовском объединении, да ещё и плюс, при выполнении плана трестом, премия и прогрессивка, а чуть позже он этот оклад ещё мне и повысит.
Разумеется, это было предложение, от которого я не мог отказаться. Да и засиделся я на этой своей должности.
– Ну, Семён, решил я, пора тебе менять область деятельности и попробовать себя в абсолютно новом деле.
Не успел назавтра прийти на работу, вызывает меня директор.
– Ну, что Семён Максимович, слышал я, покидаете Вы нас, к Михалёнку в газовый трест собрались.
– Да, – говорю – Виктор Николаевич, засиделся я здесь, пора мне и что-то новое попробовать.
– Ну, что ж, – говорит, – жаль, конечно, но я Вас понимаю, да и оклады там несравнимы с нашими.
Я, конечно, могу вам рублей десять-пятнадцать подкинуть, но чувствую, это Вас не остановит. Скажите, а кого бы Вы на Ваше место порекомендовали?
Ну, я, не задумываясь, и говорю:
– Михаила Юнеса, главного инженера 27-го управления, я его знаю давно и через моих друзей по его прежней работе в тресте «Белсантехмонтаж» и по двухлетней работе здесь. Человек он грамотный и надёжный, не подведёт.
– Хорошо, говорит, – я подумаю.
Как потом оказалось, думал он недолго, и через неделю после моего ухода, таки назначил Мишу Юнеса на моё место, а позже и замдиректора объединения. А с Михаилом мы потом встретились уже в Америке и до сегодняшнего дня общаемся тепло и по-дружески.
А тогда я попрощался со всеми подчинёнными, со всеми сотрудниками. Как я уже писал, проводили меня очень по-доброму, подарили памятные подарки, произнесли тосты и напутствия, я вышел за дверь объединения на улице Комсомольской, и уходя, ещё раз оглянулся на ставшее родным здание, где я провёл долгих, нелёгких, но очень интересных и насыщенных пять лет, и опять шагнул дальше в пока ещё неизвестную мне, новую жизнь.
Надо сказать, что бывший директор Игорь Михайлович Волчек всё-таки исполнил своё заветное желание и дорос аж до начальника Управления Министерства Коммунального хозяйства БССР, где тоже был на очень хорошем счету, я как-то видел его уверенное и грамотное выступление по телевидению в этой должности, а потом встретил его случайно в городе на остановке троллейбуса в выходной день незадолго до моего отъезда в Америку. Он посмотрел на меня с улыбкой и сказал:
– Ну, что, Семён Максимович, тоже «предаёте» Отечество? Жаль. А я часто вспоминаю ту нашу совместную работу, хорошее было время. Ну что ж, счастливого Вам пути, счастья Вам там в новой жизни. Он тепло очень по-доброму пожал мне руку, и мы расстались.
Как я недавно узнал Игорь Михайлович, к моему величайшему сожалению, скончался от какой-то тяжелой болезни, тот «виновник моего не назначения» на должность замдиректора, Миша Мескин тоже, увы, трагически ушёл из жизни. Уже нет на этом свете многих моих сотрудников и сослуживцев по работе в службе Райисполкома. Я порой с теплотой вспоминаю всех, увы, ныне покойных: и первого секретаря Центрального райкома Печенникова, когда-то помогшего мне с квартирой и дошедшего позже до Второго секретаря ЦК КПБ, и ту мою бывшую подчинённую Светлану Владимировну, уже тоже, к сожалению, ушедшую из жизни, а её подарок, огромная книга с теперь уже философским названием «Вечный Зов» до сих пор стоит у меня на полке, напоминая и о ней и о зампреде Маковском, и о других моих сослуживцах, и о тех далёких, бурных, довольно трудных, но необычайно интересных и захватывающих годах моей жизни и молодости.
СМЕРТЬ ГЕНСЕКА
Вспоминается 11 Ноября 1982 года. Зам начальника Городского Управления Зеленовская проводит совещание у себя в кабинете. За длинным столом девять человек, начальники ПТО всех девяти районов города. Телефонный зуммер селектора прерывает её речь на полуслове. Она извиняется, снимает трубку, вскрикивает и оседает, после чего прерывающимся голосом сообщает:
– Умер Брежнев.
Мы все в растерянности застываем и недоуменно смотрим друг на друга. Как умер, почему умер, зачем умер, и что же теперь вообще будет. Совещание тут же сворачивается, мы расходимся. Я решил пройтись пешком, и хоть не могу сказать, что очень сильно расстроился из-за этой трагической вести, но на душе было как-то неуютно. Как будто я понимал, что кончилась наша накатанная, ясная, размеренная и определённая «застойная» жизнь и впереди грядут большие изменения, перемены, всполохи, вспышки и катаклизмы.
Вечером в этот же день у Тани Дубовой день рождения. Нас пригласили заранее, когда никто и предположить не мог, что именно в этот день официально объявят о кончине Генерального секретаря ЦК КПСС, «дорогого и любимого» Леонида Ильича Брежнева, хотя, как оказалось, умер он днём раньше, но руководству надо было за этот день всё приготовить и упредить различные нежелательные события.
Как всегда, у Дубовых накрыт шикарный стол, коронные блюда – вкуснейшая «Шкеленда» – свиная кишка, начинённая картофелем, салом и свиной поджаркой и «Седло барашка» – запечённая в духовке целая баранья нога. Гуляем, танцуем, веселимся. Раздаётся звонок в дверь, входит наряд милиции в количестве трёх человек, сообщают, что поступил сигнал о том, что в дни траура по умершему Генеральному секретарю, в этой квартире играет громкая музыка, танцуют, радуются и веселятся по поводу его смерти. Тут мы сразу понимаем, что у Лёни с Таней идеологически выдержанные и очень доброжелательные соседи и решаем, что нас всех сейчас повяжут и припишут политическую статью за антисоветчину. Правда, блюстители порядка, проверив паспорт виновницы торжества и убедившись, что у неё сегодня действительно День рождения, просят сделать музыку и веселье потише и удаляются восвояси. Дальше веселье у нас как-то не клеится, и мы все огорчённые, что праздник Дня рождения так внезапно прервался, но довольные, что, несмотря ни на что, всё ещё на свободе, расходимся по домам.
Позже, когда я приехал в Москву на семинар эстрадных драматургов, один из работников Министерства Культуры по фамилии Стрельцов, рассказывал мне за «рюмкой чая», как проходили похороны Генсеков в Колонном зале Дома Союзов, где он курировал музыкальное сопровождение траурной церемонии в лице симфонического, духового и инструментального оркестров. Так вот, он мне рассказал, что во время похорон Брежнева в Колонном зале был строжайший режим организации всей процедуры прощания. Кроме официально организованного потока трудящихся, для всех остальных – вход с чёрного хода, только по специальным пропускам, оцепление и охрана по всем внутренним помещениям, вход на балкон, где располагался оркестр, полностью перекрыт, любой переход с этажа на этаж, в буфет или, скажем, в туалет – тоже только по этим же спецпропускам.
Во время похорон Андропова режим был чуть посвободней, спецпропуска предъявлялись только при входе в здание, оцепления между этажами уже не было, можно было свободно пройти на балкон или в буфет.
Ну, а когда умер Черненко, – в Колонном зале был просто проходной двор. Оркестров уже не было, траурные марши звучали в записи из репродукторов, «бесконечно скорбящий» и сильно выпивший народ вальяжно бродил с этажа на этаж, на балкон и в буфет, вел светские беседы, вслух шутил и смеялся, вполне вольготно выпивал и закусывал.
Сегодня, я думаю, можно с уверенностью сказать, что все эти знаковые изменения в пределах лишь одного из главных символичного здания столицы, в какой-то степени, к сожалению, уже предвещали распад всей системы.
ВРЕМЯ ГОРБАЧЁВА
А приход к власти Горбачёва – это время я вспоминаю, в основном, как попытку повседневной борьбы с пьянством.
Так раньше мы нередко отмечали у себя в отделе дни рождения, когда после пяти и ухода всех остальных отделов, в ПТО накрывался стол со всякими самодельными копчениями и солениями и шла гульба. Я, правда, как правило, поздравлял виновника торжества, выпивал рюмку-другую и шёл домой, сотрудники же задерживались надолго.
При Горбачёве всё изменилось. Праздновали за закрытой дверью, почти в темноте, тосты произносились шёпотом. Один раз, когда я уже ушёл, то ли кто-то что-то услышал, то ли кто-то моих гуляющих подчинённых «заложил», но во входную закрытую на замок дверь внизу стали громко стучать. Вся компания тут же затихла, решив, что это милиция, благо, как я уже говорил, Райотдел милиции был во дворе. Стук не прекращался, и все мои инженеры и техники «уходили» и уползали через окно второго этажа, выходящее во внутренний двор.
Вспоминается анекдот той поры:
Шеф в рабочее время вызывает в кабинет секретаршу и начинает её раздевать. Та:
– Иван Петрович, вы бы хоть дверь на замок закрыли!
– Нельзя, Клава, нельзя! Ещё подумают, что мы тут водку пьём.
Кстати, закладывали не только моих подчинённых. В Центральном районе начальником Дорожно-Эксплуатационного Участка (ДЭУ) был некто Свиридович, который гонял подчинённых нещадно. И вот кто-то из них дождался, когда он ехал домой пьяный в стельку после какого-то отмечания на работе, а вёз его за рулём, между прочим, абсолютно трезвый его водитель. Так вот, по этой наводке ГАИ остановило его автомобиль, якобы, для проверки документов. Как бы, невзначай, спросили, а кто это такой пьяный спит на переднем сиденье, водитель ответил, что это сам Начальник ДЭУ едет домой.
– Как так, начальник и в доску пьяный, а как же перестроечная борьба за абсолютную трезвость, а какой пример он подаёт подчинённым, а давай-ка вызовем-ка наряд, да отвезём его в вытрезвитель, – что и было сделано.
И лишился наш бедный начальник и своего ДЭУ, и должности, и партбилета, и солидного жалования, и карьеры. Вот тебе и Горбачёвская борьба с пьянством, сколько судеб поломала она, сколько успешных карьер погубила, но что интересно, что как показала после перестроечная статистика, пить от этого в стране всё равно меньше не стали.
И ещё чем запомнилось время Горбачёва, так это, конечно, глобальной экологической катастрофой.
1986 год. В троллейбусе слышу, как двое мужчин говорят, что где-то, вроде, под каким-то Тернополем, взорвался атомный реактор. Везде об этом говорят в полголоса, но официальных объявлений нет. Людмила транслирует первомайский парад и демонстрацию. Наша Юля с соседским мальчиком Максимом на трибуне. Люда показывает их несколько раз крупным планом. Приходят домой, Юля, вроде, ничего, а у Максима моментально поднялась высокая температура, за 39. Соседи вызывают скорую. Врач пишет в справке для садика ОРЗ, а потом, наклонившись, шёпотом говорит соседке:
– Зря вы его, мамаша, на трибуны пустили, нехорошо сейчас под открытым небом.
Назавтра соседка заходит к нам и сообщает, что она только что из райкома партии, взорвалась атомная электростанция на Украине в Чернобыле, на границе с Белоруссией. Огромные выбросы в атмосферу, высокий радиационный фон. Она держит в руках бутылку коньяка и банку жидкого йода для промывания ран, говорит, что надо этот йод пить. Приношу фужеры, разливаем в них йод, а наверх коньяк. Люда эту смесь пить отказывается, а мы с соседкой выпиваем. Гадость приличная, повторять не хочется, но соседка говорит, что мне, как главе семьи надо быть на ногах и я выпиваю ещё фужер, от чего стоять на ногах как-то не получается, заваливаюсь спать. Утром после прошедшего дождя выхожу на балкон, забрать стоящую там кастрюлю с супом. Вся крышка кастрюли изъедена бурыми пятнами, как будто по ней били камнями. Суп, конечно, уже не едим и выливаем в канализацию. Пусть бы это было самым большим ущербом от той ужасной чернобыльской аварии.
Я начал работу на новом месте в тресте «Белспецмонтаж». Скажу сразу, что поначалу мне пришлось очень тяжело. В состав республиканского треста входило шесть передвижных механизированных колонн (управлений), по одной на каждую область и Управление «Белгазналадка». Очень интересно проходили планёрки в этом тресте. Помню Управляющий Михалёнок поднял начальника отдела снабжения и спросил, что слышно с поставками на сварочные участки шлифовальных машинок для шлифовки стыков труб перед сваркой. Снабженец доложил, что всё поставлено и доложил, сколько единиц этого оборудования поставлено на каждый участок. Семён Владимирович тяжело исподлобья посмотрел на него и сказал:
– Поставить-то ты поставил, да вот что ты поставил, шлифовальные машинки какого качества?
Он достал из ящика стола небольшой механизм с моторчиком и пустил его по рядам. Невооружённым глазом были видны многочисленные дефекты наждачного круга. А управляющий продолжил:
– Этими твоими шлифовальными машинками только тёще задницу шлифовать, а не стальные трубы. Собрать их все назад, вернуть производителю, заказать в другом месте новые, – потом повернулся к начальнику отдела кадров, – и начальника снабжения сейчас «отшлифуем». Объявить ему выговор и отправить по всем управлениям по очереди, пусть сам там с рабочими объясняется.
А через небольшое время начальник производственного отдела Косматьков, у кого я был замом, назначил меня ответственным за связь с областными управлениями, и я, практически «не вылезал» из командировок. Наверное, он хотел отослать меня куда подальше, чтоб я не очень вникал в суть дела, но получилось, наоборот. Именно там на местах, в поле, «в войсках», я на практике хорошо освоил и технологию всех процессов строительства газопроводов и познакомился с условиями производства и со многими интересными и работящими людьми. Я объездил всю Минскую, Брестскую, Могилёвскую, Гомельскую, Витебскую и Гродненскую области, десятки, сотни деревень и посёлков, которые газифицировал наш трест. Жить приходилось то в лучших гостиницах областного центра, то прямо в поле, в палатках слесарей и сварщиков, питался то в хорошем ресторане, то прямо на объектах на полевых кухнях, то, вообще в сухомятку, и, конечно, подолгу не бывал дома.
Прошло полтора года, и хоть я стал зарабатывать вполне прилично, жена начала роптать. И хоть в тресте ко мне начали относиться с уважением и доверием, и хоть мой начальник отдела испугался и начал работать в полную силу, управляющий всё чаще начал намекать на перемены в руководстве отделом, а я, измотанный поездами, гостиницами и просёлочными дорогами, начал призадумываться уже не о новой, более высокой должности в тресте, а, может быть, и о необходимости смены работы.
Ну, а пока до этого ещё не дошло, мы с Людой продолжаем плыть по волнам нашей счастливой молодой жизни. А надо сказать, что после отъезда моей семьи, мы подружились с подругой шурина моего брата, которая работала зав. секцией в магазине мужской одежды «Нестерка», Валентиной. Та «по блату» устраивает мне шикарный лайковой кожи плащ, светло кофейные брюки-штроксы и модные светло-коричневые туфли с острыми носами. Плащ стоит 750 рублей, по тем временам бешенные деньги. Я упираюсь, Людмила уговаривает меня купить. Меня смущает огромная сумма за какой-там плащ. Валя предлагает нам оформить покупку в кредит, мы оформляем, и я в новом шикарном наряде отправляюсь на какую-то деловую встречу. На остановке автобуса рядом со мной стоят две девушки, оглядывая меня, и, может быть, желая привлечь моё внимание, а может быть, я действительно выглядел несколько комично холодной зимой в абсолютно чёрном плаще и светло-кофейных брюках, вслух по райкински шутят:
– Цёрный верх, белий низ, белий верх, цёрный низ!
Я на встречу не иду, возвращаюсь домой, но больше в такой комбинации одежду никогда не одеваю.
Один забавный случай, связанный с Юрой, мужем этой Вали из «Нестерки», по профессии футбольным судьёй. На один из моих дней рождения он подарил мне новые сине-белые кроссовки фирмы «Адидас». У меня раньше никогда таких шикарных фирменных кроссовок не было. Я ими очень гордился и оберегал, надевая их только в сухую погоду. Но однажды мой начальник пригласил меня вместе с его друзьями попариться в бане. Я одел эти свои шикарные фирменные кроссовки, вышел на улицу и… попал под дождь. Несмотря на непогоду, все собрались вовремя и пройдя в предбанник, начали переодеваться. А когда все переоделись для процесса парения, оставаясь только в плавках и шляпах, мой начальник окликнул меня:
– Семён, что это с тобой?
Все обернулись и посмотрели в мою сторону. Начальник смотрел на мои ноги. Обе ступни были сине-белого цвета, с красивыми и чёткими узорами точно по рисунку «адидасовских» кроссовок. Можно представить сколько весёлых минут я доставил своими разноцветными ногами всем присутствующим. И как я не пытался отмыть эти узоры с мылом и горячей водой, они ещё много дней оставались на моих ступнях и, конечно, Юрин подарок, судя по всему «самопал», я тоже больше не надевал.
Эта же Валя переписывалась с женой моего младшего брата и однажды принесла её письмо из Италии, в котором она описывала свои впечатления от пребывания в этой стране. Там были и такие строчки о нашем отце, которые меня очень огорчили и расстроили:
«Представляешь, моему Мише пришлось тащить на себе по всей Италии своего отца, этого тюфяка килограмм на сто двадцать, который не мог передвигаться сам».
Позже, когда я приехал в гости в Америку, я показал это письмо брату. Он ничего мне не сказал в ответ, да мне и не надо было ничего говорить, всё было понятно и так. Уже намного позже, когда я уже жил с семьёй в Америке и умерли оба родителя этой Мишиной жены, она признала, что многого не понимала тогда.
Через десять лет после той, первой отмазки, меня всё-таки снова призывали на военные сборы для переподготовки. Моего друга майора Заварзина в нашем военкомате уже давно нет, он на вполне заслуженном отдыхе, дочка уже большая и никакими причинами отмазаться уже не удаётся.
Воинская часть где-то под Воложином. Сборы, правда, всего на месяц, прежней муштры и изнуряющих занятий в поле уже нет, но и каждодневных занятий в классе и на учебном полигоне с лихвой хватает, чтобы через пару дней надоесть. Жрачка по-прежнему не очень. Одна отрада, игра в футбол в свободное время. Гоняю мяч с утра до вечера.
В один из дней, во время игры меня и обокрали. Вещи мы держали в вещмешках в палатке, сложенными на полке. Пришёл с игры, хотел переодеться, а мешок, практически, пустой. Причём забрали все фирменные вещи, джинсы, модную болоньевую курточку, майки, кроссовки, всё присланное из Америки братом. Иду к начальнику сборов, тот строит весь личный состав, конечно, никто не признаётся. Полковник просит зайти к нему, захожу. Тот извиняется за происшедшее, говорит, что у них это редко бывает, видно, очень уж у меня вещи были хорошие. Потом предлагает в качестве компенсации отпуск на три дня.
Тут же, как есть, в форме «партизана», в сапогах и пилотке, в гимнастёрке с погонами старшего лейтенанта отправляюсь на автобусную остановку, чтобы доехать до междугородней автостанции. Из расписания на остановке узнаю, что автобус будет только рано утром. Возвращаться не хочется, решаю ловить попутки, а пока иду в сторону Воложина по дороге пешком. Попуток из этого глухого места почти нет, а редкие грузовики не останавливаются, очень уж форма моя партизанская подозрительна. Погоны-то офицерские, а в солдатской пилотке, может шпион или какой бандит. Так, как-то незаметно, в сапогах с портянками прошёл по дороге около десяти километров почти до Воложина. Там какая-то попутка всё-таки сжалилась, остановилась, подбросил он меня к автостанции. Короче, к дому своему подошёл я около девяти утра. Поднимаю голову, а на нашей лоджии стоит моя супруга и всматривается в подходящего к дому полусолдата. Потом кричит на весь двор и с шумом срывается с места, встречает меня у лифта на лестничной клетке. Оказывается, она как бы почувствовала, что сегодня я, вроде бы, должен прийти и ждала меня на балконе с шести утра.
А после окончания сборов меня вызвали в военкомат и присвоили звание капитана запаса, пожелав мне дойти до полковника. Но, даже до майора я дорасти не сумел, так как вскоре уехал в страну нашего наиболее вероятного противника.
А пока мы едем отдыхать в Калининградскую область, в город Светлогорск, в новый современный пансионат на берегу Балтийского моря со всеми удобствами и трёхразовым питанием. Там мы познакомились с двумя семьями, нашими земляками. Одна семья – муж и жена, где он журналист, жена – учитель, детей у них нет. Вторая семья – люди помоложе с двумя мальчиками лет 6-ти и 4-х. Журналиста звали Аркадий. Он половину отпуска ездил по Калининграду, разыскивая по всему городу следы своего отца, работавшего после войны корреспондентом «Калининградской правды». Нашёл много материала, собирался писать книгу о жизни и деятельности своего отца. Во второй семье муж Анатолий был уже тогда в восьмидесятые годы, я бы сказал, крупным предпринимателем, возил стройотряды в Якутию и имел там некий свой кооперативный строительный бизнес. Его жена, симпатичная добрая женщина была домохозяйкой. Мы все вместе ездили на экскурсии, ходили на пляж, в столовую, по вечерам в кино и на танцы. Особенно запомнились экскурсии на Калининградскую фабрику янтарных изделий, на Куршскую Косу, в подземный бункер немецкого командования времён войны, на могилу Канта и многое другое. Там я в возрасте 35 лет впервые, с помощью Анатолия, научился играть в теннис, и меня нельзя было выгнать с корта, так я увлёкся этой замечательной, динамичной игрой. Вечерами мы иногда собирались у кого-то в номере, вместе ужинали, немного выпивали, общались.
Наш отпуск уже подходил к концу, и экскурсоводы привезли нас в Калининград, как теперь говорят, на прощальный шопинг. В числе прочих магазинов зашли в ювелирный. Оказалось, что цены на золотые украшения и драгоценные камни в этом портовом городе намного ниже, чем у нас в Минске. Люде понравилось одно кольцо белого золота с большим изумрудом и бриллиантинами вокруг, цена которого была около четырёх тысяч рублей. У нас, конечно, с собой, (да и не только с собой), таких денег тогда не было, и мы с Людой, несколько разочарованно покидали магазин. И тут Толя остановил нас, достал из своего портмоне пачку денег, отсчитал нужную сумму, протянул мне и сказал:
– Иди, покупай любимой супруге приглянувшееся ей кольцо, у нас за такую цену такое не купишь, приедем, потом вернёшь.
Я стоял как ошарашенный, смотрел на Людмилу, она на меня. Мы провели вместе с этой семьёй всего две недели, раньше никогда не были знакомы, толком не знали друг друга и вдруг человек одалживает нам без всяких расписок и обязательств вернуть, сумму, равную стоимости «Жигулей». Подошла его жена, подтолкнула меня легонько в бок в сторону кассы и сказала:
– Иди покупай, Семён, и не думай, приедем, отдашь.
Я, конечно, купил Людмиле это кольцо с изумрудом, потом мы все вместе пошли в ресторан, где я оплатил обед за обмывку покупки. По приезду, чуть позже мы рассчитались с Анатолием, и я в душе ему всегда благодарен за то, что в той щекотливой ситуации он меня, как мужчину, поддержал и, можно сказать, выручил, одолжив, огромную для нас сумму денег. Надо сказать, что со временем, как это бывает у женщин, Люде это кольцо разонравилось, приехавшая из Москвы родственница, выпросила и выкупила у нас это кольцо за ту же сумму.
И чтобы закончить историю с тем Калининградским отдыхом, расскажу, что через пару лет после приезда в Америку в газете «Новое Русское Слово» я прочёл заметку того самого журналиста Аркадия, тоже уже проживавшего тут, о подвигах пионеров-героев. Скажу честно, я был слегка удивлён не самой статьёй, которая была написана вполне профессионально, а темой, абсолютно далёкой от тематики в то время, что греха таить, не совсем просоветской газеты. Ощущение какой-то двоякости стандартов и парадоксальности меня не подвело и в следующих номерах на Аркадия обрушился такой поток критики, что, я думаю, надолго отбило ему охоту подходить к публикациям в американской русскоязычной прессе с мерками нашей советской ментальности. Во всяком случае, до конца существования газеты, а я читал её пока она не закрылась, практически, регулярно, публикаций моего калининградского друга Аркадия я в «Новом Русском Слове» больше не встречал.
Традиционный сбор в нашей школе. Люда меня отпускает, одеваюсь, иду. Прошло уже больше 15 лет с тех пор, как мы окончили школу. Нас из класса собралось всего человек двенадцать, наших учителей тоже осталось уже совсем немного. Через час решаем «всем классом» идти в ресторан. В гостинице Минск в ресторане на первом этаже составляем вместе два столика. Гуляем, вспоминаем, танцуем.
kackad.press 