ЗА ЗАВЕСОЙ МОЛЧАНИЯ

4 ноября исполнилось 26 лет со дня убийства Ицхака Рабина. Все эти годы 54 продолжает сидеть в одиночной камере, и время от времени возникает вопрос о том, не заслуживает ли он хотя бы какого-то снисхождения, которое, как известно, общество нередко проявляет к самым матерым насильникам и убийцам? Не пришло ли время ограничить его наказание каким-то конкретным, пусть и очень большим сроком? Насколько сами необычайно жесткие условия его содержания соответствуют международным нормам? Обо всем этом, а также о многом другом я и решил поговорить с супругой Игаля Амира Ларисой Амир-Трембовлер.

– Лариса, не секрет, что вам пришлось заплатить очень высокую цену за свой брак с Игалем Амиром. Что было самое неприятное в той шумихе, которая развернулась после вашего замужества?

– Наверное, прежде всего, сам шум. Не те огромные трудности, которые пришлось преодолевать, а именно эта «собачья свадьба», которую тогда устроили СМИ. То, что нашу с Игалем личную жизнь вдруг сделали предметом публичного обсуждения, которое сопровождалось страшным потоком лжи и грязных измышлений, и все это происходило на глазах моих четверых детей от первого брака. Это и в самом деле было невероятно омерзительно. Я никогда не хотела быть публичной фигурой, стала ею поневоле и не могу сказать, что меня это радует. И сейчас, по прошествии стольких лет я просто не хочу возвращаться к подробностям. Я вообще не хочу, чтобы кто-то касался моей личной жизни и жизни моей семьи, удовлетворяя свое любопытство. В том числе и того, что касается Инона – сына Игаля. Вы, наверное, заметили, что я никогда не выставляю фотографии нашего сына Инона в «Фэйсбуке», и если они появляются, то это исходит не от меня. Я вообще стараюсь его в это не вмешивать. Хотя бы потому, что у него должен быть выбор, как ему относиться к истории своего отца. Разумеется, у него есть вопросы, и он получает на них ответы. Он очень развитый мальчик, и потому у него всегда были вопросы, с самого раннего возраста. Сейчас ему уже четырнадцать…

– Кстати, где он учится?

– Он как раз только начал учиться в ешиве, в которой одновременно с изучением Торы готовят к экзаменам на аттестат зрелости. Очень хорошее место. До этого он учился в прекрасной начальной школе, где у него были отличные отношения и с учителями, и с товарищами по классу. Конечно, эта эпидемия нас, как и всех, немного выбила из колеи.

– Соученики знали, чей он сын?

– Ну, а как это можно не знать? Тем не менее, отношение ребят к нему было самое нормальное; у него много друзей; какие-либо конфликты возникали крайне редко. Возможно, если бы он учился где-нибудь в Северном Тель-Авиве, отношение к нему было бы иным.

– Где вы сейчас работаете, на что живете?

– Работаю в больнице, по первой своей специальности – я в свое время окончила биофак МГУ. Но, к сожалению, с работой в университете по второй специальности пришлось расстаться. Я ведь защитила докторат по арабской и еврейской философии, и какое-то время работала в нескольких академических заведениях. Но, повторю, вся эта история – в прошлом. Она – результат моего личного выбора, построения моей системы приоритетов. Я ни разу не пожалела о сделанном в прошлом, но и не хочу в него возвращаться. Как не готова обсуждать различные версии убийства Ицхака Рабина. Там действительно есть много вызывающих вопросы моментов, но все это 26 лет топчется на месте, и говорить об этом бессмысленно. Сейчас есть новая история, и вот о ней я как раз готова говорить.

– И все же, так как я хорошо помню, что писали в СМИ о вашем браке с Игалем Амиром, то позволю себе задать прямой вопрос: был ли этот брак по любви или все же по каким-то идеологическим соображениям?

– Я думаю, тот факт, что мы вместе уже 17 лет говорит сам за себя. Помню, в самом начале много писали, что пошла на этот шаг, потому что искала рекламы. Хотя какой нормальный человек будет искать такой рекламы, и потому высказывались сомнения в моей нормальности. Но по прошествии стольких лет, люди поняли, что это был отнюдь не какой-то пиарный ход и никакой брак из идеологических соображений столько времени бы не выдержал. Мы с Игалем и в самом деле счастливы. Каждое свидание – это счастье.

– Что вы имели в виду, когда сказали, что сейчас началась другая история? Чем вы живете сегодня?

– Разумеется, желанием добиться освобождения Игаля Амира.

– Вы верите, что это возможно?

– Я вообще человек верующий. Верю в то, что мы должны делать все, что от нас зависит. И это должно принести свои плоды. Сама ситуация с Игалем совершенно ненормальна, и вместе с тем, думаю, она отражает тот общественный кризис, в котором пребывает сегодня всё израильское общество. Эта ситуация ненормальна в том, что он уже столько лет сидит в полной изоляции и лишен многих прав всех остальных заключенных. Она ненормальна в том, что в отношении него принят персональный закон, лишающий его права на амнистию или смягчение наказания, которое есть у других осужденных за самые страшные преступления.

Но ведь все понимали, что ситуация, которая сложилась в стране накануне 4 ноября 1995 года также была совершенно ненормальна, и именно она подтолкнула Игаля на этот, не спорю, экстремистский шаг. Но ненормальным было и то, что многие сторонники правого лагеря в итоге приняли брошенные в сторону Игаля, а затем и всего этого лагеря обвинения в «покушении на демократию», «расстрел мирного процесса» и т.д. В итоге, на мой взгляд, это сильно осложнило всю обстановку в стране и привело к тому, что Израиль продолжил идти по пути Осло. Одно тесно связано с другим.

Сегодня ситуация во многом осложняется тем, что на само имя Игаля наложено табу. Я уже не говорю о том, что он абсолютно лишен возможности представить свою точку зрения на случившееся – все просьбы об интервью с ним, подаваемые различными журналистами, отметались с порога. И от него отмежевываются абсолютно все – и религиозные сионисты, и правые, и те, кого принято называть «крайне правыми». Вы обратили внимание на то, что когда Яир Лапид заявил, что сейчас в кнессете сидят «идеологические потомки Игаля Амира», Итамар Бен-Гвир вместо того, чтобы дать резкую отповедь на эти слова, поспешил заявить, что «идеологическими потомками Амира являются террористы»?

– Вы говорите о попрании прав Игаля Амира как заключенного. В чем именно это выражается?

– Абсолютно во всем. 26 лет он сидит в одиночной камере, причем 11 из них он провел в полной изоляции от внешнего мира. Если раньше ему были разрешены через окошко камеры телефонные разговоры с различными людьми, то теперь только с самыми близкими родственниками. До недавнего времени он сидел в камере, по которой не мог сделать даже двух шагов. Только недавно в связи с переводом в тюрьму «Эшель» его перевели в камеру, по которой он может сделать два-три шага. Свидания нам дают только раз в месяц, и мы общаемся только через стекло – на тех же условиях, на которых предоставляются свидания опасным террористам. Но многих, безусловно, разочаровывает то, что за все эти годы Игаль Амир не только сохранил трезвость рассудка, но и не сломался, не выразил раскаяния в содеянном. Больше того – он живет по-своему активной жизнью: много читает, учит Тору, написал комментарии ко всем пяти книгам, которые получили очень высокую оценку у понимающих людей. Кроме того, он каким-то, не совсем понятным мне образом в курсе всего происходящего, много знает про интернет. Хотя в 1995 году, напомню, интернет находился в зачаточном состоянии. А единственный источник информации о современном мире для него – радио.

– Вы пробовали заинтересовать проблемой условий содержания Игаля международные правозащитные организации?

– Я много раз пробовала оспорить эти условия в суде, но все было бесполезно. Нам просто отвечали, что это «нецелесообразно». К примеру, когда я просила разрешить Игалю молиться в миньяне, потому что отказ в этом – дискриминация по религиозному признаку, ШАБАС ответил, что это – не дискриминация, поскольку… арабские заключенные тоже не молятся в миньяне. Кроме того, поскольку много заключенных-евреев, которые сидят в одиночках, то… у них «создается ощущение миньяна».

Все это выглядело как откровенная насмешка. Вы скажете, что это ненормально, но в том-то и дело, что, как я уже говорила, во всем происходящем с Игалем нет ничего нормального. И когда это не служит предметом общественного обсуждения, и ШАБАС, и суд могут делать все, что им заблагорассудится.

Что касается международных организаций, то я поняла, что никто из них не желает в это вмешиваться. Например, когда обратилась в известную левую организацию «Врачи за права человека», они прислали письмо, что условия содержания Игаля действительно не соответствуют нормам международного права. ШАБАС на это письмо никак не ответил, зато организация получила много возмущенных писем от публики и от спонсоров за то, что они вообще вмешались в этот вопрос. А со спонсорами, как вы понимаете, ни одна правозащитная организация ссориться не желает. Или, к примеру, поначалу нам очень помогала правая организация «Хонейну». Но после того, как в «Гаарец» появилась статья о том, что они поддерживают убийцу, с «Хонейну» потребовали снять налоговые льготы. И они тоже испугались и спешно от нас дистанцировались.

– Не так давно вы организовали в интернете сбор пожертвований на оплату услуг адвоката Йорама Шефтеля, взявшегося представлять интересы Игаля Амира. Чего именно вы ждали от Шефтеля и что из этого вышло?

– В качестве первого шага Шефтель намеревался добиться не отмены персонального закона Игаля Амира, а убедить суд в том, что данный закон не распространяется на Амира, поскольку применен к нему ретроактивно. Он обратился в комиссию ШАБАСа с просьбой ограничить срок заключения Игаля какой-то конкретной цифрой, и получил отказ на том основании, что это противоречит закону. Тогда он попытался оспорить правомочность закона в суде, но судьи заявили, что вопрос об ограничении срока рассматривает комиссия ШАБАСа. Таким образом, мы снова, в который раз оказались в замкнутом кругу. Несколько месяцев назад Шефтель обещал подать апелляцию в Верховный суд, но до сих пор не подал. И я понимаю, почему: речь идет о шаге, после которого дальше уже идти некуда.

Мы все знаем, что представляет собой наш Верховный суд, и понятно, что без какой-либо общественной поддержки, без внимания СМИ выиграть там невозможно. Шефтель поначалу был уверен, что сама поднимаемая тема плюс его имя вызовут всплеск интереса в обществе, но этого не произошло. Но пресса эту тему проигнорировала, и опять-таки понятно, почему – потому что она всем неудобна. Поднять ее – значит, поставить множество вопросов идеологического и правого толка, ответы на которых отнюдь не устроят юридический и журналистский мэйнстрим. При таком заговоре молчания суд может решить, что угодно. К примеру, то, что дважды два это даже не пять, а восемнадцать. И тогда мы получим на руки бумажку о том, что это восемнадцать, и пойдем домой. И вот этой стены молчания Шефтель не ожидал.

– Может быть, стоило попробовать ее прорвать?

– Мы пробовали. Часть собранных средств потратили на создание и запуск в интернете рекламных роликов. Сам поиск площадки для запуска рекламы оказался проблематичным – нам отказали даже те, кто предоставляет площадку такой организации, как «Лахава». Просмотров было много, но меньше, чем ожидалось, и этим все и закончилось.

Основной всплеск эмпатии был в русскоязычном секторе, но этого недостаточно. Что касается израильтян, то от них почти нет отклика. Многие из них просто боятся «запятнать» себя, если они будут замечены в симпатии к Игалю Амиру. Поэтому они выражают эту симпатию, но только устно. «Русская» улица реагирует по-другому – может быть, потому, что мы иначе воспитаны, у нас иное отношение к власти, и прошлый опыт говорит, что она далеко не всегда бывает права, скорее, даже наоборот.

В любом случае, пока не изменится отношение общества к Игалю Амиру и вынесенному ему приговору, ничего не изменится. Но я уверена, что если такое изменение произойдет, то очень резко – как только «вытащат пробку» из этой «бутылки», начнется цепная реакция. Но это – вопрос свободного дискурса в обществе, и только его. Израильтяне боятся свободно обсуждать этот вопрос и говорить то, что они думают. Повторю, возможно, если бы он сломался и публично раскаялся, отношение к Игалю было иным. Но он не собирается этого делать, и потому остается абсолютным врагом системы.