Posted by (Продолжение. Начало в #622)
Лёжа на этом чудесном пляже и глядя на этот, расположенный в море на некотором расстоянии от берега, маяк, я вспомнил анекдот:
Подплывший в лодке к маяку почтальон, весь вспотевший и уставший от гребли, вручает смотрителю маяка письмо. Тот принимает письмо и говорит:
– Если в следующий раз ты приедешь сюда такой же сердитый, я подпишусь на ежедневую газету.
Надо сказать, что, отдыхая в Крыму мы всегда много времени проводили в воде, которая, как правило, была очень чистая и тёплая, такая, что выходить на берег не хотелось. Особенно дочь любила, взявшись со мной за руки, прыгать на небольшой глубине, отталкиваясь от дна. Она образно называла это наше развлечение «двухголовая лягушка». Прошло уже много лет, у неё у самой уже двое деток, а она до сих пор вспоминает те наши поездки к морю и ту нашу с ней беззаботную и бесшабашною «двухголовую лягушку».
Идя с пляжа, мы покупали сладкие, ароматные крымские персики, величиной почти что с футбольный мяч, вкуснейший, с каким-то фантастическим привкусом, виноград, миндальные орехи и много другой разной вкусной всячины. Прожив уже 30 лет в Америке, и попробовав здесь очень много разных экзотических и вкусных продуктов, я могу сказать, что за эти годы я никогда здесь не пробовал таких же вкусных персиков, такого же винограда и миндаля.
Однажды, уже побывав почти во всех достопримечательностях побережья, мы решили съездить в столицу Крыма Симферополь. Приехали, побродили по городу, очень проголодались, особенно дочь, и зашли в ресторан пообедать. Я обратил внимание, что в обеденном зале было много морских офицеров.
Помню, мы заказали салаты, рыбную солянку, котлеты по-киевски. Когда официантка принесла заказ, дочка сказала:
– Какая хорошая тётя, принесла нам покушать.
А как-то в очередной раз, придя в столовую рядом с пляжем и глядя на порцию сморщенных маскарон с чахлыми мясными кусочками, дочка грустно спросила:
– А почему мы не едем в Симферополь?
А однажды, уже на пути назад в Запорожье, наш поезд под всеми парами уже стоял на симферопольском вокзале и мы, сидя в купе, ожидали его отхода. И тут наша дочка вдруг захотела в туалет по большому, а туалеты до отхода поезда, как правило, были закрыты на ключ, и проводница наотрез отказывалась до отправления, хотя бы, в виде исключения, этот туалет для нас открывать. Пришлось достать из чемодана дочкин походный ночной горшок, который был всегда с нами, и после того, как Юля закончила своё дело, я, с этим полным горшком на вытянутой руке, бежал до привокзального туалета, своим взбалмошным видом и не самыми приятными запахами от горшка, разгонял во все стороны пассажиров на парадном симферопольском вокзале, а потом с уже вымытым горшком догонял свой, только что тронувшийся, поезд.
Так получилось, что мы нашей семьёй много раз отдыхали в Крыму, но отдыхали, как правило, недолго. Почему-то надолго нас не хватало. Где-то через неделю нам начинал надоедать этот однообразный, размеренный, праздный образ жизни и мы, отдохнувшие, загоревшие и весёлые всегда с удовольствием возвращались к Людиным родителям в Запорожье.
ПРИБАЛТИКА
Дочка гостит у бабушки, а от нашей Белоруссии рукой подать до Прибалтики. Как не использовать такую возможность побывать на «западе». Несколько раз мы с Людой уже бывали в Вильнюсе, теперь, перед тем как ехать в отпуск в Запорожье, решили на пару дней махнуть в Таллин. Приехав на фирменном поезде Минск – Таллин с громким названием «Балтика» в столицу Эстонии, на привокзальной площади мы взяли такси и попросили водителя завезти нас в лучшую гостиницу в городе. Машина ехала минут пять и остановилась у высотного здания, как мы позже узнали, только что выстроенной гостиницы «Виру». Когда мы вышли из такси, то чуть вдалеке от нас увидели здание вокзала, откуда мы только что отъехали. Мы стали выгружать наши вещи из багажника, и я спросил водителя, сколько я ему должен, так как копейки давать не хотелось, а на рубль он, просто, не наездил, потому мне было просто интересно, что он мне скажет.
Водитель поставил наш чемодан на землю и как-то тихо и робко произнёс:
– Дайте, пожалуйста 3 рубля.
Меня настолько поразила эта его искренняя и откровенная просьба, что я не стал спорить и торговаться, достал три рубля и отдал ему.
В гостинице, конечно, мест нет. Я дал на регистрации десять рублей, сразу нашёлся номер, но только на одну ночь. Заселились, номер шикарный. Утром Люда пошла к администратору и за счёт своего удостоверения с Телевидения и личного обаяния пробила этот номер ещё на три дня. Гуляем по городу, по набережной, в порту. Старый город просто обворожил нас. Эти узкие средневековые улочки, зелень, чистота, высокий уровень культуры обслуживания в магазинах. Заходим в пивной бар, заказываем к пиву национальные блюда из лосятины, картофельных зраз, колтунов и прочее. Назавтра, побродив по городу, впервые отведали курицу на вертеле, на гриле. Одну захватили к себе в номер, докупили вина, пируем.
Вечером решили сходить в ресторан гостиницы пообедать, а потом в варьете на ночную программу. В ресторане всё красиво, культурно, изящно, сервис великолепный, но меня просто поразил размер порций с ноготок, наесться вторым блюдом просто невозможно.
Всё-таки мы как-то поужинали, выходим к лифту, чтобы поехать переодеться в свой номер на восьмой этаж. Приходит сверху лифт, останавливается на этаже ресторана, из него выходят люди, в лифте остаются только два белесых эстонца. Перед самым закрытием дверей один из них, указывая на нас, говорит другому:
– Жидас, коммунистас.
Двери захлопываются, лифт уходит вниз. Вряд ли это «приветствие» относилось к Людмиле, так как на «жидас» она явно не похожа, на «коммунистас», думаю, тоже, не очень. Конечно, они не могли знать, что именно я состою в Компартии, думаю, что под этим термином имелись ввиду все не эстонцы из Советского Союза. Что сказать, стою, как оплёванный, да и Люда чувствует себя не лучше.
Идём в номер, уже как-то не до варьете, собираем вещи и уезжаем на первом проходящем поезде домой в Минск.
С тех пор в Таллине я больше никогда не был. Хотя, наверное, это были не эстонцы. По-эстонски еврей – ют (juut), коммунист – kommunist, коммунисты kommunistid. Но разве от этого легче.
Позже Люда с нашей дочкой поехала отдыхать на Рижское взморье, в посёлке Саулкрасты, то их, пока Людмила не устроила скандал, обслуживали в ресторане в последнюю очередь, после всех латышских собратьев.
Чего лично я не могу сказать о Вильнюсе. Я бывал там много раз. Был и в кафе «Неринга», и в ресторане «Дайнава», и на свадьбах сестёр в других развлекательных заведениях, и никогда не наблюдал ничего подобного, даже когда кое-кто из нашей компании бывал, мягко говоря, в не совсем адекватном состоянии. Помню, мы вышли из ресторана, и мой двоюродный племянник Вениамин, как говорится, не «вязал лыко» до того, что обращался к родному отцу с просьбой:
– Николай, дай закурить!
Так вот, никто нам никаких замечаний не делал, вежливо провожали нас к выходу и приглашали заходить ещё.
ОТЪЕЗД БРАТЬЕВ И РОДИТЕЛЕЙ
1979 год, вроде бы ни с того, ни с сего мой старший брат с семьёй решает уезжать в Америку. Я в ту пору не понимал и не разделял его решения, но отговаривать не стал, так как очень уж сильно было влияние на него его жены и тестя с тёщей. Да и сам он, наверное, уже созрел для этого. Начали они собираться. Помню, его тесть приобрёл, чтобы взять с собой, натурального орехового дерева гостиный гарнитур за 17 тысяч рублей, то есть, по цене, почти равной стоимости двух автомобилей «Волга». Во дворе какого-то частного дома я помогаю упаковывать этот гарнитур в большие деревянные ящики для отправки багажом на Вену и Рим. Погрузка сопровождается нервозностью, криками и ворчанием тестя брата, который проверяет каждую упаковку, каждое крепление, каждый гвоздь. Внезапно, упаковывая один из драгоценных стульев в ящик, мой брат и его шурин, надавливают на этот стул, пытаясь уместить его в оставшемся свободном пространстве, и спинка стула, не выдержав натиска, ломается пополам. Мы все в ужасе замираем и глазами ищем хозяина гарнитура, который как раз, к счастью, на минуту отошёл. Шурин Гриша, не раздумывая, накрывает ящик крышкой, тут же хватает молоток и гвозди и начинает судорожно заколачивать этот злополучный ящик с поломанным (рублей за шестьсот) стулом. Тесть возвращается, с удовлетворением смотрит на ещё один полностью упакованный и готовый к отправке ящик, мы все с облегчением громко вздыхаем. Пронесло. Но, как оказалось, это происшествие было не самой большой бедой, связанной с их отъездом. Мой брат и его шурин повезли багаж для отправки в Брест. Оттуда они позвонили, что что-то у них там пока не получается. Тёща брата, с которой они разговаривали, очень больной человек, много лет страдающий тяжёлой формой сахарного диабета, сильно разволновалась за свой багаж, и прямо в процессе разговора у неё случился сердечный приступ, от чего она так и умерла с телефонной трубкой в руках.
Мы с женой пришли на похороны. Гроб стоял посреди гостиной, где уже не было никакой мебели и только в их спальне как-то тоскливо и жалостливо сгрудились в одну большую груду сиротливо стоящие чемоданы. В дверях всех встречал тесть моего брата, который как-то ошарашенно и обречённо, показывая на гроб, спрашивал у всех входящих:
– Ну, как вам это нравится?
Лично я не знал, что ему на это ответить, кроме выражения своего сочувствия. Надо сказать, что вся обстановка в любом доме, предшествующая отъезду за границу на постоянное место жительства, как правило, была грустна и печальна, а вся картина их дома со стоящим посреди комнаты гробом с человеком, с которым ты ещё пару дней назад разговаривал, и который был самым главным вдохновителем этого отъезда, вся процедура последующих похорон со скорбящей, растерянной и осиротевшей семьей, произвела на меня просто жуткое и удручающее впечатление. И с тех пор, когда в моём присутствии заходил разговор об отъезде за границу на постоянное место жительства, в моём воображении всегда всплывала картина тех трагических дней с опустошённой и разорённой квартирой, кучей чемоданов и с гробом, одиноко и жутко стоящим посреди пустой гостиной.
Мы с моим младшим братом поехали провожать старшего с его семьёй до Бреста. Нанятый «Икарус» с чемоданами, тюками, коробками, с взрослыми и детьми чем-то напоминал кибитку цыганского табора.
В Бресте я впервые увидел таможню, посмотрел на любопытную процедуру таможенного досмотра отъезжающих. Как я говорил, вместе с братом отъезжала вся большая родня его жены. Один из отъезжающих вместе с ними, (как бы это его поправильней представить), муж двоюродной сестры жены брата по имени Абрам, оказался очень колоритной фигурой. Он отсидел небольшой срок за кражу какого-то листового железа со стройки, (может быть даже, с моей), отъезжал с хорошим настроением, предлагал всем сыграть в карты, рассказывал анекдоты, много шутил с членами семьи, окружающими и таможенниками, на что один из них ему тихонько заметил:
– Ты друг, лучше воздержись от своих шуток и помолчи, а то вообще никуда не уедешь.
Кстати, этот Абрам позже стал легендарной фигурой среди эмигрантов города Баффало. Из уст в уста ходила байка о том, как получив американские водительские права, он впервые попал на своей доломанной машине на «хайвэй» и плохо видя на съезде, тут же выскочил на встречную полосу, поехав «против течения». И когда его остановил полицейский и, проверив его права, спросил, почему он выехал на встречку, Абрам поднёс руку к груди и жалобным тоном произнёс:
– «Бекоз, вери» тяжело.
Таможенный зал перед отходом поезда напоминал какой-то сумасшедший дом. Шум, крики, плач, рыдания. Периодически кто-то выносит не пропущенные таможенниками вещи и передаёт их своим родственникам. Мы с братом прощаемся у дверей таможенного зала, он сквозь слёзы кричит нам, что позже он нас всех заберёт. Я пропускаю эту фразу, желая ему удачи на чужой земле, самому побыстрей освоиться и получше устроиться там вместе с семьёй.
Сквозь прутья металлического забора мы с младшим братом смотрим вслед уходящему поезду, с грустью понимая, что можем с нашим старшим больше никогда не увидеться.
Через какое-то время пошли письма от него уже из Америки. Они обосновались в городе Баффало, штат Нью-Йорк, по вызову как раз того дяди Исаака, выехавшего несколько раньше, которому когда-то, ещё в их детстве наш папа попал гирей в мягкое место, не поделив бизнес от продажи ворованных бутылок с вином.
Как оказалось, там, поначалу, всем им пришлось несладко. Так, всю их большую семью поселили в чьем-то доме. И надо же было так случиться, что он загорелся, и они, едва успев схватить самое ценное, документы и кое-что из одежды, повыскакивали на снег сами, в чём были и повытаскивали детей на улицу. Дом сгорел со всеми их вещами и принадлежностями, им предоставили другое жильё, в местной газете была напечатана статья о погорельцах, приехавших из Советского Союза, и были напечатаны их фотографии. Назавтра к новому месту их проживания потянулась вереница местных жителей с коробками, пакетами и узлами. Несли одежду, еду, деньги, завалили этими вещами одну из комнат, многие вещи были прямо из магазина с бирками и этикетками.
Несмотря ни на что, мой брат пишет письма довольно бодрые и оптимистичные, про то, что живут они недалеко от района, где проживают «шоколадки», что он уже пошёл на работу, что в магазинах всего полно, что в воскресенье его старший сын заказал какие-то запечённые куриные крылышки и они устроили с ними воскресный пир, однако сквозь этот оптимистичный тон просматривалась какая-то грусть и некая душевная тяжесть.
Как позже я узнал, первые годы действительно оказались для него и всей семьи очень трудными. Брат с высшим образованием и инженерным опытом работал рабочим по ремонту крыш, жена его, работавшая в Минске завучем в школе, долго не могла найти работу, и только через пару лет устроилась продавцом в магазин готовой одежды к каким-то их американским «опекунам».
А старший сын перед школой вставал пораньше затемно и разносил газеты по окрестным домам.
Однако в письмах брат по-прежнему писал, что когда обоснуется, он нас всех заберёт к себе, и через какое-то время с его подачи на всех членов нашей семьи пришёл вызов в Израиль.
А в это время мой младший брат Миша в троллейбусе заметил симпатичную девушку, познакомился с ней, и они начали встречаться. Оказалось, что зовут девушку Соня, что она из еврейской семьи и фамилия у неё тоже Левина, как и у жены старшего брата, хотя они не были никакими, даже дальними, родственниками. Такое совпадение оказалось символичным, так как вскоре Миша таки женился на этой девушке с такой «редкой» еврейской фамилией. Тёща брата работала врачом, а тесть, инвалид войны, был по профессии юристом и членом городской коллегии адвокатов. У Сони был так же брат Саша, работающий врачом в одной из городских поликлиник. Мы отгуляли свадьбу, на второй день брат сообщил мне, что тесть сделал им свадебный подарок – сберкнижку на большую сумму, что-то около девяти тысяч рублей. Это были очень большие деньги в ту пору, особенно для молодой семьи. Мне в своё время никто не делал таких свадебных подарков. И хоть в армии у меня была приличная зарплата, вся она ушла на жизнь, на помощь родителям и, частично, на свадьбу, за часть которой, правда, заплатили и Людины родители.
Я был искренне рад за младшего брата, за то, что свою семейную жизнь они будут начинать не так как мы, практически, с нуля, и, скажу честно, по этому поводу я ему нисколечко не завидовал. Мне нравилась моя новая работа в РСУ, зарабатывал я больше, чем в проектном институте, Люда работала на телевидении и на жизнь нам пока хватало, а, главное, у нас уже была родная, любимая доченька и было своё, хоть и небольшое, но зато отдельное, уютное, собственное жильё, в широком философском понимании этого слова.
Брату же с молодой женой жить пока было негде, и они жили то у одних, то у других родителей. А поскольку они не очень-то помышляли о собственном отдельном жилье, то я понял, что скоро, очевидно, и мой младший начнёт собираться уезжать в далёкие края вслед за старшим.
Мои предчувствия меня не обманули, младший брат с семьёй жены, а вернее, семья его жены с ним, засобиралась в Америку, а вместе с ними решила ехать, (конечно, вместе с больным папой) и моя мама. Она надеялась, что пресловутая американская медицина вылечит отца от его трофических язв на ногах от проблем с сердцем и от начинающейся старческой деменции.
Встал вопрос, куда им всем ехать, то есть, в какой из городов Америки. Родная сестра Мишиной тёщи уже года полтора, как жила в Америке в городе Миннеаполисе, штат Миннесота. Наш старший брат, как известно, обосновался в городе Баффало, в штате Нью-Йорк, и наказывал родителям ехать только к нему. Мы собрались в доме у Мишиных тестя и тёщи, чтобы обсудить вопрос, куда, то есть, в какой город им направляться. Конечно, семья жены хотела ехать к своим, я же настаивал, чтобы наши родители попали к старшему брату, а не за тридевять земель от него. Миша, хоть у него уже родилась дочка, которой было всего несколько месяцев, сам был ещё совсем молодым человеком, ему было всего 22 года и, поскольку он работал мастером на стройке, его главным образом, волновало не будет ли на его сантехническом участке, после того, как он объявит о выезде в Израиль, какая-нибудь ревизия, которая обнаружит нехватку труб или задвижек.
После этого разговора начал назревать семейный конфликт, в процессе которого мне пришлось разбираться один на один с Мишиным тестем, адвокатом по профессии с большим жизненным и профессиональным опытом. Во время нашего разговора я сказал, что коль они выезжают вместе с моими родителями, то, разумеется, они имеют право своей семьёй ехать, куда они хотят, но надо сделать так, чтобы наши родители оказались у старшего брата. На что тесть спросил меня, а что будет, если они не прислушаются к моим «рекомендациям», а вместе с нашими родителями и зятем всё-таки поедут к их родственникам в Миннеаполис. Я ответил, что тогда я всё, что могу, сделаю, чтобы родители, а вместе с ними и мой брат со всей его семьёй, вообще никуда не поехал. Я, конечно, вряд ли мог воспрепятствовать их планам, да и никакого своего плана воспрепятствовать их выезду у меня не было, да и при всём моём желании я не смог бы этого сделать. Просто, я решил «блефануть», и как говорится в уголовных кругах, взял опытного юриста «на понт». Тесть брата тут же схватился за сердце, его дочь, то есть жена брата, вбежала и обвинила меня в том, что я убиваю её отца, и на этом наш разговор был закончен.
Надо сказать, что она не простила мне того разговора с её папой, и позже, когда я приехал в Америку по гостевой визе и заехал на пару дней к ним в гости, она ушла ночевать к подруге, чтобы со мной не встречаться. А когда мы с моей семьёй приехали на постоянное место жительства, то до определённого времени, пока мы с ней не сели и не разобрались в наших отношениях, она общалась со мной довольно холодно и сдержанно.
А брат Мишиной жены задумал перед отъездом жениться. Назначили день свадьбы, сняли ресторан, закупилась провизия и спиртное, но вдруг за три дня до события, оказалось, что свадьбы не будет. Не ручаюсь за точное освещение происшедших событий, но, вроде бы, невеста не захотела ехать в Америку и сбежала к своему прежнему возлюбленному, к которому питала чувства ещё со школьной скамьи. Короче, свадьба расстроилась. Запомнил я, и пишу об этом только потому, что для нас случилась нечаянная радость. Нереализованные на свадьбу продукты и спиртное стали распродаваться и раздаваться, а кое-что со свадебного стола досталось и нам. Так нам достался ящик венгерского токайского вина, который мы ещё долго потребляли даже после отъезда несостоявшегося жениха.
По прошествии нескольких недель, ко мне в дверь около полуночи позвонил младший брат, мы вышли с ним во двор, в нашу беседку и проговорили там часа два. В конце разговора Михаил сказал, что у него был очень серьёзный разговор с женой и он заверил меня, что сделает всё, чтобы он со своей семьёй и нашими родителями оказался рядом со старшим братом в городе Баффало.
Я уже писал в воспоминаниях о моём отце о том, что всю свою жизнь он всегда дорожил партбилетом, хранил его, как святыню, и как после подачи документов в ОВИР перед выездом в Америку, а это было в 1980 году к нему домой, уже тяжело больному, пришли представители парткомиссии этот партбилет забирать. И мой отец, лёжа в постели, дрожащей рукой отдал им свою, такую многострадальную, заветную для него книжицу, которую он носил в кармане почти сорок лет со времён войны и заплакал…
Отъезжающим надо было сколачивать ящики для отправки багажа, и брат от имени тестя обратился ко мне за помощью, передав, что он оплатит всё по высшему разряду. Я оформил заказ по бытуслугам и свёл с Мишиным тестем своего бригадира Николая, который выставил им новую, уже неофициальную цену, разумеется, в несколько раз большую, на что тесть без всяких возражений согласился. Рабочие мои работали два дня, а по окончании работы, бригадир пришёл ко мне и протянул конверт с кучей купюр, сказав, что это моя доля, на что я ему тут же ответил:
– Николай Иванович, как вы уже наверняка поняли, эта семья – мои близкие родственники, вместе с ними уезжают мой брат и мои родители. Как же я буду брать деньги за работу, сделанную вами для самых моих близких людей. Заберите конверт и поделите эти деньги между всеми работавшими.
Николай забрал конверт и больше мы с ним к этому вопросу не возвращались.
Наступило время отъезда моих родных. На вечере проводов мы с супругой познакомились с подругами его жены, Валей и Ниной, которые обе работали завсекциями в магазине мужской одежды «Нестерка», и с лёгких рук которых, все отъезжающие члены семьи, (ну, может быть, за исключением моих родителей), были одеты и обуты с головы до ног по самой последней минской моде.
Провожать моих родных до Бреста я в этот раз поехал вместе с Людой. Добирались туда мы все поездом, заняв почти весь вагон отъезжающими, провожающими и чемоданами. Отец всё время, в основном, спал, мы с женой всю дорогу проговорили с мамой. Был, по-моему, июль, но тёща брата была в роскошной норковой шубе, очевидно, опасаясь, что упакованную в чемодане эту шубу в таможне могут не пропустить.
И вот опять Таможня. Вся семья прошла в зал, а через какое-то время, Миша вышел из его дверей с огромным тюком в руках, кажется, это была простыня или большая наволочка, и передал его мне, сказав, что всё это таможня не пропустила. Как оказалось позже, после проверки чемоданов, когда таможенник отложил то, что брать с собой, на его взгляд, нельзя, определив количество вывозимых продуктов на семью, жена брата тихонько вернула в чемодан, отложенную таможенником, двухкилограммовую банку чёрной икры. Камеры это зафиксировали, и обозлённые таможенники снова прошерстили все их чемоданы, и вытащили большую кучу продуктов. Поэтому в тюке оказалось бесчисленное количество пакетов с куриными кубиками для бульонов, много палок сухой колбасы, и многое другое из запасов, заготовленных для проживания в Вене и Риме. Через минут десять брат вышел опять и позвал меня в туалет, где отдал мне толстую пачку советских денег, которые были ему уже ни к чему. Потом я простился с ним и с родителями, ко мне подошёл тесть брата и попрощался, пошутив, что при пересечении границы, как и на краю могилы надо забыть все обиды. Я согласился с ним, хотя и не совсем понял, чью могилу он имеет ввиду. Жена брата ко мне попрощаться так и не подошла.
Потом все провожающие и мы с женой опять стояли у того же забора и провожали взглядом уходящий на Вену поезд. На душе опять было пасмурно и тоскливо.
В кассах билетов на Минск не оказалось, сказали, что нужно ждать до утра. К счастью, Люда, опять же, по удостоверению работника телевидения выбила у старшего кассира два билета по брони, правда, в плацкартном вагоне, и мы единственные из всей огромной группы родственников уехали ближайшим поездом.
Дорога назад показалась мне очень длинной, долгой, тяжёлой и грустной.
kackad.press 