Posted by (Продолжение. Начало в #622)
Многие из них обладали прекрасным чувством юмора, умели шутить, в то идеологически очень суровое время, почти «на грани фола».
Так двоих редакторов пропаганды Александровича и Бржозовского попросили при подготовке к одной из телепрограмм к годовщине революции перенести из подсобки в подвале бюсты коммунистических вождей для установки их в студии. После транспортировки бюстов наверх редактор Аркадий Бржозовский, отряхивая пыль и побелку с пиджака, ходил и жаловался всем сотрудникам:
– А Александрович меня Карлом Марксом запачкал.
Ещё одной уникальной личностью в редакции пропаганды был режиссёр Александр Ломейко. Он был мастером остроумных шуток и забавных выходок с этаким белорусским колоритом. В одной из программ о Ленине режиссёр Юрий Иосифович Хащеватский (в прошлом КВНщик приятель Аркадия Рудермана – прим. ред.), не имея тогда современной телевизионной техники, придумал спецэффект, как показать становление вождя, от осуждённого, отбывающего срок в ссылке, до лидера мирового пролетариата.
Так вот, по указанию режиссёра, через небольшое круглое отверстие в картонной заставке, установленной прямо перед камерой, объектив с помощью трансфокатора приближался к этому отверстию, за которым помреж руками осторожно и аккуратно переставлял фотографии Ленина, постепенно переходящие от юного возраста вождя до последних его фотографий в зрелые годы. А чтобы картонка не бликовала перед камерой от света, режиссёр заштриховал всю площадь вокруг отверстия обычной шариковой ручкой расходящимися во всех направлениях от отверстия лучами-полосками. Когда в темноте студии попробовали этот выполненный вручную спецэффект, к восхищению всех телевизионщиков, фотографии вождя получились как бы, плавно и постепенно возникающими из темноты очень динамично, ёмко и выразительно.
И только, присутствовавший на записи второй режиссёр Саша Ломейко долго вглядывался в это самодельное приспособление, после чего в микрофон громко на всю аппаратную и на всю студию заявил:
– О! Ленина через «енто дело» показываюць…
Все, конечно поняли, что это за «енто дело», а, как я уже говорил, нельзя забывать, какое это было «серьёзное» время, так что после записи по этому поводу в дирекции программ и в редакции был большой скандал, а Саша Ламейко получил выговор.
Сам же он, режиссируя какую-то свою программу, давал команды операторам, как постепенно выстроить тот или иной кадр. Сидя в аппаратной, он просил оператора не торопиться и переходить с одного кадра на другой только по его команде. Вместо отведённого на запись времени 40 минут, запись длилась два с половиной часа, потому что раз двадцать повторялся один и тот же процесс. Звучала команда режиссёра:
– Так, пачали, пайшла панорама, пайшоу першы кадр, трымай яго, трымай, ня спяшайся, па маёй камандзе будзеш плауна пераводзиць камеру на други кадр,… так, не спяшайся, ня пераводзь, … пакуль не пераводзь, ня пераводзь, ня пераводзь, … яшчэ рана, рана, рана, рана …. Усё! … Позна!
У них в монтажной, главным монтажёром работала дородного вида женщина с необычным именем отчеством Галинна Файбышевна, так он её всё время называл Галиной Шайбовной, на что она, нисколько не обижаясь, поправляла его:
– Саша, но я же ведь Файбышевна!
На что Ломейко ей неизменно отвечал:
– Мяне у маім узросце ужо цяжка перавучвацца, я як запомніу, так и буду вас называць. Для мяне вы зауседы будзеце вельми моцнай и вельми надзейнай Шайбавнай.
Люда вместе с несколькими сотрудниками сидит в редакции, готовится к тракту, где-то около одиннадцати утра раздаётся телефонный звонок. Люда снимает трубку, звонит Саша Ломейко опаздывает и звонит из дома. Заговорщицки, шёпотом произносит:
– Ламчык, гэта ты? Мяне ня называй. Хто там у рэдакцыи, ци ёсць Акимушкин (Главный режиссёр)?
Люда, отзываясь на его конспиративный тон, отвечает ему односложно, междометиями, почти шёпотом. После чего тот произносит:
– Значыцца так, кали мяне будуць шукаць, скажэш, шо я працую у мантажной, а я скора буду.
Где-то минут через сорок он появляется с какой-то папкой в руках, деловой походкой проходит мимо главрежа и устало опускается на стул возле своего письменного стола. Главреж поднимает голову:
– Саша, ты чего так поздно?
– Хто позна? Я позна? Так, я з васьми раницы у мантажнай у Шайбауны плеуку мантиравал. Вось тольки скончыу.
Акимушкин недоумённо пожимает плечами и опять углубляется в свои сценарии. Саша Ломейко переводит дух и победоносно смотрит на коллег.
Так же в редакции пропаганды работал ещё один политический обозреватель, который до этого от Белоруссии несколько лет работал корреспондентом ООН в Швейцарии и которого отозвали оттуда, потому что местные жители, его соседи по жилому комплексу, где он проживал, пожаловались в полицию, что их русский сосед постоянно проводит дома какие-то химические опыты, которые угрожают поднять на воздух весь дом. Когда полиция приехала, оказалось, что корреспондент при ООН из-за недостатка командировочных на покупку спиртного, соорудил портативный самогонный аппарат и гнал самогон прямо у себя дома.
Теперь, работая на телевидении, он вёл себя тихо и скромно, но, когда в редакции был какой-нибудь праздничный сабантуй, он, перепив теперь уже настоящей русской водки, гонялся за молодыми девушками в редакции, пытаясь залезть им под юбки.
ПОХОД В ПРАЧЕЧНУЮ
Хочется рассказать о ещё одном забавном эпизоде, происшедшем со мной в бытность нашего проживания в подменном фонде. Дело в том, что всё постельное бельё мы, живя в центре города, всегда сдавали в прачечную, расположенную через дорогу от нас, для чего на каждую простыню, наволочку или пододеяльник в то время нашивались специальные матерчатые бирочки с номерами, по которым бельё одних клиентов отличали от белья других. Пришивать эти бирки была довольно кропотливая работа, на которую Люда потратила много времени. Поэтому, чтобы сдать бельё в другую прачечную, рядом с нашим подменным фондом, надо было перешивать по новой все бирки, мы решили, что перешивать их не будем, а я буду подъезжать на такси и сдавать бельё в нашу постоянную прачечную.
В этот день после уборки квартиры, мы, как обычно, собрали всё, нуждающееся в стирке, включая и детскую одежду и набили ею два огромных, доставшихся нам от папы, как он сам их называл, «трофейных», чемодана.
А надо добавить, что незадолго до этого папа отдал мне своё старое офицерское кожаное пальто, которое он носил ещё со времён службы в авиации. Пальто было мне великовато, да и кожа на нём вся потрескалась и поизносилась, отчего я решил перелицевать его и пошить себе этакий щеголеватый замшевый пиджак.
В ателье бы это, конечно, стоило дорого, да и вряд ли они бы взялись за это, но у мамы был знакомый, старый добрый полуслепой портной по фамилии Трахтенберг, живший неподалёку от нас, к которому я и пошёл с заказом и который за небольшую плату согласился это пальто вывернуть наизнанку, перекроить и пошить из него такой желанный мной, модный замшевый пиджак.
Первая примерка мне очень понравилась, судя по всему, намечалась добротная, как в те времена говорили «хиповая вещь».
Но когда я пришёл за готовым заказом и портной бережно надел пиджак мне на плечи, я обалдел. Вся замша топорщилась на груди, одно плечо было выше другого, лацканы были сделаны из пояса, так как нормальной кожи на них не хватило, и выглядели как два кособоких хлястика, пришитых прямо под шеей. Мне было немного не по себе, но, чтобы не расстраивать старого мастера, виду не подал, сполна рассчитался, и забрав завёрнутую хозяином в газету свою обновку, удалился, и больше этот «хиповый» пиджак никогда не надевал.
Так вот, не знаю почему, но в тот день, собираясь в прачечную после домашней уборки, не успев принять душ и побриться, так сказать, немытый и зачуханный, почему-то решил надеть именно этот жуткий пиджак, чем вызвал буйное веселье своей супруги. Наверное, мне показалось, что именно этот пиджак подойдёт к моему нынешнему затрапезному виду для предстоящей поездки в какую-то там прачечную.
Я взял два этих наших огромных импортных чёрно-оранжевых чемодана и вышел на нашу улицу Нововиленскую ловить такси. Была суббота после полудня, машин на дороге было немного, я стоял и голосовал любым машинам, не только такси, но никто не останавливался. И тут на дороге показался неспешно едущий милицейский УАЗик, который внезапно развернулся и остановился прямо напротив меня. В машине было двое – водитель и ещё один милиционер на пассажирском сиденье. Из машины высунулся, по-моему, сержант, и вежливо спросил:
– Вас подвезти?
Я подумал, что, может быть, милиционеры решили немного подработать, или у них сегодня мало работы и они, от нечего делать, решили подбросить, куда ему надо, безуспешно голосующего на дороге человека. Во всяком случае, я искренне обрадовался, и от души стал благодарить нашу родную советскую милицию.
Они помогли мне загрузить «в салон» мои огромные чемоданы, я разместился там же, и мы поехали. Правда, меня немного насторожило, что они не спросили, куда мне, собственно говоря, ехать, но я видел, что движутся они в сторону центра и меня это устраивало, так что я решил, что скажу им позже, где меня высадить. Я впервые смотрел на знакомые улицы, по которым мы проезжали, через зарешечённое окно милицейского УАЗика, и меня это, честно скажу, даже несколько забавляло.
Мы подъехали к центру, я уже собирался постучать в окно кабины с просьбой остановится, но увидел, что мы подъехали к знакомому мне зданию Отделения милиции Центрального района и въехали в его двор, после чего ворота за нами захлопнулись. Меня, конечно, это несколько смутило, но никаких тревожных мыслей в голове не возникло, и я решил, что отсюда уж, как-нибудь, до прачечной доберусь и без них. Сержант открыл дверь, я выпрыгнул на землю и собирался уже забрать свои чемоданы и поблагодарить милиционеров за доставку в центр города, но сержант неожиданно надел мне наручники и провёл в комнату дежурного. Там посреди комнаты толпились несколько служителей порядка, которых мой сержант почти оглушил, чеканным голосом доложив дежурному капитану, что они поймали того самого серийного квартирного вора, который давно орудует в районе улицы Нововиленской.
Капитан с радостной улыбкой сказал: «Наконец-то», – попросил мой паспорт, а поняв, что его у меня нет, с моих слов записал мои данные в журнал и повёл меня в камеру предварительного заключения, где снял наручники и, сказав, что скоро меня вызовут на допрос, удалился. Двери за мной закрылись, и я остался один в маленькой камере без окон. Как читатель знает, мне уже было с чем сравнивать, и я искренне пожалел, что меня согласились подвезти милиционеры не из элитного Московского района, где камера была огорожена только толстыми железными прутьями и где для нас с майором Заварзиным было много простора, воздуха и света, не то, что из этого очень древнего и тесного Центрального района, где большинство зданий ещё дореволюционной постройки и где каждый офисный квадратный метр на вес золота.
И хоть я понимал, что, в конце концов, это недоразумение как-то разрешится, на душе было довольно пасмурно. В прачечную я опоздал, Люда наверняка волнуется, где это я пропал с нашим грязным бельём и с моим, только что сшитым, кожаным пиджаком, а с этими долбаками в милиции ещё долго придётся разбираться и доказывать, что я не верблюд. Сижу в тесной, вонючей, сырой камере немытый, небритый и голодный и неизвестно когда смогу отсюда попасть домой.
Часа через два двери всё-таки открылись, и капитан вежливо попросил меня выходить, наручники одевать не стал, и это показалось мне добрым знаком. На столе в комнате дежурного стояли открытыми два моих импортных чемодана с грязным бельём, а рядом лежал мой паспорт, взявшийся неизвестно откуда.
Капитан сказал, что произошло недоразумение, что меня задержали по ошибке, второпях извинился, сообщил, что я свободен, могу идти домой и удалился к своему столу дежурного. Тут уж я слегка обнаглел и сказал капитану, что я из-за него и из-за их сверхбдительных долбаных патрульных, которые не могли разобраться сразу на месте, потерял пол дня, получил стресс и не успел сдать бельё в стирку.
Капитан на это раздражённо ответил, что мне, человеку с высшим образованием, нечего было шляться по улицам в непотребном виде, в пиджаке с чужого плеча, с какими-то дурацкими трофейными чемоданами и отвечать согласием на любезное приглашение милиционеров садиться в их машину, а надо было всё им сразу объяснить, тогда бы ничего подобного не произошло.
Я же сказал ему, что своим кривым пиджаком и небритостью я не нарушил уголовный кодекс настолько, чтобы сажать меня на два часа в КПЗ.
Капитан в сердцах воскликнул:
– Но я же уже извинился, чего же вы ещё хотите?
– Я хочу, чтобы с помощью ваших же сотрудников я оказался в той же точке, где два часа назад они меня взяли «на месте преступления».
Капитан чертыхнулся, вызвал какого-то водителя, который помог мне втащить мои чемоданы в такой же УАЗик и подвёз меня прямо к дому, потом дотащил эти злополучные чемоданы до самых дверей и я, наконец-то, попал домой.
Там я узнал, что где-то через час после моего ухода, к Люде пришли два милиционера с расспросами, знает ли она меня, кто я такой и где я сейчас. Выслушав рассказ про меня и про прачечную, они попросили мой паспорт и, ничего не объяснив, отбыли вместе с ним, что заставило Людмилу серьёзно поволноваться. Правда, к счастью, это длилось не очень долго, так как вскоре я целый и невредимый появился с двумя чемоданами, полными всё того же грязного белья. Бельё я всё-таки назавтра на такси отвёз в нашу прачечную, тот злополучный замшевый пиджак больше никогда не надевал, и с тех пор, какими бы «грязными» домашними делами я не занимался, я после этого никогда не выхожу на улицу, пока не приведу себя в порядок и не побреюсь.
К слову, ещё один анекдот на тему нашей милиции:
В вытрезвителе милиционеры вдвоём изо всех сил мутузят пьяного и периодически спрашивают:
– Фамилия?
– Штирлиц!
Опять мутузят…
– Фамилия?
– Штирлиц!
И так на протяжении долгого времени. Устали милиционеры.
– Ладно, – думают – пускай проспится, утром, всё равно, всю правду расскажет.
Утром пьяный просыпается, открывает глаза. Возле него сидит сержант, склонившись над протоколом:
– Ну, проспался, вот и хорошо! Так как, всё-таки, твоя фамилия?
– Исаев!
– Ну, вот! А то вчера заладил: Штирлиц, да Штирлиц! Какой ты, на фиг, Штирлиц?
– А я думал, что я в гестапо попал…
ПЕРЕЕЗД К РОДИТЕЛЯМ И ВОЗВРАЩЕНИЕ В СВОЮ КВАРТИРУ
А нас с Людой ждал ещё один, очень советский сюрприз. На всех подъездах нашего подменного временного жилища вывесили объявление, что в доме будет ремонтироваться система отопления и на время ремонта жильцам предлагается запастись электрическими обогревателями. Да, пожалуй, только в Советской стране в самый разгар зимних холодов ставились на неопределённое время на ремонт системы отопления домов подменного фонда, куда были переселены жильцы домов, уже поставленных на капитальный ремонт. Я, учитывая то обстоятельство, что у нас на руках маленький ребёнок, опять пошёл в Райжилуправление к тому же Абрашкину просить другую квартиру, но таких свободных не оказалось, и он сказал, что сам привезёт нам пару-тройку электронагревательных приборов. Я его поблагодарил, но вечером мы, по любезному приглашению родителей, переехали к ним в трёхкомнатную квартиру в микрорайоне, на улицу Жудро, и снова стали жить все вместе, как и несколько лет назад. Нам отвели спальню младшего брата Миши, который теперь временно стал спать в зале, и кроме всего прочего, помогал нам растить дочку, то есть свою племянницу. Когда Люда выходила куда-нибудь в магазин, Миша оставался за няньку, и он рассказывал племяннице длинные истории про какого-то Ичку-спичку и Мишку-Хвост. И надо сказать, что Юля слушала эти истории с большим интересом, пока, наконец, не засыпала. Но однажды я пораньше пришёл домой и увидел такую картину: Юля сидит под столом, стоящим возле дивана, и играется сама с собой, а нянька-Миша лежит тут же рядом на диване и с удовольствием похрапывает…
Именно у родителей в доме я заметил, что дочка стала подрастать. Люда дала ей, кроме каши и супа один раз попробовать маленький кусочек селёдки, и с тех пор она не садилась кушать, не спросив, есть ли «лелёдка». Ещё на вопрос, что она хочет сегодня поесть, она отвечала – «петлётную кашу», и мы с Людой долго ломали голову, что это за каша такая, предлагая ей и манку и перловку и гречку, и пшёнку, но всё это было не то, и мы так никогда и не смогли угадать, какую же кашу она имела ввиду.
Ещё она почему-то очень боялась программы «Время», и как только раздавались первые позывные её музыкальной заставки, убегала, пряталась под кровать и называла эту программу «Мима».
При воспитании дочери не обошлось и без наших родительских ошибок. У дочки на голове были очень редкие волосы, и кто-то из Людиных сотрудников посоветовал постричь её наголо, чтобы потом волосы росли более густыми и красивыми, что Люда и сделала. А когда они пришли домой из парикмахерской, я понял, что эта стрижка наголо – первая маленькая трагедия в жизни моей дочери. Она очень переживала, всё время смотрелась в зеркало, гладила себя ладошкой по лысой голове и на глаза у неё наворачивались слёзы.
Сейчас дочке почти сорок пять лет, она взрослая женщина, сама имеет двоих деток, но для неё до сих пор поход в парикмахерскую для стрижки сопровождается неким эмоциональным стрессом, и я думаю, что та стрижка налысо явилась для неё некоей психологической травмой и сыграла свою негативную роль.
Пару раз, когда я и мама были на работе, Миша в институте, а Люде по звонку надо было срочно выехать на передачу, Юля оставалась с дедушкой. Она быстро поняла, что пожилой дед её очень любит и будет прощать ей всё.
Однажды я пришёл с работы домой и увидел, что папа сидит на табурете на лоджии и рукой придерживает балконную дверь, а Юля с кружкой в руках, пытается открыть эту дверь на лоджию, чтобы из этой кружки снова облить, уже и так мокрого от этих поливов, деда.
Я уже говорил, что мой папа сразу принял мою жену очень хорошо, и поэтому, когда мы снова стали жить вместе, он очень обрадовался. Дело в том, что у него было высокое давление и высокий уровень холестерина, из-за чего мама держала его на строгой диете, не позволяя ему есть хлеб и пить крепкий чай. И вот мы с мамой уходим на работу, дома с ним остаются Люда и Юля. И в эти дни у него иногда случался настоящий праздник.
Он зовёт Люду, та приходит к нему.
– Ида ушла?
– Ушла.
– Сёма ушёл?
– Ушёл!
– Я тебя попрошу, как дочку, завари мне пожалуйста хотя бы один стакан твоего чая и дай, – при этом он показывает половину своей ладони, – кусочек свежего чёрного хлеба с маслом.
Люда исполняет его просьбу, он блаженствует и умиротворённо ложится отдыхать.
Сейчас я понимаю, что это были последние месяцы, когда он мог насладиться даже такой нехитрой едой. Позже его общее состояние ухудшилось настолько, что он уже не совсем правильно мог оценивать происходящее, мы переехали назад в свою квартиру, и ему уже никто не устраивал тот тайный праздничный завтрак. А я благодарен своей жене за то, что в те трудные для него времена она, напоследок, этим московским чаем с нехитрым бутербродом с маслом смогла хоть немножко скрасить его в общем-то довольно безрадостное, при том его болезненном состоянии, существование.
И ещё о папе… Людин сотрудник, телеоператор Володя Гурьян пришёл с профессиональным фотоаппаратом сделать фотосессию нашей семьи. Фотографирует нас, дочку, тёщу, которая приехала погостить, а потом он по моей просьбе предлагает сфотографироваться нашему папе, который с радостью соглашается. Он надевает свой парадный пиджак со всеми своими боевыми и трудовыми наградами – орденами и медалями, правда при этом не успевает побриться. Я предлагаю его побрить, но он отказывается, и, может быть, это и хорошо, так как снимки получились более естественными и жизненными. Особенно хороши его фотографии с внучкой, то есть с нашей дочкой на руках. Это, пожалуй, были последние фотографии моего отца, когда он, как говорится, «в полном уме и твёрдой памяти».
Я смотрю сегодня на это фото, глаза его весело блестят, он снова молод и, судя по этому задорному блеску в его глазах, он снова счастлив…
У нас снова произошло радостное событие. Наш старый дом на улице Островского наконец-то капитально отремонтирован, остались какие-то мелкие штрихи. Приехал наш сосед дядя Миша и сообщил, что стены кухни и ванны будут частично выкладывать кафелем, но надо подать заявление в райжилуправление. Я поехал, подал, а потом мы с Людой купили дополнительно несколько ящиков кафеля, после чего я привёз его на наш дом, встретился с кафельщиком, договорился, что он выполнит дополнительную работу, обложит все стены в ванной, а я ему заплачу. В договоренный день я сильно простудился и не смог поехать принимать работу.
Позвонил всё тот же дядя Миша и сказал, что где-то наверху, на нашем этаже, он услышал какой-то страшный шум и грохот. Он поднялся на этаж и увидел, как пьяный в дупель кафельщик молотком разбивает на стенах весь кафель, который он уже полностью выложил по всей нашей ванной. Очевидно, делая это от того, что я не приехал и не расплатился. Назавтра я укутался потеплее и поехал на наш дом. В своей квартире, в ванной я увидел всё того же кафельщика, уже абсолютно трезвого, сидевшего понуро, как побитая собака и укладывающего плитку в тех местах, которые он вчера разгромил. Я рассчитался, дал ему чуть больше оговоренной суммы, чтобы он поправил здоровье, и уехал.
kackad.press 