ИЗРАИЛЬСКАЯ ПАНОРАМА

ВИРУС – В ТРУБЕ!

В СМИ промелькнуло сообщение о том, что в канализационных стоках Ашкелона был обнаружен коронавирус, что в итоге позволило вовремя забить тревогу и локализовать эпидемию в этом городе. Речь и в самом деле идет об определенном прорыве в борьбе с коронавирусом, но говорить о массовом применении нового метода пока рано.

Идея анализа канализационных стоков для выявления коронавируса родилась еще в марте 2020 года, на первом этапе развития эпидемии, в лаборатории биотехнологий Беэр-шевского университета. Однако путь от любой идеи до ее воплощения всегда берёт немало времени, а в данном случае надо было разработать новую систему забора и анализа проб с тем, чтобы она была как можно более точной.

Но тогдашний глава Минздрава Юлий Эдельштейн дал зеленый свет инициативе лаборатории, выделил средства на ее реализацию, и к созданию специальных пробозаборников было решено подключить старт-ап компанию «Кендо» и специалистов хайфского Техниона.

Уже в июне 2020 года пилотный проект по анализу канализационных стоков начал действовать в Ашкелоне, а в сентябре-октябре, то есть в наиболее тяжелый период эпидемии, Минздрав решил распространить его на Беэр-Шеву, Иерусалим и Нетанию.

– Разработанный нами метод анализа, по большому счету, позволяет узнать многое о жителях того или иного города, – говорит заведующий биотехнологической лабораторией Беэр-шевского университета проф. Ариэль Кушмаро. – Например, какие наркотики или лекарственные препараты они чаще всего употребляют. Но мы, само собой, сосредоточились именно на выявлении коронавируса.

Преимущества нашего метода очевидны. Так как в итоге вся деятельность нашего организма проходит через желудок, то если человек заразился коронавирусом, последний почти мгновенно начинает присутствовать и в продуктах его естественных отправлений. Инкубационный период от заражения до проявления болезни, как известно, занимает две недели, и эти две недели инфицированный даже не подозревает, что стал носителем вируса. Он может уже болеть, но если болезнь протекает бессимптомно, то даже не подозревать об этом. И, само собой, заражать других людей, у которых болезнь будет протекать уже в другой, куда более тяжелой форме.

Таким образом, речь идет о самом раннем выявлении инфекции, какое только возможно. Причем обратите внимание: без вмешательства в частную жизнь людей, без принуждения кого-либо к прохождению тестов. Уже потом, когда наличие коронавируса будет установлено, можно сообщить об этом жителям и призвать их в массовом порядке проходить тесты.

В рамках пилотного проекта, рассказывает проф. Кушмаро, удалось также разработать таблицу, показывающую при какой концентрации коронавируса в канализации город меняет свой цвет с «желтого» на «оранжевый» и «красный», а при какой его можно считать «зеленым». Это ни в коем случае не отменяет необходимость проведения PCR-тестов, но является необычайно ценным подспорьем для эпидемиологов.

• 

• 

• 

Проведенные на территории Техниона исследования показали, что при желании можно предельно точно очертить участок территории, на которой появились первые инфицированные и в итоге даже установить здания, в которых они находятся. Вряд ли нужно говорить, что это позволяет избежать объявления локдауна во всем городе, а локализировать его тем или иным районом или даже кварталом.

– Идеи носятся в воздухе, и методы эпидемиологического анализа сточных вод уже разработаны в ряде стран Европы, – говорит проф. Кушмаро. – Но мы однозначно были первыми. К сожалению, применения на всей территории Израиля наш метод так пока и не получил. Причина банальна: бюджетные трудности. Но будем надеяться, что новое руководство Минздрава осознает важность проекта и найдет средства для того, чтобы распространить его на всю страну.

ЭТО – НЕ КРАЖА, А ПРОСТО ДЕЛЕЖКА?

В последние годы в СМИ было опубликовано бесчисленное количество статей, рассказывающих о кражах скота и сельскохозяйственной продукции у израильских фермеров. Суммарные убытки, наносимые этими кражами, исчисляются миллиардами шекелей в год и уже довели десятки, если не сотни фермеров до разорения. Почти все эти кражи на протяжении всего времени существования Израиля совершались бедуинами, жителями арабских деревень Галилеи или Палестинской автономии. Однако сейчас фермеры говорят о новой свалившейся на них напасти: воровать урожай в полях и садах стали евреи. Причем в количествах, вполне соизмеримых, с арабами.

– Нельзя сказать, что все евреи – ангелы, и прежде никогда кражами не занимались, – рассказал фермер Ноам Липкин. – Но если раньше это были единичные случаи, то сейчас стало массовым явлением. У израильтян появилось новое развлечение: «экскурсии» по сельскохозяйственным угодьям киббуцов и мошавов и сбор урожая «на пробу» или «для личных нужд».

Как правило, такие вылазки совершаются в субботу, когда даже светские фермеры не работают, и людям это прекрасно известно. Когда же их ловишь за руку и обвиняешь в воровстве, они делают большие глаза и обижаются: «Я – вор?! Да как ты смеешь?! Что я у тебя взял – пару гроздей винограда и два килограмма мандаринов?! Два несчастных арбуза?!».

И ведь действительно: большинство из этих людей считают себя нормативными, законопослушными гражданами. Они никогда ничего не крали в магазинах или где-то еще. Само обвинение в краже они чаще всего воспринимают как оскорбление. Среди них есть соцработники, врачи, учителя, инженеры… Пару раз в кражах с полей были уличены даже полицейские.

Этим людям почему-то просто в голову не приходит, что присваивать себе плоды чужого труда – это и есть воровство. А в каждый выращенный нами арбуз, в каждое яблоко вложено немало труда. И аргумент «Я взял только два кило мандаринов, от этого никто не обеднеет. Арабы воруют сотнями килограммов!» совершенно неприемлем. Потому что для нас нет никакой разницы, были украдены 200 кг мандаринов одним вором, или 100 человек украли по два килограмма!

Фермеры также рассказывают, что, будучи пойманными за руку, «новые воры» всеми силами пытаются преуменьшить размеры кражи. Например, утверждают, что хотели «только попробовать». Или «взяли всего несколько плодов». Или что собирали только то, что упало на землю.

Но, во-первых, такая ложь быстро разоблачается. К примеру, грейпфруты, падая на землю, почти всегда разбиваются, и собирать их бессмысленно. То есть человек, утверждающий подобное и при этом набравший две полные сумки грейпфрутов, откровенно лжет. А вот женщина, собравшая несколько килограммов орехов пекан, говорит правду – поскольку этот вид орехов и собирается после того, как они упали на землю.

В любом случае «пробами» дело почти никогда не ограничивается. Когда люди начинают собирать «для себя», они берут еще и для тещи, брата, сестры и прочих родственников, и в результате мало кто уходит из фруктового сада или виноградника, набрав меньше 10 кг. Был случай, когда «выехавшая на природу» семья сотрудницы мэрии одного из южных городов собрала 80 кг лука.

Но лук это и в самом деле исключение из правил. Наиболее популярными плодами земли у еврейских любителей поживиться за счет фермеров являются авокадо, манго, виноград и нектарины – те, которые сегодня стоят в магазинах не меньше 20 шекелей за килограмм.

Кроме того, речь не всегда идет о краже в прямом смысле слова, но ущерб существует в любом случае. Например, в период цветения миндаля тысячи израильтян выезжают на миндальные плантации, чтобы полюбоваться этим зрелищем, а заодно… обломать веточки деревьев с цветками, чтобы потом поставить их дома в вазу. Но ведь именно из этих цветков и должен завязаться миндаль, и каждая срезанная веточка – это снижение будущего урожая.

Еще одним недавно появившимся у израильской публики развлечением стала фотосессия в пшеничных полях. Снимки людей самого разного возраста, лежащих или стоящих посреди пшеничного поля с венком из пшеничных колосьев заполнили в эти месяцы «Фейсбук», «Инстаграм» и другие социальные сети. Но в этих сетях вы не найдете снимков вытоптанных полей или данных о том, сколько колосьев было сорвано на венки, нанеся ощутимый ущерб урожаю зерновых.

Самая большая проблема, по словам фермеров, заключается в том, что полиция крайне вяло реагирует на их жалобы даже в тех случаях, когда они ловят воров «на горячем». Помогают в этом камеры наблюдения, которые фермеры сейчас устанавливают всюду, где только возможно.

– В таких случаях почти всегда следует мольба не вызывать полицию, так как это может нанести ущерб карьере, повредить репутации и т.д., – продолжает рассказывать Ноам. – Во многих случаях воришки сами выражают готовность оплатить нанесенный ущерб, но затем начинают торговаться. Но, по большому счету, толку от полиции мало. Раньше полицейские вообще отказывались приезжать на вызовы, если было украдено меньше 100 кг фруктов или овощей. Сейчас они приезжают, но до возбуждения уголовного дела почти никогда не доходит – ворам предлагается заплатить штраф с учетом нанесенного нам ущерба, и часть этого штрафа перечисляется нам. Это уже кое-что, во всяком случае, есть ощущение, что тебя принимают в расчет.

В некоторых случаях, когда речь идет о масштабной краже, дело все же открывается, но спустя несколько месяцев закрывается «за отсутствием общественного интереса».

Лишь единицы таких дел доходят до суда, и там они опять-таки либо закрываются, либо суд выносит совершенно смехотворное наказание. Именно в легкости наказания за подобные преступления и заключается, на мой взгляд, проблема. Если бы люди знали, что за даже кражу нескольких килограммов фруктов они заплатят штраф в несколько тысяч шекелей и отправятся на несколько месяцев в тюрьму, набегов на поля и сады стало бы меньше.

Предложения оградить свои угодья забором и нанять охрану фермеры отвергают. Во-первых, по их словам, обе эти меры влекут за собой огромные расходы, после которых заниматься сельским хозяйством становится совершенно нерентабельно. Во-вторых, любая ограда затруднит свободный подъезд к посадкам, а он крайне необходим.

В полиции, как обычно, обвинения в пассивности категорически отрицают. Наоборот, говорят в ее руководстве, в последнее время борьба с сельскохозяйственными кражами активизировалась, и приносит свои плоды.

В то же время в правоохранительных органах признают, что 12% таких краж в прошлом году были совершены евреями, но с начала года этот показатель упал почти вдвое. Сам факт, что многие представители еврейского сектора стали заниматься подобным промыслом, в полиции объясняют тем, что в период эпидемии финансовое состояние десятков тысяч семей резко ухудшилось, но при этом у людей появилось больше свободного времени. Ну и начавшееся в прошлом году и продолжающееся в нынешнее фантастическое подорожание фруктов и овощей, безусловно, тоже сыграло свою роль.

В организации «а-Шомер а-хадаш» («Новый страж»), помогающей фермерам Галилеи Негева в охране своих владений, говорят, что в основе краж, совершаемых евреями и арабами, лежит один и тот же психологический мотив: и те, и другие убеждены, что они ничего не воруют.

Арабы считают, что евреи работают на земле, которая должна и рано или поздно все равно будет принадлежать им, а на своей земле они могут делать все, что хотят. Евреи же всерьез считают, что фермеры намерено обирают их, завышая цену на свою продукцию, и потому нет ничего зазорного в том, чтобы «пощипать» выращенный ими урожай.

Некоторые вообще уверены, что фрукты и овощи растут сами по себе, никакого особого труда и затрат в их выращивание не вкладывается, а потому каждый вправе отведать или даже собрать для дома приглянувшиеся ему фрукты. Тем более, что зачастую их никто не охраняет.

Прямым следствием такого подхода является то, что год от года все больше еврейских фермеров отказываются продолжать работать на земле. Но свято место, как известно, пусто не бывает, и брошенные участки очень быстро захватываются бедуинами, а это в свою очередь создает немалую угрозу для будущего Израиля как еврейского государства. И чем быстрее и отдельные граждане, и полиция, и общество в целом это осознает, тем будет лучше для всех.

* * *

Как оказалось, фермеры Негева страдают не только от воров разных национальностей и вероисповеданий. Немалый ущерб наносит им и ЦАХАЛ.

Так, недавно во время учений танки ЦАХАЛа случайно проломили ограду животноводческой фермы, в результате чего сотни коров и овец разбежались по округе. Собрать всех их не удалось – видимо, часть была отловлена бедуинами.

ВИНО ДЛЯ ДЕДУШЕК АМИРА ГУТАЛЯ

Не так давно я оказался с друзьями на дегустации вина в удивительном месте под названием «а-Сабим шотим» («Дедушки пьют»), расположенном в поселке Цур Адасса. Нет, это не винодельня, а скорее, винный погреб с различными кошерными французскими, итальянскими и израильскими винами, а также со множеством сортов виски, сидра, пива, арака и прочих алкогольных напитков.

За 100 шекелей на человека вы получаете здесь огромное блюдо с различными сырами и намазками домашнего изготовления, три-четыре сорта хлеба их собственной выпечки и возможность дегустировать любое вино и другие напитки по вашему выбору или выбору хозяина этого места Амира Гуталя.

Правда, как показал наш опыт, после трех бутылок хорошего сухого, полусухого и грушевого сидра и трех бутылок вина – от белого до красного – вам уже больше пить не хочется. Но главное в этом месте даже не винопитие, а те разговоры о вине и о жизни, которые ведутся за столом.

Сам Амир Гуталь предпочитает называть себя не сомелье, а экспертом по винам и другим алкогольным напиткам. Как только на какой-то израильской винодельне производится новый сорт вина, его вызывают для того, чтобы он оценил его вкус, коммерческий потенциал и посоветовал, что в его технологии можно улучшить. И мнение Гуталя как эксперта часто оказывается решающим.

– Правда, и у меня бывают ошибки, – с улыбкой рассказал Амир. – Например, недавно меня пригласили на новую виноделью в Негев, где решили делать вино на естественной основе – то есть дать винограду свободно расти без всяких химикалий, а затем изготавливать его по естественной технологии, без дрожжей и добавки диоксида серы.

Что ж, идея, безусловно, хорошая. Но, во-первых, место для виноградника там не самое подходящее, во-вторых, у хозяев нет опыта виноделия. В общем, когда я попробовал вино, то подумал, что оно годится разве что на то, чтобы мыть им посуду. Хозяину винодельни я деликатно сказал, что коммерческого потенциала у его продукции нет. И вдруг он звонит через пару недель и сообщает, что какой-то бизнесмен из Германии купил у него всю партию. «Он попробовал твое вино?» – спрашиваю я. «Нет, – отвечает. – Покупатель сказал, что сейчас в Германии очень большая мода на экологически чистые продукты, так что его в любом случае с руками оторвут».

Амир Гуталь – это неистощимый источник по истории виноделия, культуре употребления вина, и о каждой винодельне и даже о каждом сорте вина у него есть отдельная, подчас весьма захватывающая история.

И все же главная достопримечательность «а-Сабим шотим» – это сам Амир, потому что в самой его биографии и истории его семьи отразились многие вехи истории Израиля и еврейского народа.

Кстати, по профессии Амир Гуталь – учитель истории. Много лет он проработал директором школы для подростков из группы риска в Иерусалиме. Профессию он себе не выбирал – оба его деда были директорами школ. Потом такой же пост занимал его отец в школе, а мать работала там же учительницей. Да и жена Амира – тоже по профессии учительница французского.

– Я родился в Израиле, но корни моей семьи из Эльзаса, – рассказывает Амир. – Мой прадед по фамилии Зеликовский попал в Эльзас из Польши. Он был уже из «маскилим» – тех евреев, которые ратовали за то, чтобы молодежь вместо ешив шла в университеты. Но надо же было случиться, что, попав в Эльзас, он по уши влюбился в 15-летнюю дочь местного раввина. А влюбившись, почти тут же отправился просить ее руки. Раввин посмотрел на него и спросил: «А ты вообще кто – еврей или гой?! Посмотри, как ты выглядишь!».

В общем, прадеду ради того, чтобы жениться на любимой пришлось срочно «возвращаться к ответу». О силе его любви к прабабке у нас в семье ходили легенды. Когда она умерла, он сказал: «Я не кончаю жизнь самоубийством только потому, что это запрещает Тора. Но жить мне уже незачем».

Один из моих дедов репатриировался в Эрец-Исраэль из Франции еще в 1930-е годы и здесь возглавил школу. Вы знаете, что это была за школа? Почти все преподаватели в ней были в прошлом профессорами различных немецких университетов! А что было делать, если мест на всех профессоров в единственном университете страны не хватало?! Приходилось переквалифицироваться в простые учителя! Школа этого моего деда дала Израилю множество выдающихся ученых, инженеров, да и раввинов.

Раввин Адин Штайнзальц до конца жизни говорил, что благодарен деду за то, что он разрешил ему, тогда совершенно светскому мальчику, учиться в религиозной школе.

Этот дед, кстати, был очень суровым человеком. Многие знавшие его старики, говорили мне, что до сих пор помнят силу его подзатыльников. Второй дед, наоборот, был очень мягким, сторонником современных методов воспитания. Но они дружили, у них был общий круг друзей, и потому свадьба моих родителей была предрешена. Как и то, что моим сандаком на обрезании будет близкий друг обоих дедов великий Шмуэль-Йосеф Агнон.

В этот момент Амир Гуталь предлагает нам попробовать розовое вино с винодельни «Агур», и рассказывает, что ее создал парень, получивший травматический шок на Войне Судного дня. Он долго искал, чем заняться, пока, наконец, не купил участок земли, посадил виноград и стал серьезно осваивать виноделие. Хотя вино у него получилось неплохое, продажа не шла, а отдавать 70% прибыли оптовикам он не хотел. И тогда его вино стали покупать товарищи по армии. Но многие из них, приобретая по два-три ящика, не могли его пить, поскольку оно было не кошерным. Узнав об этом, основатель компании «Агур» сделал свою винодельню кошерной.

Но, признаюсь, с момента упоминания об Агноне, Амир Гуталь интересовал меня куда больше, чем все вина мира вместе взятые.

Как оказалось, когда ему было 15 лет, его родителей пригласили во Францию – чтобы отец возглавил там еврейскую школу.

– Предложение не было неожиданным, – вспоминает Амир. – Разговорным у нас в семье был французский, и я рос не только на еврейской, но и на французской литературе. Хотя надежд родителей не оправдывал, и долго учился из рук вон плохо. Сейчас бы сказали, что у меня была дислексия или синдром дефицита внимания, а тогда просто говорили, что я – страшный лодырь. Тем не менее, во Франции со мной что-то произошло, я стал учиться резко лучше, много читать, и в итоге окончил историко-филологический факультет Страсбургского университета, а затем и защитил докторскую диссертацию на тему «Типологические особенности средневекового еврейского фольклора».

После этого я решил, что пришло время возвращаться в Израиль. Конечно, я мечтал преподавать в университете, но выяснилось, что для этого в Израиле надо окончить университет не во Франции, а в Америке – докторская степень Страсбургского университета (кстати, не самого плохого в Европе) здесь никому не нужна.

Вот так получилось, что первые годы после возвращения на родину доктор Амир Гуталь работал скромным библиотекарем в университетской библиотеке. Однажды за пять минут до закрытия библиотеки в зал вбежала симпатичная девушка.

– Ой, а можно я выберу книгу? Мне очень нужно! – взмолилась она.

– Нельзя! – отрезал Амир. – Мы закрываемся. Надо было прийти вовремя. А то распустились тут!

С работы он уезжал последним отходившим от университета автобусом. В салоне, кроме него и этой девушки, никого не оказалось, и он подошел к ней, чтобы извиниться за грубость, а заодно объяснить, что иначе поступить просто не мог – не хотелось пропустить автобус и топать пешком до дома, в Кирьят-Йовель.

Анита оказалась новой репатрианткой из Швейцарии – только что одна приехала из этой страны, будучи убежденной сионистской. А до этого успела посидеть в парижском КПЗ за участие в бурной демонстрации в поддержку советских евреев во время европейского турне Леонида Брежнева.

Через месяц Амир поехал в Швейцарию – знакомиться с родителями невесты. Отец Аниты, занимавшийся всю жизнь торговлей швейцарскими часами, брезгливо посмотрел на наручные японские часы будущего зятя (считавшиеся тогда в Израиле последним писком моды), затем перевел взгляд на дочь и спросил: «Ну, и кого ты привела в приличный еврейский дом?!».

Оказалось, что привела кого надо – корни семьи Аниты тоже были из Эльзаса, причем из той же деревни, из которой и предки Амира. Впрочем, многие евреи Эльзаса были именно из той деревни, и многие стали в прошлом веке оттуда разъезжаться в другие области Франции именно потому, что все ее жители были, по сути, родственниками.

– В общем, вскоре мы поженились, и вместе вырастили девять детей – семь «биологических» и двух приемных, хотя я разницы не делаю. Сейчас занимаемся внуками. Один из моих сыновей женился на «русской», так что внучка болтает на этом языке и пытается учить меня. Хотя и мне этот язык не совсем чужой, я давно привык к его звучанию, – говорит Амир Гуталь.

Мы уже пьем великолепное красное вино, произнеся необходимое благословение (оказывается, при переходе с белого и розового на красное надо произносить благословение «тов у метив» – «от хорошего к лучшему»), но я даже не смотрю на сорт – настолько меня захватила история жизни этого человека.

– И почему русский язык тебе не чужой? – спрашиваю я.

– Потому, – объясняет Амир, – что до выхода на пенсию я был директором школы для трудных подростков. Они были из разных семей – как светских, так и религиозных, но у каждого за спиной была своя история. Очень страшная зачастую история. И так получилось, что значительная часть, если не сказать почти весь педагогический коллектив состоял из выходцев из бывшего СССР. Вот тогда я по-настоящему оценил тот уровень образования, который вы получали! Особенно, по математике и естественнонаучным дисциплинам.

Так вот, вместе с этими учителями мы творили настоящие чудеса – медленно, шаг за шагом, увлекали этих ребят учебой, внушали им уверенность в своих силах и добивались того, что большинство из них получали полный аттестат зрелости. Подвигали мы их к этому исподволь, находя тот предмет, по которому они могут лучше всего преуспеть и индивидуально готовя к сдаче по нему экзамена на «багрут» (аттестат зрелости – прим. ред.). Затем мы убеждали ребят, что раз они уже сдали часть экзаменов, то не стоит останавливаться – надо продолжать работать.

Кстати, одной из преподавательниц английского у меня была репатриантка из Эфиопии. Когда в школе появился паренек из этой страны, я решил, что для начала его можно подвигнуть сдать багрут по амхарскому языку – до четырех единиц там очень низкий уровень требований. Попросил ее заняться с новичком, и нарвался на резкое возмущение – дескать, какое отношение она, учительница английского, имеет к амхарскому?! С трудом, но я ее все-таки убедил. А сейчас этот наш ученик сам преподает иврит и ТАНАХ в школе.

Кстати, потом эта женщина обвинила меня в расизме на том основании, что я не привлекаю ее к участию в педсоветах.

«Послушай, – попытался объяснить я ей. – Они все равно на педсоветах через четверть часа переходят на русский, и дальше их уже не остановить. Я и сам, честно говоря, чувствую там себя не в своей тарелке, а представь, каково будет тебе! Причем здесь расизм?!».

«За меня не волнуйся! – ответила она. – У меня прекрасный русский. Я, между прочим, по специальному направлению правительства Эфиопии училась в Москве в Институте Патриса Лумумбы. Так что, если ты чувствуешь себя на педсоветах не в своей тарелке, то это сугубо твое личное дело! Я так чувствовать не буду!».

К этому времени перед нами стоит уже небольшая батарея пустых бутылок, и я чувствую, что постепенно утрачиваю связь разговора. И когда Амир предлагает попробовать какой-то новый сорт виски, который лишь недавно появился в элитных магазинах спиртных напитков и который он предлагает только избранным, я признаю, что я – пас. Я, конечно, тоже пьющий дедушка, но не до такой же степени!

Выясняется, что винами и всем, что с ними связано Амир Гуталь увлекся относительно недавно – после выхода на пенсию. Да и «а-Сабим шотим» – это, безусловно, не бизнес (а когда я прикинул приблизительную стоимость выпитого и съеденного нами за 100 шекелей на нос, то понял, что это, скорее, была посиделка вскладчину). Просто надо же было чем-то себя занять, а что может быть приятнее для еврея из Франции, чем посидеть за бокалом хорошего вина и поговорить за жизнь?!

Дом у Гуталя просторный, но он говорит, что никогда не приглашает больше двадцати гостей. А лучше – меньше, потому что главное здесь именно разговор или живая музыка (есть и такое!), а не выпивка.

– Мы еще встретимся. Я так думаю! – говорю я на прощание, хотя понимаю, что «Мимино» Амир точно не смотрел, и цитат из него не знает.

СЛЫШАТЬ И БЫТЬ УСЛЫШАННЫМИ

В мае Лиат Авраами имеющая с детства проблемы со слухом официально зарегистрировала компанию «Маагалей шмиа» («Круг слышимости»). Но у новой компании есть и другое название – «Дети CODA».

Для тех, кто не знает: словом CODA во всем мире обозначают слышащих детей глухонемых или слабослышащих родителей. На сегодняшний день в Израиле живет более 800 000 глухонемых и слабослышащих людей, и каждый год в систему образования вливается около 5000 детей с серьезными дефектами слуха. Такова официальная статистика.

Но вот статистики о том, сколько CODA живет в стране, нет. Между тем, у этой группы населения и, прежде всего, у входящих в нее детей и подростков, безусловно, есть свои проблемы, и они тоже нуждаются в помощи.

– Такие, как я, взрослеют намного быстрее своих сверстников, – рассказывает Лиат Авраами. – Уже в младенчестве CODA начинает понимать, что плакать и кричать бесполезно, так как родители его не слышат. Чтобы привлечь их внимание, надо бросить в них какую-нибудь вещь или включить и выключить свет. Ты очень быстро осваиваешь язык жестов и мимики, но вот с освоением звуковой речи у нас почти всегда есть задержка, так как мы ее слышим не так часто, как другие дети. И наш словарный запас долго, иногда до подросткового возраста, все же беднее, чем у сверстников.

В то же время уже с трех-четырех лет ты становишься связным между твоими родителями и миром слышащих людей, и потому очень рано знакомишься с проблемами взрослых. Иногда и такими, которые ребенку знать вроде бы совсем не полагается. Например, ты начинаешь чувствовать, через сколько унижений приходится проходить родителям при попытках устроиться на работу, даже в бытовом общении, не говоря уже при столкновении с израильской бюрократией. Хотя в последние годы есть определенные позитивные сдвиги в отношении общества к глухонемым, еще очень многое остается нерешенным.

Например, в банке почти всегда можно найти переводчика на русский, амхарский или арабский языки, но вот переводчика на язык жестов там нет, и его отсутствие никого не волнует. Мне пришлось уже в три года быть переводчиком для родителей в банке, и так как я не всегда понимала, чего его служащие хотят от родителей, а родители – от банковских служащих, то приходилось быть очень креативной.

– Ты чувствовала себя ущербной среди сверстников от того, что твои родители – глухонемые?

– Не ущербной, а особенной. Я даже гордилась тем, что владею и речью, и языком жестом. И родителей своих я никогда не стыдилась, поскольку они у меня – замечательные! Очень интеллектуальные, с огромным чувством юмора. И очень любящие, и заботливые.

Отец, будучи совершенно глухим, хотел, чтобы мы росли в мире музыки. Поэтому музыка звучала у нас в доме постоянно, и просыпались мы утром под песни Риты или какого-либо другого популярного исполнителя.

В то же время нельзя не признавать, что у CODA есть свои психологические, да и не только психологические проблемы. В силу самой специфики своей семьи они отличаются от одноклассников: они более ранимы, не очень коммуникабельны. Поэтому некоммерческие организации, призванные помогать CODA и объединять их, уже давно существуют во многих странах мира. Мы в этом смысле сильно запоздали – лет на десять. Хотя реально наша компания начала действовать еще в прошлом году, официально мы зарегистрировались лишь пару месяцев назад. Работаем пока исключительно на энтузиазме, без всякой финансовой помощи со стороны.

– А в чем заключается главное направление деятельности вашей компании?

– Мы создаем клубы для детей-CODA по всей стране. В клубах пока две возрастные группы – для детей от 7 до 13 лет, и тех, кого условно можно назвать старшеклассниками. Все вожатые в группах – тоже CODA. Обычно это девочки.

Старшеклассницы становятся вожатыми в младших группах, а мы-взрослые – у них. Атмосфера у нас в клубах особенная, потому что никто не может понять CODA, кроме CODA. И никто лучше нас не знает мира наших родителей и их проблем. Мне лично потребовалось много лет огромной внутренней работы над собой прежде, чем я смогла полностью интегрироваться в общество и избавиться от тех или иных психологических комплексов, которые у меня были, несмотря на все усилия родителей. Сейчас я хочу помочь другим CODA пройти этот путь как можно быстрее и безболезненнее.

Удалось побеседовать с двумя юными активистками клубов CODA – десятиклассницами Ногой Альмог и Анат Леви. Обе они, как и Лиат Авраами, старшие в семье, и обе являются вожатыми в группах для учеников 1-3 классов. Нога, помимо учебы, ходит в кружок живописи и в танцевальную студию, но работу в компании воспринимает очень серьезно.

– У меня, наверное, не совсем обычная судьба, – говорит Нога. – Когда я была в 4 классе, врачи решили сделать отцу операцию, которая должна была позволить ему слышать. Стопроцентной гарантии на успех они не давали, поэтому мы очень волновались, как пройдет операция. Но отец после нее и в самом деле стал слышать, и я никогда не забуду, как он впервые услышал, как я обращаюсь к нему «Папа!».

Тем не менее, я остаюсь CODA, и когда дети в группе узнают, что я – такая же, как они, что у меня тоже глухонемые родители, между нами устанавливаются особые, очень доверительные отношения. Я помогаю им справляться с самыми различными их проблемами, а они делятся со мной всеми своими тайнами и переживаниями. И, что самое интересное, хотя они намного младше меня, я тоже делюсь с ними своими тайнами и спрашиваю их совета. И иногда их советы мне очень пригождаются – ведь даже самые маленькие CODA обычно куда взрослее и умнее сверстников, они нередко куда острее чувствуют мир.

– Работа с детьми, наверное, дает мне куда больше, чем я даю им, – признается Анат Леви. – Я научилась управлять группой, находить индивидуальный подход к каждому, стала более креативной. Но самое главное – общение с ними доставляет мне удовольствие. Я очень люблю всех своих воспитанников, и не только встречаюсь с ними, но и общаюсь по «Зумму». Тем для общения у нас множество, потому что у детей CODA всегда много проблем, и никогда не знаешь, откуда придет следующая. Мы ведь не только переводчики и посредники в деле общения наших родителей с окружающим миром, но и зачастую отчасти еще и родители наших старших сестер и братьев. Вообще, быть CODA в любом возрасте – это значит постоянно нести на себе бремя большой ответственности. Поверьте, это нелегко. И ты благодарен любому, кто готов тебе помочь в этом.