«ЛАЗАРЬ КАГАНОВИЧ» ПЛЫВЕТ В ИРАН

(Судьбы еврейских беженцев в годы Холокоста)

Когда бы меня не спрашивали о том, является ли мой отец пережившим Холокост, я отвечала: «Нет, он из Детей Тегерана».

Михаль Декель, автор книги «Дети Тегерана»

«Мы совершенно такие же, как и другие австрийцы. Большинство из нас имеют хорошее образование. Трое – инженеры, двое – архитекторы, один – врач, а несколько остальных – фермеры и рабочие разных специальностей. Со всем уважением мы обращаемся к Вам с просьбой разрешить нам въезд в Вашу страну на постоянное местожительство. Нас 15-20 семей, и мы хотели бы стать образцовыми гражданами Вашей страны… Мы хотели бы работать вместе с Вами, и у нас нет намерения конкурировать с кем-то в Вашей стране. Наши инженеры являются специалистами в различных отраслях промышленности и городском планировании. Они смогут помочь Вам в строительстве правительственных зданий. Естественно, мы сможем помочь и Вашим работникам и поделиться с ними нашими знаниями. Заявляем, что мы уже рассматриваем себя как соблюдающих Ваши законы. Позвольте нам верить в то, что Вы разрешите нам работать в Вашей стране и дадите нам участок земли, чтобы мы сделали ее цветущей. Ждем Вашего ответа».

Кто бы сегодня помнил, что бегущие от Гитлера евреи искали убежища в Иране! Но вот перед нами петиция «пятидесяти австрийских евреев» Министерству иностранных дел Ирана, датированная 18 октября 1938 года. Оказывается, что еще с 1936 года евреи начали заполнять прошения о выдаче виз в посольстве этой страны в Берлине, и некоторые эти прошения удовлетворялись. Правительство Ирана рассудило тогда, что использовать евреев, желающих перебраться в Иран, возможно, и начало впускать «врачей, инженеров специалистов в области сельского хозяйства, руководителей среднего звена, архитекторов, механиков, музыкантов и ремесленников».

***

«То, что мой отец был среди Детей Тегерана, я всегда принимала как данность, – пишет профессор City College of New York Михаль Декель в своей одноименной книге (Children of Tehran: A Holocaust Refugee Odyssey. By Michal Dekel / W.W. Norton & Company, New York), – так же просто как факт того, что он был, что у него были прямые жестковатые черные волосы, которые он зачесывал назад, и маленькие, узкие голубые глаза; или того, что он умер 10 октября 1993 года, через год после того, как вышел на пенсию. Он был тихим, обычным человеком из сонного города на севере Израиля, и в 2007 году, через 14 лет после смерти, его образ, который я сохранила, был расплывчатым и обезличенным: учтивого, сдержанного человека, довольно строгого, иногда подверженного вспышкам ярости. Я ничего не знала об истории его семьи, да и не думала, что она много про него расскажет».

Но именно тогда, в 2007 году, Михаль Декель сама решила заняться историей Детей Тегерана, пройти в буквальном смысле слова тем путем, которым ее отец прошел от польского Острув-Мазовецка, своего родного города, до Подмандатной Палестины.

Для своей книги, работа над которой заняла 10 лет, Михаль Декель опиралась на свидетельства тех, кто либо сам, либо со слов очевидцев мог рассказать о событиях того времени. Это были и еще живущие родственники, и другие Дети Тегерана, жители тех мест, по которым пролегла долгая дорога на Землю Обетованную, ее проводники и консультанты, и многие-многие книги и документы. Особенно надо выделить собранные в 1943 году Польским информационным центром (Polish Information Center) в Иерусалиме показания прибывших в Палестину беженцев – уроженцев Польши, евреев и католиков. Их рассказы были использованы польско-еврейским историком Хенриком Гринбергом для его книги на польском языке «Дети Сиона». В ней был список «польских граждан, эвакуированных из Советского Союза и Ирана в Палестину», и там Михаль Декель нашла своего отца, его сестру и их двоюродную сестру: Ханнания Тейтель, 14 лет; Регина Тейтель, 11 лет; Эмма Перельгрик, 10 лет. В 1950-х годах Ханнан переделал на иврит свою фамилию, поменяв ее на Декель, – значение при этом осталось прежним – пальма. Но показаний отца Михаль в книге Гринберга не было. Все же ей удалось найти их – в ешиве Gur Hasidic в Бней-Браке, где хранился архив журналиста Давида Флинкера, проводившего с ним интервью на идиш, Протокол №26, в Польском информационном центре в 1943 году.

Польша

Из показаний Ханнании Тейтеля, данных в 1943 году:

«На шестой день войны, даже до того, как немцы вошли в Острув, мы – папа, мама и маленькая сестра – бежали из города. Дороги были забиты беженцами, паника была ужасная. Папа был в городе нагидом (значительной персоной), хозяином пивоварни, и его хорошо знали все евреи и неевреи. У него было больше оснований бояться, чем другим. Мы бежали куда глаза глядят». (Нагид – духовный глава еврейской общины – прим. ред.)

Семья Тейтелей жила в Острув-Мазовецка на протяжении восьми поколений. К началу второй мировой войны Ханнану, будущему отцу Михаль, было 12 лет. У него была младшая сестра Регина, отца звали Зиндель, а мать Рухела. Они жили в двухэтажном доме, у них имелись несколько лошадей, овцы, коровы. Бизнесом большой семьи Тейтелей была местная пивоварня, Teitel Broca Browar. Управлял ею дядя Ханнана, Ицок, окончивший не что-нибудь, а Munchner Brauerakademie, Мюнхенскую пивную академию, а Зиндель был его заместителем.

Они бежали из Острува 6 сентября 1939 года, еще до прихода немцев. Поляки, работавшие на пивоварне, провожали их торжествующими криками: «Теперь это все станет нашим!» Это был первый из 1,277 дней, в течение которых они будут беженцами.

Михаль Декель пишет: «Примерно полтора миллиона польских евреев – почти половина всего еврейского населения Польши, – равно как и этнические поляки, литовцы и другие меньшинства, оказались внутри советских границ в первые месяцы войны, либо потому что их города подпали под советскую оккупацию, либо потому что, они, подобно Тейтелям, бежали на восток, чтобы спасись от вермахта». Через две недели бегства Тейтели лишились двух своих грузовичков «Шевроле» и продолжали путь на телеге с лошадью, купленных за астрономические деньги. Они останавливались в таких городках, как Семятыче и Ковель, видели перемены, постигшие их с приходом советской власти и мгновенную деградацию экономической жизни. Целые фабрики были вывезены в Россию, основная масса готовой продукции – от мебели до больничного питания и школьного оборудования – также была изъята. Очереди к магазинам, которые уже были почти пустыми, растягивались на кварталы. Драки до смертоубийства вспыхивали в продуктовых очередях, но Зиндель избегал их, отовариваясь на черном рынке. Как тяжело все это ему давалось, документируется в интервью Ханнана.

«Мой отец, который никогда не занимался спекуляциями и не мог сидеть без дела, впал в депрессию. Он не разрешал нам говорить и сам не произносил ни слова».

И, когда в середине ноября 1939 года, Зиндель получил письмо от своего родственника в городе Соколув-Подляски, «с той стороны». Оно звучало оптимистично, жизнь под немцами казалась нормальной, а потом появились и афишки, призывавшие регистрироваться для возвращения к оставленным домам. Со своей стороны, в апреле 1940 года советские власти начали кампанию паспортизации бывших польских граждан. «Русские вывесили на улице объявления, – говорится в Протоколе №26, – что надо приходить и регистрироваться, и что каждый, кто хочет ехать домой, будет отправлен именно туда, куда он укажет. Так что мой отец, недолго думая, заполнил бланк, отметив, что он хочет вернуться на немецкую сторону в Острув-Мазовецка».

И вот сотни тысяч людей задумались о том, что делать дальше. «Они взвешивали, – пишет Михаль Декель, – за и против, опираясь на суждения и знания, сохранявшиеся с прежних войн и прежней жизни. Они пытались сопоставить слухи о немецких зверствах с памятью об относительной “цивилизованности” немецкой оккупации во время первой мировой войны, когда член семьи Тейтелей даже служил мэром города; и они оценивали свои шансы на выживание в сталинской России». Чего они не знали, это того, что несколькими месяцами ранее, 19 февраля 1940 года, НКВД подписал договор с российским лесопромышленным ведомством об отправке в распоряжение последнего десяти тысяч бесплатных работников. И 7 июля, в ночь на шаббат, четверо энкавэдэшников постучались в дверь Тейтелей. Вы поедете домой в специальных вагонах, было сказано им, одевайтесь, берите свои вещи и на выход. Специальные вагоны оказались так называемыми «красными коровами», которые обычно использовались для перевозки скота. И вместо Варшавы Тейтели через две недели оказались, по грустному каламбуру, вместо Острува в Островском, спецпоселении в Архангельской области.

Советский Союз, Россия

Если брать в расчет весь мир ГУЛАГа и только его, то можно сказать, что семье Тейтелей повезло. Им повезло, что они приехали в июле, самом теплом месяце года. Им повезло, что они привезли свои пальто, которые все же как-то грели их в мороз и при температуре в минус пятьдесят по Цельсию. Им повезло, что их поселили с уже опытными рабами-работниками, еврейской семьей из Варшавы, высланной за два месяца до них; эти ветераны показали им, как избавляться от армий мух, вшей, мышей, комаров и глистов и как отгонять голодных волков и медведей, бродивших по лесам и не раз подбиравшихся к их баракам в поисках еды. Им повезло, что в их бараке было только 8 человек… Короче, Ханнан был везунчиком и оставался везунчиком и дальше, какая скверная шутка…

Когда они приехали, был вечер. А утром Ханнан, Рухела и Зиндель отправились на работу в лес, Регина пошла в школу – детям до 13 лет было положено учиться. А что же Ханнан – он оказался слишком слаб, чтобы валить лес, а для школы «слишком стар». Поэтому для него были выбраны «более легкие» задачи – затыкать деревянными стружками щели в бараках, носить еду взрослым далеко в лесу, собирать сено по пояс в грязи и жечь костры вокруг работавших, чтобы их не кусали комары, переносчики малярии. Таких, как он, было примерно 220-250 тысяч, от четырнадцати и ниже, примерно четверть от общего количества депортированных из Польши. Для них, как и для взрослых, были установлены нормы, практически недостижимые. Кто бы мог голыми руками выкопать 60 съедобных корешков в день или выжечь мокрые ветки на площади в два с половиной квадратных акра? Так что зарабатывал Ханнан от силы 400 граммов хлеба (фактически теста, вымоченного в воде) в день. А были там еще и всевозможные вычеты – 25 процентов за опоздание на работу, 10% – НКВД за охрану, 10% – Красной Армии за защиту и тому подобное.

Положение депортированных в СССР польских граждан резко изменилось после 22 июня 1941 года. Уже через месяц, 30 июля, Советский Союз и правительство Польши в изгнании подписали договор о возобновлении дипломатических отношений. В присутствии Уинстона Черчилля и министра обороны Энтони Идена его подписали посол СССР в Лондоне Иван Майский, а от Польши – премьер-министр Владислав Сикорский. Договором предусматривалось следующее: на советской территории будет создана польская армия «в изгнании», чтобы вместе с союзниками сражаться против нацистов; в Москве начнет работать польское посольство; все, кто на 17 сентября 1939 года (когда советские войска были введены в Польшу), имел польское гражданство, – узники ГУЛАГа, военнопленные и спецпоселенцы, – будут освобождены. 12 августа 1941 года Президиум Верховного Совета СССР издал указ «О предоставлении амнистии польским гражданам, содержащимся в заключении на территории СССР».

Советский Союз, Казахстан

Расстояние между поселением Островский в Архангельской области и колхозом «Октябрь» в Казахстане был примерно четыре тысячи километров. Освобожденные спецпоселенцы не получили никаких денег, и им не было выделено никакого транспорта. Поэтому до ближайшей железнодорожной станции Тейтели шли пешком вместе с еще двумястами бывшими жителями Островского, а оттуда добирались до Архангельска. На вокзале Архангельска уже скопились тысячи беженцев и эвакуированных, из Москвы и отовсюду, стремившихся на юг; каждый день к ним добавлялись сотни новых людей.

Ничего удивительного, соответственно, не было в том, что Тейтелям не удалось уехать сразу. Целую неделю ночевали они на вокзале, кутаясь в те же самые одеяла, которые привезли еще из Острува. Потом им повезло забраться в грузовой поезд, шедший в Казахстан. Как же они продержались целые шесть недель пути? Михаль Декель пишет:

«Судя по другим свидетельствам, мемуарам, архивным документам и интервью, я могу предположить, что мой отец и Регина просили у красноармейцев милостыню, хотя бы толику их хлебного пайка. Или во время стоянок они бегали в поле, чтобы собрать капусты, диких растений и вообще всего, что можно было там найти. И это был второй раз в их жизни, когда они путешествовали среди трупов и людей, умиравших от голода и жажды… Вероятно, им приходилось неделями ждать на станциях по дороге. Иногда, вероятно, местные евреи приходили на помощь, а иногда им удавалось что-то сторговать или прикупить, продавая то, что у них оставалось».

И так они приехали наконец в предписанный пункт назначения – станцию Арыс в южном Казахстане. Шел ноябрь 1941 года.

За две недели до приезда Тейтелей там произошел такой случай. Восьмилетняя Алина Голдлуст и ее пятилетний братишка Януш только сошли с поезда и сидели на перроне, ожидая сами не зная чего – их родители умерли в Сибири. Изголодавшийся Януш вытащил из своего узелка кусочек хлеба, поглядел на него как бы в сомнении, сразу съесть или оставить на потом. Наконец решившись, он сунул его в рот и стал медленно-медленно, закрыв глаза, жевать. И тут кто-то силой раскрыл его рот, выдернул обслюнявленную краюшку и вгрызся в нее. В 2007 году, когда в Израиле снимался документальный фильм «Дети Тегерана», бригадный генерал в отставке Авигдор Бен-Галь вспоминал:

«Я до сих пор чувствую вкус этого хлеба и потом его руку у меня во рту. Мне кажется, я все еще слышу этот плач маленького мальчика. И еще я помню лицо этого красноармейца, он тоже был голоден».

Из показаний Ханнании Тейтеля, данных в 1943 году:         

«Это был очень бедный колхоз. Кроме начальников, у которых была легкая жизнь, все голодали и ходили босиком… Уже наступила зима, и работы в поле не было. Узбеки спрашивали нас, зачем мы сюда приехали. Они не знали, что делать с пополнением в 200 человек и откуда взять еду для такой толпы. В первые дни они давали нам полкило муки на человека. Через пару дней они, похоже, передумали и стали давать только 100 грамм, и этого должно было хватить. Купить что-нибудь в колхозе было негде, и хуже того, там не было никого, кто захотел бы у нас что-то купить в обмен на кусок хлеба… Так что мы в полном смысле слова голодали, и многие умерли от голода. Мы жили в глиняной хижине без окон и без двери. Ни печки, ни кроватей, ни стола, только горшок для готовки, запах от которой заполнял хижину и улетучивался через дыру в стене. Нашей работой было копание канала… Уехать из колхоза нам не разрешали. Мы были приговорены к тому, чтобы сидеть там и умирать с голода».

Они попробовали так жить. Мать что-то стряпала из муки. Узбеки варили всякие местные травы и ели эту похлебку руками. Ложек в колхозе не было. Воду для питья они брали из нескольких прудов, в которых дети вылавливали лягушек и ящериц и поедали их живьем. Ели, короче говоря, все, что годилось в пищу. Но Тейтели скоро поняли, что так они не продержатся. Две недели спустя Зиндель предложил последние сто рублей местному жителю, чтобы он увез их из колхоза. Глубокой ночью в проливной дождь они бежали за повозкой, на которую сложили свои вещички. Ханнан вспоминал:

«Нам пришлось бежать из последних сил, чтобы быть поближе к повозке, но, как мы ни просили его ехать медленнее, все было напрасно. Мы думали, что он так гонит, потому что боится, как бы его не заметил кто-нибудь из колхоза; оказалось, однако, что он хотел остаться наедине с этими вещами и ознакомиться с ними «свободно как птица». Действительно, утром мы отобрали у него пару маминых лакированных туфель и пару отцовских ботинок. Но мои штаны, которые он тоже прихватил, нам найти не удалось».

Советский Союз. Узбекистан

И снова Арыс, шесть дней ожидания, попрошайничество у солдат – всё, как и раньше. Наконец они приехали в Самарканд. Неописуемая красота средневековой архитектуры впечатлила их только в первые мгновения, ибо реальность была почти невыносимой. Площади и улицы города были заполнены, а точнее завалены беженцами, спавшими под открытым небом, днем они пытались найти еду, а ночами мерзли, прижимаясь друг к другу и кутаясь в одеяла. Многие так и умирали, а хоронить было некому. «Из-за голода беженцы были слишком слабы, чтобы работать, – рассказывал автору этой книги один бывший узбекский колхозник. – Они были такие слабые, что не могли относить умерших на кладбище». Йосек Клапхольц, также дитя Тегерана, вспоминал, как его отец делил лепешку, которую получала его семья, на маленькие квадратики, по одной на каждого. Себе он оставлял самый маленький кусочек, пока не умер, «как сотни тысяч других – это была жалкая смерть в грязи и вшивом тряпье, в домишке, где рядом с нами жил осел». И жуткое воспоминание самой Михаль Декель из ее израильского детства – ее отец в полосатой пижаме и старых тапочках в середине ночи роется с полузакрытыми, словно невидящими глазами в мусорном ведре, выгребая остатки творога. В его движениях, пишет она, было что-то навязчивое, механическое, пугающее – и так было ежедневно до самого его конца. Именно в Узбекистане, говорит Декель, я впервые поняла, что голод мог быть причиной не только этих неврозов, но и самой его смерти от болезни Крейтцфельдта-Якоба, которой он мог заразиться от больных животных.

Почти через год после того, как Тейтели прибыли в Узбекистан, 9 сентября 1942 года в Тель-Авиве на закрытом заседании Еврейского агентства начальник его иностранного отдела Моше Шерток сообщил о наличии свидетельств того, что депортации беженцев из Польши и голод среди них могут быть сознательной советской политикой, а не только следствием войны. Шерток сослался на высокопоставленного сотрудника правительства США, согласно которому эта политика состояла в том, чтобы их уничтожить. Не ставить всех к стенке и расстреливать из пулеметов, нет, упаси Боже. Но само то, каким образом осуществлялась депортация, как людей выгружали в снежных полях безо всякого укрытия и минимальной надежды остаться в живых, как их потом выпускали из Гулага, лишенных каких-либо средств к существованию, с очевидностью доказывает, что целью этого было от них избавиться. Эта предполагаемая политика (Шерток, правда, оговорился, что основания для такого заключения у него не вполне твердые) ради зачищения тех польских территорий, которые СССР планировал аннексировать после войны, не была непосредственно антиеврейской, но де факто сказывалась более всего на евреях.

Бедственное положение последних привлекло внимание зарубежных еврейских организаций, которые стали собирать средства, продукты и медикаменты для отправки в СССР. Польский посол в Москве Станислав Кот сообщал в Нью-Йорк, что посылки прибыли «в хорошем состоянии», с «минимумом повреждений» и были немедленно распределены среди наиболее нуждавшихся польских граждан: «30% в северных районах России, 30% в Казахстане и 40% в южных районах». В Средней Азии были созданы польские центры (делегатуры) для распределения помощи. Появилась бюрократия, начались злоупотребления и, как следствие, жалобы. Александр Ват, польский литератор, написал потом книгу воспоминаний «Мой век», в которой рассказывал, как оказался в делегатуре в Алма-Ате по приглашению начальника этого учреждения и как там, на обед его сотрудники пили «отличное вино», ели «сыр, икру, ветчину и колбасу». Все это время на лестницах в этом здании толклись недавние лагерники, которым некуда было деваться. Жаловались и евреи – в докладе польского посольства упоминалось, например, что в 1942 году количество беженцев-поляков, получивших помощь (3 261), существенно превосходило количество еврейских (726). Этнические трения значительно обострились с началом формирования за некоторое время до этого в Узбекистане польской армии под командованием генерала Владислава Андерса.

Следует начать с понимания того, что причина вступления в нее для польских граждан-беженцев не сводилась только к желанию с оружием в руках мстить гитлеровцам. Зачисление в армию означало продовольственный паек, как для рекрута, так и для его семьи и, соответственно, медикаменты и лечение. Поэтому вступление в армию стало предметом жесткой конкуренции между поляками и евреями, и не в пользу последних. В статье израильского историка Исраэля Гутмана «Евреи в армии генерала Андерса в Советском Союзе» собрано множество свидетельств об этом. «Поляки включались в армию автоматически, – рассказывал Симон Перл, электрик по специальности. – Евреи попадали в разряд D – не годен для военной службы, и даже те, кого ранее принимали, потом исключались из нее по пустяковым поводам. Когда пришла моя очередь предстать перед комиссией, то я появился там с Рихтерманом, чемпионом по плаванию. И мы оба получили D». «Покалеченные, скрюченные, горбатые и одноглазые поляки получали аттестаты физической годности, которые квалифицировали их для службы», – свидетельствовал Меир Лустгартен, сын фермеров из западной Галиции. Сначала его приняли без всяких проблем, а потом приказали отправиться на медкомиссию и выгнали с разрядом D. Давид Лаутенберг служил в польской армии кадетом и, собственно говоря, уже считался военнослужащим. Но, ожидая в очереди вызова на комиссию, он услышал, как солдаты-поляки говорили:

«И когда мы избавимся от этих грязных евреев? Опять они всюду суются… Меня охватила ярость. Здесь я выстаиваю очередь, чтобы снова записаться в армию, и те же поляки, вместе с которыми мы прошли через ужасы ГУЛАГа, опять смотрят на меня как на грязного еврея».

В связи с дискриминацией евреев при наборе в армию Андерса польские источники в свою очередь кивают на действия советских властей. Так, посол Станислав Кот, по словам Михаль Декель, «объяснял отказы и исключение евреев из польской армии, ссылаясь на приказ советского генерала Щербакова, Алма-Ата, Казахстан (вероятно, имеется в виду военный комиссар Казахстана полковник П.М. Щербаков – Авт.), в котором генерал требовал, чтобы все польские граждане еврейской национальности призывались в Красную Армию». Кроме того, имелись, по утверждениям опять же польских источников, приказы НКВД, согласно которым количество представителей этнических меньшинств, прозывавшиеся в армию Андерса, не должно превышать 10% всех рекрутов и 5% сержантского состава. Как бы то ни было, эта информация просочилась в еврейскую прессу США и Палестины, и от правительства Польши в Лондоне потребовали принятия мер, 14 ноября 1941 года генерал Андерс издал приказ, уполномочивший командный состав «неуклонно бороться с проявлениями расистского антисемитизма». К началу 1942 года в его армии насчитывалось более двух тысяч евреев, главным образом врачей и тех, кто обладал основными профессиями. Удалось ли ограничить антисемитизм? Вопрос риторический…

«Все это время, – пишет Михаль Декель, – мой отец был в Самарканде, где «повсюду были трупы» и вши. Рухела срывала их с Ханнана и Регины, потом со своего мужа, а тот удалял их с нее самой и с одеяла, под которым они спали. Обилие вшей привело к эпидемии тифа, жертвы исчислялись тысячами. Тейтели тоже заболели и оказались в больнице. Чудом никто из них не умер. И снова потянулась битва за выживание». Каждый день Ханнан и Регина проводили от 8 до 18 часов в очередях за 400-граммовой лепешкой, их рациона на четверых. Однажды они встретили шести-семилетную девочку, грязную и вшивую, которая продавала свое платье. Это была их двоюродная сестра Эмма Перельгрик, осиротевшая и ставшая беспризорной. Вскоре советское правительство разрешило открывать в Средней Азии польские школы и приюты, и родители решили отправить Ханнана, Регину и Эмму в детский дом. Все, что принималось в расчет, это питание: 300 грамм хлеба в день на каждого и 120 грамм риса в месяц. Так дети могли что-нибудь сэкономить и для родителей.

Между тем польские политики требовали от союзников надавить на советские власти, чтобы они начали переброску армии Андерса поближе к театру военных действий. Это давление оказалось результативным. 18 марта 1942 года Сталин дал согласие на эвакуацию в Иран 40 тысяч солдат и их иждивенцев. И вновь между поляками и евреями вспыхнула борьба за право попасть в состав уезжающих. Вот как подытожил происходившее уже упомянутый выше глава иностранного отдела Еврейского агентства в Тель-Авиве Моше Шерток на заседании 9 сентября того же года:

«Когда поляки получили разрешение эвакуироваться, они естественно не стали лезть из кожи вон, чтобы увеличить количество эвакуируемых евреев. Человек печется прежде всего о себе самом, и когда случается кризис, и есть меньшинство, и есть большинство, то большинство захватывает себе все ресурсы. Таким образом, в отношении евреев обе силы сошлись в одном пункте. Советы хотели избавиться от поляков, но не от евреев. Поляки хотели эвакуировать больше поляков, но меньше евреев».

Немалую роль в разрешении этой дилеммы играла и еще одна сторона – Англия. «Правительство Британского Мандата, – пишет Михаль Декель, – также, как сообщалось, было против эвакуации евреев. Оно опасалось, что если большой контингент польско-еврейских солдат приедет в Палестину, то это нарушит баланс между евреями и арабами и потенциально добавит живую силу и оружие “Хагане”, еврейской самообороне». Она цитирует Чарльза Бакстера, начальника восточного департамента британского министерства иностранных дел, который подчеркивал «необходимость сделать максимум, для того чтобы избежать перемещения каких бы то ни было польско-еврейских частей на Ближний Восток… Их наличие будет постоянным источником проблем, и после войны поляки, которые хотят избавиться от евреев, безусловно создадут трудности для их возвращения в Польшу».

Короче говоря, обе стороны нуждались в компромиссе. И тут возникла идея – провести, можно сказать, показательную эвакуацию тысячи «еврейских сирот». Эта договоренность была взаимовыгодна: еврейские организации с радостью брали на себя финансирование их транспортировки, а польское правительство выступало в качестве спасителя еврейских детей.

«Наши родители решили, что мы должны уехать из Советского Союза, – сказала Михаль ее тетя Регина (в Израиле – Ривка), – но мы знали людей, которые отказались расставаться со своими детьми и говорили: “Что будет с нами, пусть будет и с ними”… Но наши родители хотели спасти нас. И это был правильный шаг».

Иран, Тегеран

В августе 1942 года Ханнан, Регина и Эмма начали свое путешествие поездом из Самарканда и три дня ехали до Красноводска, а там вместе с военнослужащими армии Андерса погрузились на советский пароход «Лазарь Каганович», который регулярно курсировал между этим городом и иранским портом Бандар Пахлави (Бендер-Энзели). Первыми впечатлениями от приезда поделился Хаим Хиршберг, один из четырех раввинов, сопровождавших эвакуированных (статья «Рош Ашана в Персии», 1944):

Мгновенно [весть о новоприбывших] распространилась по всем лавкам [в Пахлави], где продаются пирожные, сахар, шоколад и мясо… Люди сходят с ума от желания купить что-нибудь. Персидских денег нет ни у кого… но у многих есть какие-то вещицы или драгоценности, и дружелюбные иранские торговцы рады все это приобрести: от простыней и наволочек до золота и колечек с бриллиантами… Все мы захвачены азартом купли-продажи… Каждый хочет получить удовольствие – будь то дыня, чашка чая, мороженое или вареные яйца. Ведь миновали целые годы, когда мы могли покупать то, что хотели и когда хотели… Погода прекрасная… Люди купаются в море, наслаждаются приятным воздухом… Как хорошо полежать на персидской земле…

Утром они погружаются в 20 автобусов и едут по стране. И снова Хиршберг:

«Все по дороге поражает нас; открытые магазины со всевозможными товарами, но при этом нигде нет ни очереди, ни осаждающей их толпы. Всюду машины и автобусы, и никто не рискует жизнью, чтобы влезть в них. Наш шофер заботится о нас, предлагает нам сигареты, щедро раздает дыни и фрукты и вообще относится к нам, как если бы мы были настоящие люди, а не человеческое стадо. Потрясающе!»

На фоне понятных восторгов приведем сухие и мрачные цифры. Согласно докладу посла Станислава Кота, из 9,956 детей, перевезенных в августе, 60% страдали от недоедания и 366 умерли. Во время первой эвакуации, в апреле того же года, из 133 пассажиров не пережили переезд более половины. Английский полковник Александр Росс, отвечавший за прием польских беженцев, писал: «Их физическое и умственное состояние по приезде в Тегеран в целом очень плохое. Наиболее распространенные заболевания – дизентерия, диарея, последствия длительного недоедания, малярия, привезенная из России, и тиф: 40% заражены малярией». Там же Росс сообщает, что сам генерал Андерс полагал, что во время эвакуации погибнут 25% беженцев.

Но – живым жить. А цветущие виды, наблюдаемые из автобуса, только подогревали энтузиазм. «Все как волшебная сказка, – писал в дневнике будущий израильтянин Эмиль Ландау, – подобная нашей мечте в Самарканде о горах из хлеба».

И вот они в Душан-Таппе в 7 километрах от Тегерана. Эта бывшая база иранских ВВС, ангары, казармы, палатки. Первый день пришельцы спали на голой земле, а наутро их распределили по палаткам.

«У меня была одна недатированная фотография Ханнана в Тегеране, – рассказывает Михаль Декель. – Там он был одет, по-видимому, в форму армии Андерса, рубашка и штаны цвета хаки, парусиновый ремень. Он выглядел почти нормально, с правильными чертами лица, располагающий к себе мальчик.

Но когда я вгляделась в него пристально, то увидела, что хотя ему и было 15 лет, его рост и сложение были, как у двенадцатилетнего: он, что ли, съежился по сравнению со своей фотографией в Оструве, по отношению к телу голова у него была непропорционально большой. И я увидела выражение его лица: оно было стариковским, одновременно усталым, дерганым и циничным. Загорелое мужское лицо, прикрепленное к мальчишескому тельцу»…

Ханнан, Регина и Эмма, так же, как и еще несколько сотен детей, стали жить в еврейском детском доме, созданном на краю Лагеря Номер 2 (в котором всего было размещено 8 тысяч поляков, включая взрослых и детей). Сначала им выделили 3 здания, но всего через две недели иранские власти затребовали два из них обратно, так что в помещении остались только малыши до восьми лет, а те, кто старше, перебрались в большущие палатки, рассчитанные на сто человек, – всего их было шесть. Каждому ребенку было выделено по три одеяла, они служили и матрасами, и ими можно было укрываться.

Иранские евреи стали активно помогать новоприбывшим. Михаль Декель пишет, что ей посчастливилось взять интервью у иранского бизнесмена Хешмата Керманшахи и бывшего жителя Исфахана, главы International Federation of Persian Jews in Israel Меира Эзри. «Оба рассказали мне, что знали местных жителей, которые носили беженцам фрукты и овощи, возили их в баню и в больницу, брали с собой в город, приглашали в свои дома и в синагогу, “еще до того, как туда прибыли эмиссары из Эрец Исраэль”». И вот красноречивое свидетельство раввина Хаима Хиршберга:

«Какое особое чувство охватывает человека, который после перерыва в два с половиной года идет на публичную молитву в общинной синагоге, обладающей ковчегом и свитком Торы! Это мог бы понять только испанский converso. 27 месяцев минуло с тех пор, как я внимал чтению Торы, месяцев, когда любая публичная молитва была преступлением против законов страны. А здесь человек идет с высоко поднятой головой, с tallit под рукой, в шумном городе, среди людской толпы. Он одет празднично, он идет в синагогу в богатом квартале».

В 1942 году, согласно докладу Joint Distribution Committee (JDC), еврейская община Тегерана пожертвовала для помощи беженцам как наличными, так и подарками куда больше, чем JDC и Еврейское агентство вместе взятые.

Так что же, все было прекрасно, как «волшебная сказка»? Увы, отнюдь. Парадоксально, но главной проблемой был голод, не на грани, конечно, смерти, но вечно сосущий под ложечкой, практически не утоляемый. Эмиль Ландау записывал в своем дневнике, что «весь хлеб исчезает после завтрака».

Еду приходилось носить из лагерной кухни, которая располагалась довольно далеко. Дорога туда вела мимо бараков, где жили поляки-антисемиты, и они ее загораживали. В 6 часов утра необходимо было отправлять целый батальон, чтобы пробиться к этой кухне и принести еду на 700 человек. Те, кто ходил за едой, зачастую не имели ни башмаков, ни носков, ни теплых рубашек. Когда они шли на кухню, то зубы у них стучали от холода… Грязь и чесотка повсюду. Кто пойдет стирать одежду на улицу при нулевой температуре?.. Такое чувство, что у тебя замерзли мозги.

В конце октября в детдом в Душан-Таппе приехала от Еврейского агентства Зипора Шерток, жена Моше Шертока, будущего министра иностранных дел и премьер-министра Израиля. Ее впечатления нашли отражение в официальном докладе:

«Дети съедают весь хлеб на завтрак и на целый день остаются без него. Только у четверти из них есть вторая пара нижнего белья. Двести детей ходят босые, а у остальных обувь практически разваливается. Ни у кого нет свитеров».

Стараниями Шертока в середине ноября Еврейское агентство перевело тысячу палестинских лир в Ottoman Bank в Тегеране для «чрезвычайной закупки одежды и постельного белья». Но тут разразилась новая беда. Резко взлетевший спрос на продовольствие и одежду взвинтил цены, инфляция вырвалась из-под контроля, и изобилие сменилось дефицитом. Вину за рухнувший уровень жизни иранцы возлагали на беженцев. Пресса, первоначально доброжелательная и сочувственная, сменила тон на агрессивный: «Вся Персия голодает и смотрит, как поляки и англичане съедают ее хлеб». В разных местах состоялись демонстрации протеста, погромы и грабежи. Короче говоря, стало ясно, что чем раньше беженцам удастся унести ноги, тем лучше. Но как это сделать? И как еврейским детям преодолеть 1,200 миль до Палестины?

Переговоры следовали за переговорами, на разных уровнях и с разными участниками: JDC, Еврейское агентство, государственный департамент, английские власти, Ирак, Турция и др. В конце октября иракское правительство окончательно отказало в транзитных визах. Так же поступила и Турция, «молчаливо поддержавшая арабские страны». Морской путь через Средиземное море отпал, поскольку там действовали военные корабли стран Оси. Идея перебросить беженцев по воздуху английскими самолетами также была отклонена. И тем не менее – 29 декабря 1942 года Зипора Шерток получила от мужа телеграмму:

«Был информирован, что транспорт будет готов в начале января».

И уже совсем скоро пятнадцатилетний Эмиль Ландау записал в своем дневнике:

«Четверг, первое января 1943 года, день, который ничем не отличается от других. Раннее пробуждение, жалкий завтрак, мороз. Ни малейшего намека на какую-то драму… И вдруг объявление: «Мы уезжаем в Палестину». Эта новость разлетается, подобно грому, отражаясь от стен детского дома, и передается из уст в уста. Крики радости … слышны из каждого угла. Мы, как пьяные, несемся в контору, чтобы услышать детали. Всего будут два конвоя, и один отправляется прямо завтра. Счастье переполняет нас. Внезапное, нежданное счастье».

Теперь уже Зипора Шерток телеграфирует в Лондон:

«600 детей и 60 воспитателей выехали вчера вечером в Ахваз поездом. Остальные поедут через несколько дней. Да поможет тебе Бог!»

Правда, в Ахвазе, главном городе провинции Хузестан, им пришлось незапланированно задержаться. По какой причине? А ваша поездка в Палестину отменена, сказали им, потому что Египет отказался пропустить беженцев через Суэцкий канал. Езжайте в Индию, там подождете конца войны. Никуда мы отсюда не двинемся, сказала, как отрезала, Зипора, досидим войну здесь. В Ахвазе они провели в конечном счете 5 дней, а потом Моше Шерток подтвердил, что да, им придется плыть в Индию, бросить якорь в Карачи, а уж оттуда в Палестину. Короче говоря, путешествие от Тегерана до Тель-Авива, которое могло занять 48 часов, обернулось 48-дневным морским плаванием. А в целом путь, который они проделали от Польши до Палестины, был равен половине окружности земного шара – примерно 13,000 миль.

Палестина

Через египетский порт Эль-Кантара проходило все снабжение союзных войск в Северной Африке. Он всегда кишел солдатами, среди которых были и евреи, служившие в английской армии. Один из них, лейтенант А. Бен Моше, так описал в своей батальонной газете прибытие детей Тегерана в феврале 1943 года.

Когда подплывает первое судно, трагическая сцена открывается нашим глазам: дети, малолетки, босые и полуголые; подростки выпрыгивают на берег с рваными мешками, глядя на нас с подозрением и страхом, когда мы бросаемся им помочь… Мы потрясены… нас душат слезы. Эти дети – наша плоть и кровь.

Между тем в Нью-Йорке и Монреале, Буэнос-Айресе и Лондоне лилось шампанское, радостно звонили телефоны и разлетались поздравительные письма. Еще когда дети были в пути, президент американской женской организации «Хадасса» Гизела Варбург писала Элеоноре Рузвельт, жене президента и известной заступнице за сирых и убогих:

«Вы будете счастливы узнать, что 835 польско-еврейских детей-беженцев, которые застряли в Тегеране и к чьей судьбе Вы проявляли столь глубокий интерес, вот-вот приедут в Хайфу… Сегодня мы задумываемся о том, что же лучше сохранится в памяти этих детей – ненависть, которая хотела уничтожить их, или любовь, которая хотела их спасти»?

«У меня есть фотография Регины в первый день ее приезда в Палестину, 19 февраля 1943 года, – рассказывает Михаль Декель. – Она помещена на обложке немецкого перевода книги “Дети Сиона”, которую Хенрик Гринберг подарил мне много лет назад. Тогда я не знала, что поезд, где она была сделана, вез Регину, Ханнана и Эмму в английский лагерь для интернированных в Атлите, небольшом прибрежном северном городке близ Хайфы. Теперь я знаю, что большая не по размеру курточка, которая была на Регине, досталась ей от “Джойнта”… Я знаю, что она прикрывала голову шарфом, так как ее кожа была инфицирована вшами… Вид у нее был совсем не ликующий. Она выглядела отчаявшейся, нервной, ее голубые глаза полузакрыты, лоб в морщинах».

Кинохроника тех лет показывала уже встречу в Атлите, и ее тон был приподнятый, торжествующий. Голос диктора был полон вдохновения. Дети высаживаются из поезда, идут к автобусам, вокруг флаги, пение «Хатиквы»! Полные счастливых предчувствий, после того как их скитания закончились, они приехали туда, куда мечтали! Эти еврейские дети получат еврейское образование в свободной среде их расцветающей родины! Их встречает еврейский учитель, с ними разговаривает еврейский полисмен!.. Это олим из Тегерана!

Через три дня пребывания в Атлите дети разъехались по выделенным для них местам проживания для реабилитации, а также медицинской и психологической экспертизы. Вот официальные результаты обследования Ханнании Тейтеля в Иерусалиме, проведенного главным психологом Еврейского агентства д-ром Моше Брилем: социально приспособлен плохо и недоразвит; рост, как у 13-летнего, равно как и «общее понимание и каждодневное поведение». «Подобные оценки детей-беженцев как диких, нецивилизованных “волчат”, – пишет Михаль Декель, – стало почти стандартным в послевоенных отчетах о выживших детях… Слово травма отсутствует в обследовании моего отца – пройдут еще десятилетия до того, как пост-травматический стресс будет официально признан психологическим расстройством – без всякого упоминания голода, насилия и отделения от родителей. И хотя я знала, что такие оценки были общим местом, я все же не могла не думать о том, как сказались они на дальнейшей жизни моего отца». В связи с тем, что д-р Бриль определил, что Ханнан способен выполнять лишь самые обычные академические задания, он рекомендовал направить его по технической стезе. Вообще-то, замечает его дочь, отец очень интересовался историей, а особой тяги к технике не испытывал. Но – как сказано, так и сделано, и Ханнан всю жизнь проработал в технической школе ВВС Израиля. А после Иерусалима Ханнан, Регина и Эмма отправились жить и учиться в киббуц Эйн Харод на севере страны. Любопытно, что когда Ханнан покинул киббуц, чтобы получить техническое образование, то увезенная им оттуда характеристика отличалась от иерусалимской, как небо и земля: «Один из лучших учеников в классе, серьезен, быстро обучаем, хороший работник, ответственный и надежный». Он еще успел повоевать в Войне за Независимость: руками скидывал бомбы с борта собранного из запчастей английского «Спитфайра».

Между тем – а как же армия Владислава Андерса и многие тысячи польских людей невоенных, которые с нею ехали? Армия потренировалась еще в Палестине, а затем была переброшена в Европу, где приняла участие в знаменитой битве при Монте-Кассино с января по май 1944 года, в результате которой союзные войска прорвали немецкую оборону и открыли дорогу на Рим. Остальная польская публика тем временем оставалась в Палестине, где возникла, можно сказать, целая культурная инфраструктура – газеты, журналы, книжные издательства, оркестры; были организованы и польско-язычные больницы, санатории, учебные курсы и т.п. Нельзя не отметить, что две трети солдат-евреев из армии Андерса, оказавшись в Палестине, дезертировали. Ничего удивительного в этом нет – они бежали не от войны в Европе, они готовились к войне за будущее Земли Обетованной.

10 июня 1943 года, через три месяца после приезда, Ханнан и Регина получили первые два письма от своих родителей из Самарканда. Они были доставлены через посредничество Польского Красного Креста в Тегеране и Иерусалиме, пересланы еврейским организациям и далее в Эйн Харод. Ханнан сумел даже передать Зинделю и Рухеле в Самарканд несколько посылок. В дальнейшем они покинули Советский Союз, попали в Германию, и там 5 апреля 1949 года Зиндель умер от печеночной недостаточности. Пять недель спустя Рухела сошла на берег в порту Хайфы – и это уже было Государство Израиль.