Posted by (главы из книги)
(Продолжение. Начало в #577)
В РЯДАХ КПСС
Кстати, я заметил, что после приезда Люды и подачи заявления, отношение к работе у меня почему-то, очевидно, в преддверии появления семьи и связанной с этим ответственностью, стало несколько другим. Я стал больше вникать в технические вопросы, изучать специальную литературу, даже начал иногда оставаться после работы, чтобы закончить какой-то проект, а тут, как раз закончился мой начавшийся в армии годовой кандидатский стаж и подошло время вступать в ряды КПСС.
В армии мне предложили в Политотделе вступить в партию. Посоветовавшись с отцом, я решился. Конечно, положа руку на сердце, могу честно сказать, что решение это моё было вызвано тремя факторами. Первый из них, это, разумеется, пример моего отца, которого я глубоко уважал и любил и который всю свою жизнь старался жить честно и по совести, и который, пройдя войну, к своему членству в партии всегда относился очень серьёзно, добросовестно и ответственно. Во вторых, очевидно, что моё решение вступить в партию во многом было обусловлено всей моей прошлой пионерской и комсомольской составляющей в моей жизни, моей верой в доброе, светлое и высокое, чувством патриотизма, то есть любви к своей Родине, к существующему Советскому строю и наивной надеждой, теплящейся где-то в глубине души, что когда-нибудь мы все вместе, так сказать, всем миром, всё-таки сможем построить Коммунизм в нашей родной прекрасной стране. Ну, и, наконец, что греха таить, разумеется, немаловажную роль сыграли карьерные соображения, так как всем было хорошо известно, что занять какую-нибудь более не менее ответственную должность без членства в коммунистической партии, а тем более еврею, в то время было довольно проблематично.
Я заручился рекомендациями комбата, начальника штаба батальона Школьняка и начальника химической службы 6-й гвардейской танковой армии полковника Моисеенко, с которым организовывали обеспечение учений в Кривом Роге. Когда полковник Моисеенко подписывал мне рекомендацию, он рассказал мне такой анекдот:
– Во время войны перед боем солдат украинец пишет записку:
«Як що вбьють, прошу вважатi менi комунiстом, а як що нi, то нi».
Партийное собрание парторганизации 22-й гвардейской танковой дивизии. Полный актовый зал офицеров. В повестке дня один из пунктов «Приём в кандидаты в Члены КПСС офицера Отдельного батальона химической защиты лейтенанта Лама С.М.». Собрание длится долго, отчёты секретаря парторганизации и начальника Политотдела дивизии, прения по отчётам, вопросы, справки и т.д. Чувствуется, что все уже немного устали. Наконец, доходит очередь и до меня. Секретарь зачитывает мою характеристику, подписанную комбатом Семёновым, все три рекомендации. Меня вызывают к президиуму, просят рассказать автобиографию. Начинаю с родителей: отец, Лам Мендель Израилевич, воевал под Москвой, на Курской Дуге, под Сталинградом, участвовал в освобождении Будапешта, Праги, дошёл до Берлина, был награждён Орденом Красной Звезды и медалями. Закончил войну в звании капитана, в должности командира батальона аэродромного обслуживания, на фронте вступил в партию, в настоящее время работает механиком по ремонту холодильных агрегатов. Мать Лам Ита Шмерковна, во время войны потеряла всю семью, которая погибла в Минском Гетто, вырастила троих сыновей, в настоящее время работает в торговле. Дальше рассказываю всю автобиографию, включая, конечно, и национальность. Слышу, что на протяжении всей моей речи в зале стоит гробовая тишина. Скажу честно, я не преследовал никаких специальных целей, не хотел устраивать какую-нибудь маленькую провокацию, называя полные, не совсем, мягко говоря, изящно звучащие в той среде, имена и отчества моих родителей. Просто, я искренне считал, что я должен и биографию свою рассказать полностью, такой, какая она есть, без всяких утаек и недомолвок. Длящуюся около минуты насторожённую тишину в зале, нарушил председательствующий секретарь парторганизации штаба дивизии, который предлагает задавать вопросы. Первый вопрос от начальника Политотдела, планирую ли остаться в армии или после демобилизации уйду на гражданку. Смотрю на комдива, генерала Мокшанцева, сидящего в президиуме, и кратко отвечаю, по сути, то же, что говорил ему раньше. Сказал, что, когда закончится срок службы, планирую демобилизоваться работать дальше по своей инженерной специальности. После этого следует ещё пару вопросов о моём образовании и общественной деятельности, как комсомольца. Отвечаю вполне уверенно. Вопросов больше нет. Ведущий собрания спрашивает, кто хочет высказаться.
И тут встаёт заместитель командира дивизии по тылу полковник Акинфиев:
– Товарищи офицеры, надо задуматься, кого мы сегодня принимаем в партию, этот офицер, как я понял, служит у нас полтора года. Сколько бы раз я его не встречал на территории части, он всегда в брючках и туфельках. Я не разу не видел его, скажем, в бушлате и в сапогах, в нашем автопарке, лежащего под какой-нибудь из единиц техники и ремонтирующего какую-нибудь машину химбата, которых у них предостаточно. Он всегда чистенький, аккуратненький, ни мазута, или автола я никогда не видел ни на его руках, ни на его холёном лице. Я считаю, что пока ещё ему нечего делать в нашей партии, тем более что он в армии оставаться, как я понимаю, не собирается. Пусть спокойно идёт себе от нас на гражданку и там, если, конечно, заслужит, подаёт новое заявление о вступлении в КПСС.
Сел Зам по тылу, а в зале опять напряжённая тишина.
– Ну, – думаю, – Сёма, сходил в партию, в брючках и туфельках. И на фига ты всё это затеял.
Председатель, прерывая тишину, спрашивает:
– Товарищи офицеры, кто ещё хочет высказаться?
В ответ – молчание.
Я уже решил, что собрание на этом и закончится. Но тут встаёт мой командир батальона майор Семёнов:
– Товарищи офицеры, как вы знаете, лейтенант Лам служит в моём батальоне. Под моей командой он уже год, с тех пор как я вернулся из Академии. Должность у него – Заместитель начальника штаба батальона. Я хотел бы заметить вам, товарищ полковник, что вы, прослужив в армии столько лет, прекрасно знаете, что такое штатное расписание воинской части, и что такое выполнение своих служебных обязанностей, согласно этому штатному расписанию. Так вот, лейтенанту Ламу, согласно штатному расписанию, не надо ходить каждый день в бушлате и сапогах и лежать под машинами, это не его задача, у нас есть кому и без него обслуживать и ремонтировать технику. Он, конечно, не кадровый офицер, по сути своей он человек штатский, но страна призвала его в наши офицерские ряды, и он служит рядом с нами уже почти два года и ни на что не жалуется и не ропщет, и несёт звание советского офицера, на мой взгляд, с честью и достоинством. Я в армии уже двенадцать лет, а таких дисциплинированных, исполнительных и добросовестных младших офицеров как он, встречал не часто. Я, можно сказать, негласно, проверял его работу в секретной комнате, так сказать, его прямые служебные обязанности, так там все оперативные документы по боевому развёртыванию полностью обновлены и находятся в образцовом порядке. Кроме того, перед этим собранием я проверил графики дежурств по штабу за последний год. Как вы думаете, у кого из офицеров штаба дивизии больше всего выходов на дежурство по штабу в этом году. Правильно, я, правда, не знаю, почему так получилось, но именно у него, у лейтенанта Лама. Эту довольно нелёгкую суточную службу, (а вы знаете, что это, как правило большое напряжение в дневное время и груз ответственности и недосып в ночное), он всегда нес исправно, и за всё время у него не было ни одного замечания, кроме инцидента с полковником Лемеховым, в котором полковник, как вы знаете, признал свою неправоту и извинился. Я считаю, что лейтенант Лам достоин быть принятым в ряды КПСС и нам за него, где бы он не был, в армии или на гражданке, никогда стыдно не будет.
Зал заметно оживился, затем вышел мой непосредственный командир, начальник штаба батальона, капитан Школьняк и рассказал, как на полигоне в Кривом Роге я вместе с ним организовывал огневые преграды, и, не боясь отравиться или обжечься, разбрызгивал на маршруте движения боевой техники взрывоопасные и отравляющие химические вещества, как вместе со всеми получил благодарность от Командующего округом и Командующего Армией, далее он отметил мой высокий моральный облик, (очевидно, вспомнив наш совместный поход в гости к дамам «лёгкого поведения» на улицу Ленинградскую), и в конце своей речи порекомендовал-таки принять меня в партию.
Ну, а следующим вышел зять Первого секретаря Днепропетровского обкома партии, подполковник Кодинец, сказал, что этого хлопчика надо принять в партию, он заслуживает, и поскольку, уж, против «мнения Первого секретаря Обкома» никто пойти не решился, участь моя была решена, я всё-таки вступил в кандидаты в ряды КПСС почти единогласно, при одном воздержавшемся. Во время голосования я не смотрел в зал, но, думаю, что воздержавшимся был, как раз, Замкомдива по тылу полковник Акинфиев, который так до конца моей службы ни разу и не увидел меня в грязном бушлате, галифе и сапогах, валяющегося под машиной.
А не за долго до окончания моей службы в армии комбат, майор Семёнов, вдруг, вынул из стола погоны старшего лейтенанта. Оказывается, пришёл приказ на присвоение мне очередного воинского звания. Он достал из сейфа бутылку коньяка, отстегнул от погон по одной звёздочке, бросил их в мой стакан, и мы с ним выпили по сто грамм без всякой закуски за моё новое воинское звание. Потом он пристегнул эти звёздочки назад и вручил мне погоны с чисто символическим пожеланием дойти до обмывания коньяком больших офицерских звёзд. В финчасти я расписался за повышение оклада, то есть он становился, где-то около двухсот восьмидесяти рублей в месяц и это в возрасте двадцати четырёх лет. Мне выплатили разницу, со дня подписания приказа, и я опять выслал деньги родителям, понимая, что отец уже пенсионер, и им трудновато жить и поднимать младшего брата.
В начале июля я получил жалование за два месяца вперёд, накупил всем подарки, и сложил все свои вещи в два чемодана, где больше всего места заняла моя офицерская форма и все мои армейские атрибуты.
Майор Семёнов решил устроить мне проводы. В тот же ресторан «Днепр» в центре города пришли все офицеры батальона. Пришёл даже мой «заклятый друг», Зам комбата старший лейтенант Фокин. Я не возражал, чёрт с ним, пусть приходит. Настроение было прекрасным, да и одной ногой я был уже далеко отсюда. Засиделись мы аж до самого закрытия. Было душевно и весело. Было много тёплых слов сказано и в мой адрес, да и от меня в адрес присутствующих. Особенно «досталось» от меня комбату майору Семёнову и начальнику штаба Школьняку. Я даже поблагодарил старлея Фокина за все многочисленные дежурства по штабу, которые он мне устроил «по блату» и пожелал ему достойно заменить меня на этом посту. Пили много, но никто пьяным не был. Подарили мне на память приёмник и книгу «Моё Приднепровье», с дарственной надписью о совместной службе в Советской Армии и, в частности, в нашем родном батальоне.
Назавтра все пришли попозже, немного помятые. Поскольку мне не дали накануне заплатить за банкет, я пригласил всех на опохмелье в пивной бар. Приглашение было с радостью принято. А после обеда я зашёл попрощаться к моему «крёстному отцу» подполковнику Кодинцу. Он поблагодарил меня за приглашение на вчерашний банкет, но сказал, что не мог прийти по соображениям субординации. Я, в свою очередь, поблагодарил его за все полтора года службы, за то, что он когда-то поверил в меня и взял «под своё крыло». Он на прощанье обнял меня и даже пустил слезу. Я прошёл по штабу дивизии, попрощался со всеми офицерами, зашёл к комдиву, но того не было на месте и я попросил адъютанта передать от меня прощальный привет, поклонился знамени, которое однажды ночью я спас от похищения вражескими лазутчиками, прикрыв собой часового у этого важнейшего Поста Номер 1, зашёл в штаб батальона, попрощался с «родными» сослуживцами и помещением штаба, и с какой-то неосознанной грустью в последний раз вышел за пределы своего родного КПП.
Я не переодевался в гражданское, решил последний раз всё-таки лететь домой офицером. Попрощался с моими любезными хозяевами, Натальей Филипповной и Иваном Семёновичем, который на прощанье подарил мне какую-то букинистическую редкость, довоенное издание Бунина, и отправился в Аэропорт. Самолёт снова поднял меня в воздух прямым рейсом на Минск. Я возвращался из армии кандидатом в КПСС и женихом Людмилы. Но с КПСС я распрощался, а с Людмилой живу и по сей день.
Замечу, что в армии я не успел поприсутствовать на многих партийных собраниях, ну а в Белпромпроекте я присутствовал на всех. Собрания, как правило, проходили скучно, рутинно и как-то казённо. Многие откровенно дремали. Отчёты, лозунги, призывы, воззвания, ссылки на доклады лидеров и труды вождей партии, постановления пленумов и съездов. Выступления были, как правило, заранее подготовлены, читались с трибуны по бумажке. Заметно оживлялась аудитория, когда обсуждался какой-нибудь персональный вопрос, связанный с каким-нибудь проступком или дисциплинарным нарушением местного коммуниста. Особенным «успехом» пользовался вопрос обсуждения морального облика члена партии, скажем, после жалобы жены о пьянстве или супружеской неверности мужа, или сигнал о попадании кого-то в милицию, или, что совсем уж из ряда вон выходящее – отъезд работника института в Израиль. На одном из таких собраний я присутствовал. Обсуждалось персональное дело одной из работниц, насколько помню, чертёжницы. И хоть она была не членом партии, но ей полагалось отчитаться на партсобрании, почему именно она «собралась покинуть Родину и уехать во враждебное нам капиталистическое государство». То ли тогда это было требование ОВИРа, то ли сами лидеры нашей парторганизации решили заклеймить её позором, но сначала зачитали её заявление об увольнении в связи с выездом за границу, потом выступал кто-то с обличительной речью, «клеймя позором изменников Родины», потом на трибуну вышла сама отъезжающая и волнуясь и запинаясь, лепетала что-то, бедная, о больной маме, которую, вроде бы, обещали там вылечить, о негодяях детях, которые решили уезжать, а она не может здесь одна оставаться, и что-то ещё, весьма и весьма невразумительное, и закончила своё выступление слезами и облегчённым молчанием.
Я видел, что многим в зале было очень жалко её, всем было несколько стыдно и неловко, но никто больше, в том числе и я, не выступил и ни слова не сказал в её защиту, все сидели молча, тупо уставившись в пол.
На одном из таких же нудных и скучных партсобраний меня приняли в члены КПСС довольно легко, так как меня уже знали и по работе, и по творческой составляющей, но после принятия в партию, я тут же получил партийное поручение возглавить еженедельную институтскую Радиогазету, то есть, стать её главным редактором. В редакции было всего человек пять-шесть, нередко к выпускам мы подключали внештатных корреспондентов – работников института, и надо сказать, что эта работа меня увлекла и во многом помогла мне приобрести некоторые редакторские навыки, что потом, я думаю, пригодилось мне в моей дальнейшей литературной деятельности. Но работа в радиогазете прекратилась так же внезапно и неожиданно для меня, как и началась.
Приближался семидесятилетний юбилей Леонида Ильича Брежнева. Ну, и, разумеется, так как радиогазета была органом партийной организации, то мы не могли пройти мимо этой даты в выходящем накануне юбилея её очередном выпуске. Почти все материалы были свёрстаны и отредактированы и тут один из наших пожилых сотрудников, ветеранов, приносит мне поздравительную телеграмму, которую они послали дорогому Леониду Ильичу, от него и ещё одного нашего работника с настойчивой просьбой огласить эту телеграмму в нашей Радиогазете. Оказалось, что оба они являются однополчанами Брежнева, служившими в годы войны вместе с ним в 18-й Армии, на героической Малой земле, которая после всех публикаций, книг и кинофильмов, об участии там в боях и о героических подвигах самого Леонида Ильича, из Малой превратилась, воистину, в «Большую», или даже «Огромную», ну, просто, «Гигантскую» Землю.
Я ничего не имел против, и даже, наоборот. Во-первых, наши сотрудники – сослуживцы Генсека, чего я, честно говоря, раньше не знал, а во-вторых, я считал, что больше конкретного и уместного к сегодняшнему дню материала, делают газету злободневней и весомее. Я прочитал копию уже посланной телеграммы и весьма осторожно заметил уважаемому ветерану, что в таком виде выпустить в эфир её я не могу и должен слегка отредактировать. Возмущённый ветеран помчался жаловаться на меня в Партбюро. А я, слегка отредактировал упомянутую телеграмму, убрав из неё всего одну финальную фразу, через десять минут с помощью наших дикторов выпустил всю газету в эфир. Дело в том, что это горячее поздравление после всех дифирамбов и восторженных эпитетов в адрес Генерального Секретаря заканчивалось такими словами: «Вы наша радость, счастье и любовь!».
Я посчитал, что это уж слишком, и на своё усмотрение вычеркнул эту фразу из текста. Назавтра меня вызвал секретарь парторганизации, выслушал мои соображения по этому поводу, потом как умный и эрудированный человек согласился со мной, пожурил, за то, что я с ним по этому вопросу не посоветовался, сказал, что никаких партийных взысканий мне, конечно, за это не будет, но на жалобу ветеранов, соратников Брежнева он должен как-то отреагировать, поэтому попросил передать все дела по радиогазете другому молодому члену партии, что я назавтра, уже с большим облегчением, и сделал.
А вообще-то 4 года работы в Белпромпоекте я вспоминаю с теплотой. Мы были молоды, задорны, полны сил и нерастраченной энергии, вокруг была молодость в лице наших молодых сотрудников и сотрудниц. Были весёлые вечера с концертами и танцами, поездки на природу, песни у ночного костра.
Хорошо помню Председателя Месткома Валеру Сазонова, комсомольского вожака Володю Барановского, Юру Шаронова, ставшего впоследствии директором института. Кстати, с его братом Геной я играл в футбол за сборную лагеря, ещё в пионерском лагере имени Гастелло в Городищах, а позже Гена даже несколько сезонов играл нападающим в Минском Динамо.
Ну, а с секретарём Комитета Комсомола Лёней Валяевым, который потом стал инструктором Центрального Райкома, а затем Минского Горкома Партии, а затем Начальником Управления Кинофикации Мингорисполкома, мы долгие годы дружили.
ПОДГОТОВКА К СВАДЬБЕ
Я с родителями вовсю занялся подготовкой к свадьбе. Надо было решить много вопросов. Главное, где её устраивать. Как ни странно, очень помогла мне мама моей бывшей подруги Симы, Римма Михайловна, с которой, несмотря на наше расставание с её дочкой, мы остались в очень хороших отношениях. Она свела меня с бывшим футболистом Минского Динамо Геннадием Хасиным, работающим заведующим столовой завода «Кристалл», где и должна была проходить наша свадьба. Он же организовал многие закуски из серии дефицитных деликатесов, таких, как чёрная икра, балык, сервелат, шейка, говяжьи языки и всякое тому подобное… Пришлось мне в это время в условиях всеобщего дефицита много побегать по разным торговым точкам, чтобы обеспечить хороший свадебный стол. Короче, бегал я бегал и добегался я до того, что, как и ранее в армии, в Ташкенте, и в Днепропетровске, опять заработал себе воспаление лёгких. В больницу я ложиться не стал, лежал дома, кашлял, пил антибиотики, обговаривал с Людмилой детали свадьбы.
Однажды около 10 часов утра, а я был дома один, я проснулся от звука дверного звонка. Я никого не ждал, прямо в трусах подошёл к дверному глазку и увидел свою бывшую подругу Симу. Я открыл дверь и пулей сиганул назад в кровать, пригласив её заходить. Я знал, что она приехала в гости к родителям с Урала, где жила и где служил её муж. А она узнала, что я заболел, и решила меня навестить. Пришла она с дочкой лет двух, принесла какие-то фрукты.
Я поблагодарил, пригласил сесть, хотя лёжа в постели, честно говоря, чувствовал себя несколько неловко. Я попросил её пройти на кухню, поставить на плиту чайник и заварить чай. Мы пили чай, я угостил девочку, её звали Оля, конфетами и принесёнными фруктами, мы разговаривали обо всём, каждый о своей жизни за эти годы, вспоминали прошлое, говорили о будущем. Сима сказала, что она слышала о моей предстоящей свадьбе и спросила, кто она, моя избранница, попросила показать карточку. Я показал, рассказал про Люду, о том, как мы встретились, как полюбили друг друга, как решили пожениться.
Вдруг Сима как-то затихла, а потом сказала:
– Ты знаешь, я хотела тебя спросить. Может быть, мы с тобой можем попробовать исправить наши ошибки. Ты, отменишь свадьбу, я разведусь, ты удочеришь Оленьку, и мы будем вместе жить счастливо, ведь мы любили друг друга, просто расстались по глупости…
Возможно, она шутила, но скажу честно, я несколько растерялся. Для меня вся эта страничка, хотя и была теплой и светлою, уже давно была перелистана и я просто не знал, что ответить, чтобы не обидеть своего, конечно, дорогого мне, друга юности. Я не хотел говорить ни о страницах, давно перелистанных в моём сердце, ни о своих чувства к Людмиле, просто, пролепетал что-то невнятное про машину, которая уже завертелась и которую уже невозможно остановить и перевёл разговор на другую тему. Больше мы к этой теме не возвращались.
Приближался день свадьбы. После лечения я чувствовал себя уже намного лучше, вышел на работу, и … опять побежал по кругу.
Это сегодня можно прийти в одну фирму и заказать всё от А до Я. А тогда в 1974 всё надо было заказывать, оформлять, доставать в абсолютно разных местах, задействовать десятки людей, чтобы за свои же деньги сделать свой свадебный день праздничным, запоминающимся и красивым.
kackad.press 