Posted by (главы из книги)
(Продолжение. Начало в #577)
– Как так, вины нет! Сверхважный сейф с оружием всех офицеров штаба танковой дивизии во время твоего дежурства оказался открытым, а твоей вины нет. Тогда, кто, по-твоему, во всём этом виноват, если не ты?
– Они говорят, что у вас в особом отделе есть дубликаты ключей всех оружейных складов и сейфов.
– Ну, допустим, что есть, так что же, по-твоему, это я втихаря открыл сейф?
– Нет, я этого сказать не хочу, но может быть кто-то из Ваших подчинённых это сделал.
– Из моих подчинённых? Ну, ты даёшь! И с какой же целью?
– Ну, они говорят, что, может быть, с целью проверки моей бдительности. И ещё они говорят, что даже если это именно моя серьёзная оплошность, вряд ли за это мне грозит трибунал. Вы, конечно, с вашим опытом лучше знаете, но они говорят, что накажут, конечно, строго, но что трибунал, они говорят, что это вряд ли, они так не думают…
– А кто это они?
– Ну мои офицеры в батальоне и другие наши офицеры, в штабе дивизии.
– Ты что же, со всеми обсуждал этот вопрос?
– Ну, не со всеми, конечно, я, товарищ полковник, всю ночь не спал, переживал и поэтому решил поделиться такой моей неприятностью со всеми моими товарищами.
– И, что же, ты всем рассказывал, что я тебя вызываю?
– Ну, не всем, конечно, но многим. Я же не знал зачем вы меня к себе вызываете, я очень боялся, я думал, вы меня сразу здесь же и арестуете.
– Ну, прямо уж, сразу, прямо здесь. Мы сейчас никого вот так сразу не арестовываем. Мы прежде всего тщательно разберёмся, почему у вас при исполнении служебных обязанностей, важнейший оружейный сейф оказался открытым, и если лично вы, товарищ лейтенант, виноваты, то ответите по всей строгости.
Я опять глубоко вздохнул, и «обречённо», произнёс:
– Так точно, товарищ полковник, я готов ответить по всей строгости.
И в пол голоса, почти «про себя» добавил:
– Если, конечно, виноват.
Полковник встал, прошёлся по кабинету:
– Ну, да ладно, бог с ним с этим сейфом. Ты мне, Лам лучше вот что скажи, у тебя отец фронтовик, орденоносец, член партии?
– Так точно, товарищ полковник!
– И ты, конечно, комсомолец. А, скажи-ка ты мне, ты в партию вступать не собираешься?
– Да я пока об этом как-то не думал, я ведь служу только полгода. А к такому ответственному шагу подготовиться надо, всё серьёзно обдумать.
– Да, ты прав, подготовиться надо. Ну, хорошо, а вот ты скажи, если бы я, скажем, тебя попросил оказать нам, то есть нашему особому отделу некую, очень необходимую нам помощь, как бы ты к этому отнёсся?
– Конечно положительно, товарищ полковник. А как ещё я, советский офицер, комсомолец, могу к этому относиться. Скажите, что надо сделать для вас, и я сделаю всё, что только смогу.
– Да нет, не лично для меня, а для всего особого отдела, для всей дивизии, я бы даже сказал, для всей нашей Советской Армии, для всей страны. Ты, скажем, мог бы иногда приходить сюда, ко мне, и делать небольшой отчёт о настроениях офицеров, о чём они говорят, как относятся к службе, к нашему строю вообще, каково их поведение в быту, на отдыхе?
– Ну, что вы, товарищ полковник, я думал какое-то особо секретное задание, это я бы, непременно, постарался. А вот такую работу выполнять я, к сожалению, не смогу. Тут же, наверное, аналитический склад ума нужен, подготовка особая, а я так, туда-сюда, разгильдяй, вчерашний студент, лейтенант-двухгодичник, кто со мной откровенничать-то станет. Да и потом, если я начну что-то у них выпытывать, они же сразу меня и раскусят, я же сразу смущаться начинаю, потею, краснею весь с ног до головы. Нет, товарищ полковник, для такой деликатной и тонкой работы я точно не подхожу. Вы мне что другое, более важное поручите, возьмите с собой на какое-нибудь важное задание, или, скажем, пошлите меня одного, я слово даю, в доску разобьюсь, а выполню.
Полковник как-то недоверчиво посмотрел на меня, а я, используя мой, некоторый, пусть и самодеятельный актёрский опыт, смотрел на него, каким только мог, самым наивным, честным и чистым взглядом.
Опять наступила, как мне показалось, теперь уже для полковника, несколько неловкая пауза.
Он напряжённо ходил по кабинету и, судя по всему, мысленно решал, что же со мной делать дальше.
И тут, немного осмелев, я решил выдать то, что мы со Школьняком перед моим походом сюда вовсе не обсуждали. Очень уж захотелось мне воспользоваться случаем и сбить спесь и самодовольство с моего, с первых дней невзлюбившего меня, замкомбата.
– И потом, товарищ полковник, – прервав паузу, несколько доверительно сказал я, – я же понимаю, что в вашей работе специалисты нужны, умеющие работать тонко и профессионально, соблюдать необходимую конспирацию, а то, вот, у нас в батальоне есть зам комбата, старший лейтенант Фокин, так все знают, что он ваш негласный сотрудник, кто же с ним откровенничать-то станет.
Полковник снова присел за стол:
– А ты откуда знаешь, что он, якобы, наш внештатный сотрудник?
– Так об этом все ж говорят. Он, как только заходит куда-нибудь, или подходит, скажем, к группе офицеров, так все сразу замолкают, у него и кличка такая – «Молчи-молчи».
Полковник ещё раз внимательно посмотрел на меня, ещё минуту подумал, потом убрал со стола, разложенные ранее на нём чистые листы и сказал:
– Ну ладно, ты вот что, лейтенант, пока свободен, сейчас можешь идти, а понадобишься, я тебя вызову.
Скажу сразу, что больше он меня за оставшиеся полтора года так к себе и не вызвал.
А тогда я вышел из его кабинета, потом из самого здания, и только на крыльце одел фуражку, посмотрел по сторонам и облегчённо вздохнул.
Позже я обо всём этом разговоре рассказал Школьняку, он меня похвалил, сказал, что, судя по всему, тактика «дохлого барана», таки, сработала. Но о последней части разговора, касающейся его подчинённого, старшего лейтенанта Фокина, я ничего ему не сказал. Решил, что так будет спокойней для нас обоих.
Конечно, я не знаю, как мой визит в особый отдел повлиял в целом на военную карьеру этого старшего лейтенанта, думаю, что вряд ли, но то, что его мечта стать контрразведчиком, и с этой позиции, пользуясь своей, довольно большой, властью особого отдела, терзать других офицеров своим паскудным характером ему уже не пришлось, я в этом, почти что, не сомневаюсь.
ЭПИЗОДЫ ДЕЖУРСТВА
И ещё о некоторых интересных моментах, связанных с моими многочисленными дежурствами по штабу. Так однажды во время моего дежурства прибыло пополнение призывников из Азербайджана. Принявший их у офицера Бакинского военкомата и доставивший их к нам в дивизию офицер штаба Армии, передал мне список молодых солдат, который он составил на основании списка из военкомата. Там было около шестидесяти азербайджанских имён и фамилий, а потом от первой фамилии до последней стояла огромная фигурная скобка, посреди которой было жирно выведено: «И все Оглы».
А как раз накануне одного из моих очередных дежурств, где-то в октябре 1973 года, началась арабо-израильская война, так называемая, «Война Судного дня». Не секрет, что в этом конфликте принимали участие со стороны Израиля – США, а со стороны арабской коалиции – Советский Союз. Так вот, в день, а вернее, в ночь моего дежурства как раз отправляли партию военных советников в зону конфликта. Мне пришлось поднять человек пятнадцать посыльных комендантской роты, чтобы вызвать в штаб всех командированных офицеров. Поскольку приезжали все они по тревоге в своей форменной одежде, а вылетать им нужно было немедленно, и, очевидно, по причине конспирации, вылетать они должны были в штатском, то прямо в штаб, в кабинет зам по тылу, наверное, из «Военторга», была завезена партия гражданской одежды разных размеров, и офицеры, впопыхах переодетые в неё, выходили из штаба в ужасно смешном виде. Кому-то одежда была мала, кому-то велика. У одних шляпа свисала до ушей, у других едва сидела на макушке. А поскольку я этих офицеров видел всегда только в военной форме, выглядело это всё ужасно комично, и я едва сдерживался от смеха, хотя там, на Синайском полуострове и на Голанских Высотах, конечно, всем было не до смеха.
Известно, чем закончилась эта короткая война, правда, успевшая за 18 дней унести немалое количество жизней как с одной, так и с другой стороны, но все наши офицеры недели через три вернулись оттуда целыми и невредимыми.
К слову скажу, что посыльные солдаты в случае необходимости срочно вызвать кого-то из офицеров, оправлялись по городу со специальными корочками-удостоверениями, которые дежурный по штабу выдавал им под расписку. Там не была указана фамилия солдата, но подписано оно было начальником штаба дивизии, и в нём говорилось, что «…предъявитель сего находится в служебном увольнении и ему разрешается в любое время суток передвигаться по городу как в пешем виде, так и на любом виде транспорта».
Так вот, как-то в одно из моих дежурств, ближе к вечеру, ко мне подошёл один из солдат и чуть не плача рассказал, что ему сегодня надо обязательно быть в городе, чтобы повидаться со своей девушкой, которая за что-то обижена на него, и, вроде бы, завтра собирается выходить замуж за другого, а командир роты увольнительной не даёт. Ну что ты тут скажешь. Я посмотрел в его глаза, не увидел там ни хитрости, ни обмана, только мольба и отчаяние, и опять, как когда-то в Ашхабаде, решил рискнуть. Открыл опечатанный железный ящик с удостоверениями, выдал одно из них солдату без записи в журнал, и попросил через три часа быть на месте. Я, конечно, понимал, что я очень рискую, но, я, как учил меня отец, привык доверять людям, рассчитывать на их совесть и сознание, и способность на добро отвечать добром. И надо сказать, что в подавляющем большинстве случаев этот мой расчёт оказывался верным. А тут я солдатика, практически, не знал и поэтому по мере приближения, назначенного мной контрольного времени отбоя, я нервничал всё больше и больше. Про себя же решил, что, поскольку, запись в журнале я специально не сделал, то придётся доказывать, что удостоверение было украдено или потеряно до меня, а я при приёме дежурства обсчитался. Конечно, это было смехотворное, но хоть какое-то оправдание в данной ситуации. Однако, ровно минут за пять до истечения трёх часов в помещении дежурного по штабу появился мой «посыльный», который вернул мне удостоверение и во всеуслышание радостно заявил, что «моё приказание выполнено». У меня отлегло от сердца, во-первых, потому что солдат меня не подвёл, а во-вторых, потому что я понял, что сегодня я помог ещё двум молодым людям решить их сердечную проблему.
Ну, и ещё один момент моей штабной службы. В мои обязанности входило хоть раз за время дежурства проверить казарму, где располагался рядовой состав штаба дивизии – комендантской роты, хозвзвода и других вспомогательных подразделений. Около часов двух ночи я вышел проверять караул и по пути зашёл в казарму. Проходя по второму этажу, я услышал какой-то шорох и голоса, доносящиеся из туалета. Это было довольно странно, и я вошёл. На полу из кафельной плитки полулежали два молоденьких солдата в трусах и сапогах, и зубными щётками с мылом тёрли, вымывая до блеска каждую плитку этого пола. Я спросил в чём дело, они мне, чуть не плача, но с некоторой опаской объяснили, что за опоздание на утреннее построение их наказал прапорщик Харченко и к утру он придёт принимать их работу. Мне стало очень жалко этих двух мальчишек – новобранцев, которые, хоть в чём-то и провинились, по-человечески не заслуживали такого неуважительного к себе и унизительного отношения. Я забрал у них эти зубные щётки, сказал, что, как дежурный по штабу, отменяю приказ прапорщика и отправил их спать, сообщив об этом дневальному. После проверки караула, я вернулся в штаб и написал рапорт на имя начальника Политотдела дивизии о бесчеловечном и унизительном отношении прапорщика Харченко к своим подчинённым. Вложил эти щётки в конверт и утром передал их вместе с рапортом в Политотдел. Перед самым моим уходом домой, ко мне пришёл разбираться этот здоровенный красномордый прапорщик, но я не стал с ним разговаривать и послал его… в Политотдел. Больше я его не встречал и подобных вещей в наших казармах не наблюдал. В связи с этим мне вспомнился такой анекдот:
Поручик Ржевский приходит на бал и представляется гостям:
– Прапорщик Ржевский!
Его сослуживец шёпотом спрашивает:
– Ржевский, что за чепуху вы несёте? Вы же не прапорщик, а гораздо повыше чином, вы же поручик!
– Да-с, но сегодня у меня нет настроения флиртовать с дамами, быть галантным и танцевать.
Хочу просто напиться и что-нибудь украсть…
КРИВОЙ РОГ
В июне наш батальон, как и все дивизионные химбаты 6-й танковой Армии, выехал в летние лагеря в расположение танковой дивизии под Кривой Рог. На подъезде к городу меня поразили терриконы – бордово-коричневые конусообразные искусственные отвалы или насыпи из пустых пород, которые образуются при добыче железной руды открытым способом. Их было много вокруг и огромные участки земли были буквально засыпаны красновато-коричневой пылью.
Разместили нас в таком же батальоне химической защиты, как и наш. Командиром батальона был щеголеватый и, как мне показалось, несколько надменный, майор Примаков, про которого мне Школьняк тихонько шепнул, что у того очень близкий родственник, кажется, родной брат занимает какой-то высокий пост в Москве, толи дипломат высокого ранга, толи министр, почему этот майор и держит себя, как какой-нибудь генерал. Кстати, как я теперь припоминаю, он внешне был очень похож на Евгения Максимовича Примакова.
А вечером в день приезда мой командир, капитан Школьняк, решил кутнуть, то есть отметить наше прибытие в летние лагеря, и настойчиво пригласил меня вместе с ним слегка «оттянуться». Приехали мы в центр города в ресторан, по-моему, «Руда», солдатик-водитель остался нас ждать в УАЗике, а мы хорошо погуляли почти аж до самого закрытия, даже немного потанцевали с какими-то дамами за соседними столиками. А когда я увидел, что капитан уже совсем «никакой», я вывел его к машине и мы вернулись в расположение части. Приехали мы туда уже за полночь. Как ни странно, встречал нас на КПП сам майор Примаков, выяснивший, что какая-то машина к отбою не возвратилась в гараж. Он ничего нам не сказал, но пригласил назавтра капитана Школьняка к себе для, как он сказал, дружеской беседы. Я не знаю, о чём эти «друзья» там говорили, но когда Школьняк возвратился, то на мой вопрос, как дела, раздражённо ответил:
– А пошёл он…, пусть пишет свой рапорт. Всё равно, он мне не командир!
Но больше такие вылазки во время прибывания нас в Кривом Роге, не повторялись.
Теперь, зная о негативных результатах нашей со Школьняком вылазки на гулянку в Кривой Рог, расслабление у прикомандированных офицеров происходило прямо в части. Вечерами, после занятий и упражнений на полигоне закупалась водка в огромных количествах, к ней кое-какая закуска, и устраивалось, типа соревнования, кто кого перепьёт.
Я обычно старался воздерживаться от таких возлияний, читал, писал что-нибудь, или шёл в красный уголок смотреть телевизор, но однажды меня всё-таки достали своими подначками, я сел вместе со всеми за стол и использовал весь свой «спиртовой опыт» завода имени Дзержинского, чем весьма удивил своих сослуживцев, нисколько не отставая от них, и даже опередив некоторых. С тех пор меня оставили в покое, и я мог свободно заниматься своими делами.
Питались мы в полевой офицерской столовой, кормили там неплохо. Однажды во время обеда я стал свидетелем драки двух офицеров. Дрались чеченец с армянином, не поделившие за обедом какую-то мелочь, то ли кто-то соль не передал, то ли ещё что-то в этом роде… Один из них рвал на себе форменную рубашку, всё время лез в драку и кричал: «Да я в кадетке с семи лет, а ты тут мне будешь указывать!». Их быстро разняли старшие офицеры и они угомонились. Конечно, дело было не в какой-то пустяковой соли, а в нервном срыве, происшедшем, очевидно, из-за отрыва от привычного уклада жизни, от семей, ну и, конечно, из-за происходящей здесь в лагере ежевечерней тупой пьянки.
Один раз в выходной день мы всё-таки выбрались со Школьняком в город, но теперь уже не для кутежа, а просто так, прогуляться. И он, кадровый офицер, капитан, начальник штаба батальона, затащил меня в парикмахерскую, не только стричься и бриться, а ещё и делать маникюр с педикюром. Скажу честно, со мной эти процедуры проделывали в первый раз, я чуть не сгорел со стыда, хотя сами работницы парикмахерской воспринимали всё это вполне нормально, и как оказалось, для многих офицеров содержать свои руки и ноги таким образом в хорошем состоянии, было вполне нормальным явлением.
Хорошо запомнил главную цель наших сборов, – подготовка и техническое обеспечение окружных общекомандных учений на военном полигоне Криворожской танковой дивизии, когда нашему батальону было поручено имитирование химической, газовой и радиационной атаки воображаемого противника.
В том числе мы должны были перед прохождением танков «противника» сымитировать огневые заграждения с помощью напалма. Как известно, напалм – это вещество на основе бензина, можно сказать, это бензин, загущенный различными добавками. Он используется, как правило, для приготовления зажигательных смесей, бомб, а так же в качестве горючего для огнеметов. Когда он попадает в цель, то растекается по поверхности, зажигая и сжигая все вокруг, с чем только соприкоснулся, а в процессе его горения выделяется угарный и углекислый газы, которые вытесняют из воздуха весь кислород и создают температуру до 1200 градусов Цельсия, в общем, тот ещё подарочек.
Так вот, мы получили бочки с этим напалмом и все одетые в защитные комбинезоны и противогазы с помощью наших бедных трудяг-солдатиков распыляли это маслянистое коричневое, вовсю пахнущее бензином говно, на предстоящем пути движения танков. Помню, как перед началом «боя» появилось на полигоне высокое начальство – Командующий Киевским Военным Округом, тогда ещё генерал-полковник Салманов и командующей нашей 6-ой Гвардейской Танковой Армией генерал-лейтенант Шкидченко с огромной свитой генералов и полковников. После короткого совещания на учебном командном пункте вся свита подошла к нам. Я впервые видел вблизи столько военачальников такого высокого ранга и, честно сказать, слегка стушевался и оробел. Школьняк спокойно и чётко представился сам, представил всех нас по очереди. Салманов и Шкидченко пожали нам руки, были приветливы, уважительны и доброжелательны, задали несколько вопросов по организации огневого заграждения и, получив от капитана уверенные ответы, удовлетворённые ими, медленно удалились. На этом наша миссия по подготовке учений была закончена, учебной «дезактивацией и дегазацией» местности занимались уже другие химические подразделения.
К слову сказать, Командующий Киевским Округом генерал Салманов, с которым мне «посчастливилось» поздороваться за руку, впоследствии стал Генералом Армии, заместителем Главнокомандующего Сухопутными войсками Советского Союза. Закончил он службу Начальником Военной академии Генерального штаба Вооружённых Сил СССР.
Хочу добавить, что в связи с описанием сейчас мной этих криворожских учений, я вспомнил, что как-то днём в Днепропетровске, во время моего дежурства по штабу, ко мне в дежурное помещение зашёл молодой, улыбчивый старший лейтенант. Он представился командиром артиллерийской батареи, назвался Володей. Он принёс какие-то документы, попросил передать их адьютанту комдива, которого в тот момент на месте не было. Я под расписку принял у него эти документы, после чего мы с ним немного пообщались, то есть, поговорили о нашем офицерском житье-бытье. Когда он ушёл, мой помощник, сержант спросил:
– Вы знаете, кто это был?
– Да, командир артиллерийской батареи, Володя его зовут.
– Да это старлей Шкидченко, сын командующего нашей Армии…
Потом мы ещё пару раз пересекались с этим Володей по службе и на территории, а потом его перевели, как я слышал, в Группу советских войск в Германии.
Командующий 6 гвардейской армии генерал-лейтенант Шкидченко
…Что касается его отца, самого командующего нашей армией генерал-лейтенанта Шкидченко, то, как я позже узнал, его судьба сложилась трагически. В августе 1980 года он был назначен заместителем Главного военного советника в Афганистане. В январе 1982 года душманами был обстрелян вертолёт, в котором он находился. Одна из пуль попала в командира экипажа вертолёта, который, потеряв управление, перевернулся и загорелся. Генерал не дожил до своего 60-тилетия 9 месяцев. Примечательно, что официальной версией его гибели тогда была названа якобы обычная авиационная катастрофа, и только в 2000 году ему было посмертно присвоено звание Героя России.
Что же касается его сына, того самого старшего лейтенанта Володи, то в 2001 году, уже когда я находился в Америке, мне на глаза в одной из газет попалась заметка о назначении Генерала армии Шкидченко министром обороны Украины. На фотографии в возмужавшем и поседевшем генерале я узнал того самого улыбчивого старшего лейтенанта Володю из той моей далёкой днепропетровской армейской службы.
Прошло уже очень много лет с тех пор, но даже сейчас, стоя на автозаправке в Америке, наполняя свою машину бензином и ощущая его специфический запах, я сразу вспоминаю тот далёкий танковый полигон криворожской танковой дивизии, удушающий запах напалма, чёткий рапорт Школьняка, моё смятение перед огромной генеральской свитой, и неожиданные для меня приветливые улыбки тех высоких армейских начальников.
А тогда мы вернулись в ставший уже родным Днепропетровск, в свою родную часть 36895-Х, где буква «Х» означала отнюдь не ругательство, а всего-навсего отдельный химический батальон 22-й гвардейской танковой дивизии.
СНОВА ДНЕПР
За время моего отсутствия мои хозяева Наталья Филипповна и Иван Семёнович с кем-то разменялись и переехали в отдельный домик, где мне отвели небольшую комнатку с кожаным диваном. Правда, теперь это было подальше от моего штаба, надо было добираться несколько остановок на трамвае, но я другого жилья рядом со службой искать не стал, так как за это время уже привык к старичкам, да и они меня, вроде, приветили. И тут мне звонят с КПП и говорят, что меня спрашивает какая-то дама. Её фамилия мне ничего не говорила, и я вышел к ней за ворота части. Там меня, действительно, встретила дама лет пятидесяти, судя по всему, еврейской национальности, и сказала, что она узнала, что мои хозяева переехали куда-то подальше, а она живёт в том же доме, где жили они, только в другом подъезде, и хочет предложить мне жильё. Она назвала номер квартиры, и я сказал, что после работы зайду посмотреть её комнату. После службы я зашёл по указанному адресу. Меня встретила хозяйка, в комнате был накрыт круглый стол со всякими угощениями. Из другой комнаты вышла темноволосая невысокая девушка лет двадцати, внешне похожая на хозяйку. Та, действительно, представила мне её, как свою дочь. Комната оказалась большой и светлой и мне понравилась.
– Это комната моей дочери, – сказала хозяйка.
– Понятно, – сказал я – а где же предполагаемая моя?
– А вот здесь же и ваша, вы будете жить в этой комнате. Я вам поставлю раскладушку, а денег я с вас за проживание не возьму, да ещё и буду готовить для Вас. Скажу честно, я как Вас увидела как-то во дворе, сразу подумала: вот прекрасная пара для моей дочери. Еврейский парень, офицер. И она у меня девочка добрая, тихая, ласковая. Я думаю, вы поладите…
Скажу честно, я даже как-то оторопел от этих слов. Девушка стояла, опустив голову, чуть не плача, а мамаша выжидательно смотрела на меня. Я набрал воздух в легкие и попытался что-то выдавить из себя, но у меня ничего не получилось, я просто не знал, что сказать и медленно пошёл по направлению к дверям. По пути я немного успокоился, постарался взять себя в руки, а у самых дверей всё-таки произнёс:
– Вы знаете, я Вас в чём-то могу понять. Вы мать и хотите добра своему ребёнку, наверное, единственному. Но таким способом вы счастья для неё не найдёте. Счастье не покупается ни за бесплатное жильё, ни за обеды, ни за бесстыдное подкладывание своей дочери под первого встречного. Мне жалко вашу дочь, судя по всему, она действительно девочка добрая, тихая и ласковая. Вам с ней повезло, и мне очень жаль, что ей, если можно так сказать, не очень повезло с Вами…
Девушка стояла в коридоре, низко опустив голову. Я попросил её проводить меня. Мне было очень жаль её и очень не хотелось, чтобы вся эта неловкая ситуация, а тем более мои слова, её чем-то обидели. Мы вышли с ней из подъезда на улицу, я попросил у неё прощенья и за себя, и за мать, сказал, что она очень мила и очень мне симпатична, но при этом «соврал», что я уже, к сожалению, люблю другую девушку. Потом я пожелал ей самой, без мамы, найти своего суженного, слегка тронул её за плечо и пошёл домой. На душе было пасмурно и тоскливо…
Назавтра я решил сходить на футбол. В ту пору возглавлял местную команду «Днепр» Валерий Лобановский. Я знал, что в прошлом сезоне команда стала обладателем одного из призов советского футбола – «За волю к победе». Команда была на подъёме, в начале сезона 1973 года уже имела несколько побед, и тот матч, на который я попал, тоже закончился победой Днепра. Я уже не помню, с кем тогда они играли, по-моему, с одним из московских клубов, но запомнил нападающих Паркуяна, Романюка и особенно полузащитника Романа Шнейдермана, он был очень техничен, являлся главным диспетчером на поле. Я и не предполагал тогда, что меня с ним в будущем ещё сведёт судьба.
kackad.press 