Posted by (главы из книги)
(Продолжение. Начало в #577)
В комнате уже никого из нефтяников не было, я быстро собрался, и посыльный на машине снова привёз меня в штаб дивизии, где меня уже ждал мой комбат, капитан Лебедев, высокий, худощавый, слегка сутулый строгий мужчина лет сорока с ярко красным от загара, обветренным лицом. Он повёл меня на склад, где мне выдали офицерское обмундирование в полном объёме, что оказалось довольно внушительной грудой одежды и обуви, только вместо парадного мундира мне выдали отрез тёмного зеленовато-синего сукна. К слову сказать, парадный мундир за два года службы я так себе и не пошил, а подарил отрез младшему брату, из которого он позже создал себе свой первый костюм.
Потом на той же машине меня забросили в гостиницу, где во дворе я застал настоящий праздник – привезли цистерну с питьевой водой. Я забрал свои вещи и тот же солдатик привёз меня в «мою» новую квартиру, где уже было более-менее прибрано, стояла кровать, тумбочка, стол со стулом. На кухне был чайник, два стакана, две тарелки и одна вилка. По дороге я расспросил солдата, что за труп был в спальне на полу обрисован мелом, и солдат нехотя, но всё же по секрету рассказал, что один офицер, старший лейтенант, всё время придирался к какому-то казаху-первогодку, невзлюбил его, гонял в наряды, всячески наказывал, один раз ни за что направил на «губу», то есть на гауптвахту. Солдат дождался, пока его поставят в караул, напросился именно на охрану того самого, нашего, военного городка, ночью поднялся с автоматом на площадку этого офицера, сказав через дверь, что он посыльный из штаба. Со сна офицер, не разобравшись, открыл дверь, солдат ворвался в квартиру, офицер пытался скрыться в спальне, но тот там его и настиг, а потом, убедившись, что убил, вышел на лестничную площадку, но не застрелился, а отдал автомат прибежавшим на выстрелы соседям-офицерам, после чего его увезли в Ташкент, в окружную тюрьму. Водитель многозначительно посмотрел на меня и добавил: «Нельзя так с нами, с нашим братом по-хорошему, по-человечески надо».
Скажу честно, что после всего сказанного, я зашёл в «свою» квартиру с ощущением лёгкого ужаса. Пол в спальне был вымыт, но мне казалось, что призрак этого застреленного старлея витает где-то здесь, в воздухе. Я подошёл к телефону, – к моему удивлению он работал, и через коммутатор попросил приёмную комдива. Генерал был на месте, когда адъютант спросил, по какому вопросу, я сказал, что по личному. Стрельцов взял трубку, спросил, как устраиваюсь. Я ответил, что пока не очень хорошо, объяснил суть вопроса и попросил его дать мне какое-нибудь другое жильё, пусть даже и поменьше. Он спросил, в чём дело. Я объяснил ему суть вопроса и сказал, что мне не очень хочется начинать свою службу с сопутствующего этому жилью состояния мрака на душе. Генерал помолчал минуту, сказал, что разберётся и повесил трубку. Через двадцать минут вошли человек десять солдат и полковник, как я понял, зам комдива по тылу. Он был сердит, хотя и извинился за такую безалаберность подчинённых, и меня «перенесли» в другой подъезд, полный запахов обеда, детских голосов и какой-то жизненной энергии. Это оказалась вполне приличная однокомнатная квартира с ковровыми дорожками на полу, с телевизором, с кухонным шкафчиком, полным всякой посуды. Потом я пол дня нашивал погоны, пришивал пуговицы, петлицы, подгонял галифе, брюки на выпуск, китель и защитного цвета рубашки, примерял сапоги, которых оказалось две пары – хромовые, блестящие, очень красивые, и яловые, из грубой матовой кожи для полевых занятий и учений. Формы было две – повседневная и полевая. Полевая мне понравилась больше. Она напоминала мне аристократическую форму царских или белогвардейских офицеров, это был защитный однобортный закрытый китель с отложным воротником и боковыми прорезными карманами. К кителю полагалась защитная фуражка с защитными кантами и кокардой и защитные брюки галифе в сапоги, и я тогда ещё не знал, что эта полевая форма ещё сыграет в моей жизни свою определённую роль…
Утром я впервые в жизни надел повседневную офицерскую форму и сразу почувствовал себя как-то уверенней и надёжней. Мне нравилось, как скрепят новые хромовые сапоги и слегка поскрипывает портупея через плечо, нравились блестящие лейтенантские погоны, кобура на туго затянутом поясе, красивая фуражка с офицерской кокардой и зелёный галстук под ладно сидящим, кителем. Я шёл на первое построение и, скажу честно, очень нравился сам себе. Очень хотелось тут же сфотографироваться и послать фото домой и друзьям, что я несколько позже и сделал. На построении штаба дивизии меня представили офицерам и личному составу, отдельно представили сапёрному батальону и третьему взводу, командиром которого меня назначили. Меня поразила эта настороженно притихшая группа солдат в количестве 30 человек в потёртых гимнастёрках и в широкополых панамах. Большинство солдат было азиатского происхождения – туркмены, узбеки, киргизы и казахи. Командиром первого взвода был кадровый офицер, лейтенант, свежий выпускник военного училища, а второго, – такой же как я, двухгодичник по имени Лёша Велихов, который прибыл в часть на неделю раньше меня.
Вот так и началась моя новая жизнь в отдалённом воинском гарнизоне, затерявшемся на границе песков Кара-кумов и гор Копетдаг, началась моя сложная, беспокойная и всё-таки увлекательная армейская служба. Запомнились своей образностью слова генерала Стрельцова на одном из общих утренних построений личного состава дивизии:
– К нам недавно прибыло новое молодое пополнение в лице младшего офицерского состава. Так вот, обращаюсь именно к вам, товарищи офицеры. Вы привыкли думать, что есть где-то там на наших рубежах могучая Советская армия, которая в трудную минуту придёт и разобьёт врага. Так вот, вы и есть та самая Советская армия, на которую надеется наш народ.
Несмотря на некоторую пафосность этой фразы, а так же на некоторую тревогу и растерянность внутри, вызванные абсолютно новыми обстоятельствами моей, ещё вчера беззаботной студенческой жизни, эти слова неожиданно наполнили меня гордостью за мой нынешний статус, за мои офицерские погоны, за мою должность командира взвода Советской Армии, и за всё моё сегодняшнее высокое предназначение.
Заместителем командира нашего батальона был старший лейтенант Белькевич, кадровый офицер, который, как я позже узнал, оказался хроническим алкоголиком, человеком добрым и ранимым, для нелёгкой воинской службы, к сожалению, был уже абсолютно непригоден. Он оказался моим соседом по лестничной клетке, первым зашёл поздравить меня с прибытием и новосельем, спросил, есть ли что выпить, я был уже предупреждён и сказал, что ничего пока ещё не успел купить. Он попросил воспользоваться моим туалетом, я любезно разрешил, он зашёл в туалет, и выпил там весь мой одеколон «Русский лес».
Мой командир капитан Лебедев считался одним из лучших офицеров дивизии. Он был грамотным, выдержанным, тактичным и строгим, справедливым командиром, знавшим своё дело. Его жена и дочь жили в Таллине, куда он безрезультатно добивался перевода уже не первый год. Служить в цивилизованной Эстонии было много охотников, а вот служить в этих, во многом «первобытных» краях, мотаться по жаркой изнуряющей пустыне, с коварным и непредсказуемым климатом, конечно, мало кто хотел, тем более, что эту свою службу капитан Лебедев выполнял на двести процентов, прикрывая собой некоторых других бездельников, разгильдяев и карьеристов из местного офицерского корпуса.
Он давно уже должен был быть майором, но то ли документы долго шли, то ли кому-то очень не хотелось его повышения, но так уж получилось, что он уже слишком долго «перенашивал» капитанские погоны. Как я разобрался позже, всё дело было в том, что он не был «блатным». «Блатных» офицеров называли «безрукими инвалидами» (мол, сам он здесь, а его «рука» где-то там) или «позвоночными» (потому что служба их протекала по звонку «сверху»). Офицеры, которые не принадлежали к их числу, так и кочевали по отдалённым гарнизонам, с трудом докарабкавшись, в лучшем случае, до подполковничьих звёзд только к пенсии.
И все знали, что если у тебя нет никого там в «верхах», то карьеру тебе особую не сделать. Конечно, исключения случались, однако они и оставались исключениями! Но, надо сказать, что, при всём этом, капитан Лебедев не унывал, терпеливо и с достоинством нёс свою службу, показывая пример выдержки, стойкости и, я бы даже не побоялся высоким слогом сказать, повседневного мужества.
Я, как-то подспудно старался многое взять от него, и я по сей день от всей души благодарен ему за это, и ещё за то, что я вынес из нашей совместной с ним службы самое главное – умение выстоять в самой трудной ситуации, ни в коем случае не опускать руки, что бы не случилось, сохранять чувство собственного достоинства, ценить и уважать это чувство в других.
Надо сказать, что взвод мой оказался не из лёгких, многие солдаты не имели даже восьми классов образования, некоторые были неграмотными, половина из жителей глубоких аулов, вообще, плохо понимала по-русски. К счастью, много мне помогал в повседневной жизни мой замкомвзвода, сержант Смирнов, уроженец Подмосковья. Позже он мне рассказывал, что попал сюда, как бы в ссылку, после драки, в которую он вмешался, когда после выпускного вечера пришлось заступиться за девушку, и в той драке кто-то из его противников получил серьёзную травму и стал инвалидом. Правда, следствие постепенно разобралось, кто прав, кто виноват, дело закрыли, а его, от греха подальше, срочно отправили в армию и тоже, куда подальше. Он служил здесь уже второй год, был прекрасным спортсменом, знал здесь всех и вся, его побаивались даже отморозки. Короче, в нём я обрёл и поддержку, и опору и, даже, дружбу. Думаю, капитан Лебедев неспроста поставил его заместителем именно ко мне во взвод.
C всякими повседневными рутинными занятиями, типа строевой подготовки, изучением сапёрного дела, к которым я готовился ночами, навёрстывая упущенное на военной кафедре, а так же со строительством фортификационных сооружений и боксов для танков и БТРов, я в общем-то справлялся. Сложнее всего было с политзанятиями. Так как большинство солдат во взводе, как я уже говорил, были, мягко говоря, не очень грамотными, и поэтому приходилось по три-четыре раза повторять одно и то же, а некоторые вещи даже разжёвывать, как в детском саду. Я видел, что некоторые из них просто «косили» под неграмотных, проверяя меня «на вшивость», ну, тут уж приходилось, на основе своей интуиции проявлять «весёлость и находчивость», выявлять «симулянтов» и ставить их на место.
Мне и тут много помогал мой зам, сержант Витя Смирнов, за что я буду ему всегда благодарен. На занятиях все сидели как шёлковые и не задавали лишних вопросов.
Я очень любил обеденные перерывы, которые длились там иногда по три-четыре часа, этакая среднеазиатская сиеста. Сначала, где-то после двенадцати, мы весёлой офицерской гурьбой шли от расположения части к офицерскому кафе, расположенному на окраине городка у подножия горы Копетдаг. Там можно было заказать что-то, близкое к домашней еде. Например, щи, борщ, суп харчо, поджарку с жаренной картошкой, отбивную из баранины с картофельным пюре, голубцы, и даже шашлык. Вовсю пилось пиво с названием, как те же, окружающие нас, горы, потом все шли по домам и до трёх отдыхали, кто как хотел. Никаких кондиционеров, конечно, и в помине не было, тело от сильной жары очень быстро покрывалось потом, поэтому душ приходилось принимать по нескольку раз в день. Я, например, любил прийти после кафе «домой», принять душ и часок вздремнуть, так как вставать приходилось в 5 часов утра, чтобы к 6, то есть к подъёму, быть уже в расположении части. По дороге я любил наблюдать, как местные женщины прямо здесь, на улице пекут свой туркменский хлеб – лепёшки чурек. Они ловко «разбивали» тесто руками до состояния огромного блина, после чего забрасывали его внутрь разогретого глиняного тандыра, а потом снимали со стенок уже готовые румяные, аппетитно пахнущие лепёшки.
…Где-то недели через две после начала моей службы нас по тревоге подняли и вывезли на учения в пустыню. Как я узнал, командующим округом как раз незадолго до этого стал генерал-полковник Белоножко, который был ярым поклонником боевой подготовки, различных тревог, стрельб и учений. Эти учения всякий раз проходили по новой «легенде»: то наша дивизия выдвигалась на прикрытие Государственной границы с Ираном в район Кизыл-Атрека, то совершала марш через горные перевалы, устремляясь на юг, ближе к району Кушки, иногда в транспортной колонне, а иногда железнодорожным транспортом. Хорошо известна старая пословица офицеров русской императорской, а позже Советской армии: «Дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут». Увы, сейчас название Кушка ничего не говорит большинству наших молодых людей, ну а в мои времена Кушку все наши школьники знали как самую южную точку СССР, место, «где кончается география» и где в июле температура зашкаливает за +45, а в январе за –20 градусов. Вот и в этот раз мы оказались почти у границы с Афганистаном, в пустынной местности, по-моему, где-то недалеко от туркменского города Мары. В первый день палатки ещё не подвезли и ночевать пришлось прямо там, на природе, в самой пустыне. Все офицеры примостились лечь спать кто на бронетранспортёрах, кто на танках, я же, по незнанию, расстелил шинель прямо на земле, решив, что на мягком песке мне будет спать гораздо привычней и удобней, чем на холодном железе. К счастью, капитан Лебедев, собираясь спать, увидел моё «удобное» ложе и загнал меня на бронетранспортёр. Оказалось, округа кишела змеями, тарантулами и прочей экзотической живностью, которая, как раз, на холодное железо транспортёров и танков залезало редко. Так всю ночь я и проворочался на холодном металле, слушая вокруг шаги часовых, шипение змей и жуткое щёлканье каких-то неизвестных мне обитателей Кара Кумов. Назавтра привезли специальные палатки с какими-то особыми молниями, через которые, вроде бы, никакая живность не могла пролезть, но всё равно, три дня учений, от какого-то постоянного шороха и шуршания вокруг палатки, я практически не спал. Кстати, я заметил, что у многих наших солдат на лице какие-то рваные углубления и ямки. Оказалось, что в этих краях обитает такая ядовитая муха Пендинка, (что-то вроде москита), которая, садясь на открытый участок кожи, тут же своим хоботком или, правильней сказать, жалом, кусает, и в момент отсоса крови внедряет под кожу свои личинки. Через несколько дней на коже образуется бугорок, место укуса начинает “цвести”, наступает нагноение, и рана растет как в ширь, так и вглубь. Самое плохое, что очень мало способов защиты после такого укуса. И процесс лечения идет очень долго. Некоторые наши солдаты, да и офицеры, болели до полугода. А уже после заживления часть ткани вместе с кожей как бы вымирает и отпадает, оставляя на лице, зажившие рваные раны. Природа там оказалось ещё тем подарочком, и я счастлив, что мне удалось оттуда вырваться целым и невредимым и без всяких этих ям на моём молодом лице.
…Почти у каждого моего сослуживца, кадрового офицера, была мечта, после этого чёртового Кизыл-Арвата вырваться по замене куда-нибудь за границу, скажем, в Германию или в Венгрию, или в Чехословакию, или ещё куда-нибудь, только бы подальше отсюда. И определённая ротация таки происходила, но попасть в эту ротацию, не имея связей, было не очень-то и легко. Поэтому можно представить, с какой радостью было воспринято всеми нами известие о том, что через неделю наш батальон в полном составе направляется в город Ашхабад для строительства там казарм и учебных корпусов окружной учебной дивизии.
Прежде всего нужно было завезти туда на объект необходимую строительную технику. Капитан Лебедев назначил меня, как инженера-строителя, старшим по её доставке в Ашхабад на строительную площадку. Мне выделили в помощники моего коллегу, лейтенанта Лёшу Велихова и отделение солдат. Грузились мы два дня. За всё время только один экскаватор при погрузке соскочил с троса и упал с платформы. Слава богу, никого не прибил и не повредил рельсы, что я считал своей большой удачей. Когда мы опять краном подняли его, наглухо закрепили на платформе, и эшелон тронулся, я вдруг осознал, что нашим солдатам придётся часа три-четыре ехать на этих же открытых платформах рядом с техникой. И хоть мы с лейтенантом Велиховым могли пройти в плацкартный вагон, я решил солдат не оставлять и ехать на платформе вместе с ними. Выехали мы вечером, и за время поездки чуть не околели на холодном пронизывающем ветру. Солдатам был выдан сухой паёк, который они, собравшись в кружок, открыли, когда поезд тронулся. У нас с Велиховым никакой еды с собой не было. Мы перешли на другую сторону платформы, Лёша закурил, я попытался задремать. И тут к нам подходит сержант Смирнов и протягивает две пайки хлеба и банку тушёнки, которыми они решили с нами поделиться. Мы поблагодарили, конечно, и собрались тоже перекусить, но, смотрю, что-то мой сержант мнётся. Я спросил его, в чём дело. Он несколько неуверенно отвечает: «Товарищ лейтенант, мы тут для согреву немного приняли, спиртику из санчасти, вот и вам немного оставили», – и протягивает флягу. Переглянулся я с Велиховым, с одной стороны, распивать спиртные напитки солдатам не положено, тем более за компанию с офицерами, а с другой стороны люди продрогли, выпили, поели, сидят себе спокойно в кружке, курят, разговаривают, и к тому же, хоть их никто за язык не тянул, сами честно признались, да ещё и нам оставили. Ладно, говорю, Виктор, иди отдыхай, флягу забери, разлейте ещё понемногу. А мы с лейтенантом и так доедем, тем более что мы этой фляги, и вообще никогда не видели, а за хлеб и тушёнку спасибо. Отошёл сержант, слышу оживление среди наших солдатиков, пустили флягу по кругу и угомонились понемногу.
Приехали мы в Ашхабад ночью, там нас уже встречал наш зампотех батальона, капитан, всё чётко организовал, быстро отцепили наши платформы, загнали их в тупик для утренней разгрузки, а нас повезли в расположение части, где будет вестись строительство. Солдат разместили в четырёхэтажной казарме, а нам с лейтенантом сказали, что нам надо ехать в другую часть города в офицерскую гостиницу. Мы с Лёшей посоветовались, и я спросил дежурного офицера, а нельзя ли нам никуда не ехать, а переночевать здесь, хоть бы и в казарме. Лейтенант ответил, что есть только свободные койки тех солдат, что сейчас в карауле. Зашли мы в казарму, я прямо в одежде упал на свободную койку и провалился. Утром меня разбудила команда «подъём», я присел на кровати и с радостью осознал, как мне повезло, что я ночью лёг не раздеваясь. Вся кровать и простыни и наволочки были, как бы это сказать, абсолютно серо-бурого цвета и, очевидно, не менялась месяца два. Это ещё раз навело меня на мысль, что кто-то всё-таки должен о солдатах заботиться. Я позвонил капитану Лебедеву, попросил через ашхабадскую военную комендатуру заказать 12 билетов в плацкартном вагоне на обратный путь до Кизыл-Арвата и через местную часть выписать сухой паёк на 12 человек на сутки, что он тут же и сделал. Путешествие назад для всех нас было более приятным, и уже в пути я ощутил, что отношение ко мне со стороны солдат стало более уважительным.
АШХАБАД
Наконец, всем батальоном мы прибыли в Ашхабад для строительства учебной дивизии. Разместили нас в отдельно стоящей одноэтажной казарме на самом краю территории части. Офицеры, а нас было пятеро, разместились в так называемом, «ленинском» уголке. На стенах фотографии вождя в разном возрасте, его цитаты, призывы и агитационные лозунги. В общем, вполне подходящие «обои» для спальни.
Мы разложили свои вещи и сразу попрятали от греха подальше (и от старшего лейтенанта Белькевича) весь одеколон, какой у кого был. Прорабом на стройку был назначен майор местного стройбата, инженер-строитель по образованию. Под его руководством мы начали строительство главного учебного корпуса. Котлован был уже вырыт, и тут для закладки фундамента пригодились мои геодезические знания работы с теодолитом и с нивелиром. Потом начали изготавливать опалубку для заливки фундамента бетоном, «вязать» металлическую арматуру, укладывая её в середину деревянных опалубочных каркасов и, наконец, заливать эту, подготовленную нами конструкцию, готовым бетоном. Заливка бетона велась в три смены. Капитан Лебедев назначил меня старшим в ночную, правда, иногда он меня подменял. Как-то, отработав ночную смену, комбат пошёл отдыхать, а я его сменил. Машины беспрерывно подвозили жидкий цементный раствор, заливали его в бетономешалки, куда потом вручную солдатами засыпался гравий и песок для изготовления бетона. Если процесс прервать, раствор застынет и его можно выбрасывать на свалку. Я распределил, вышедших после ночи отдыха «свежих» солдат по участкам, в частности, на бетономешалку поставил двоих, чтобы они, сменяя друг друга, периодически могли отдохнуть. Где-то через часа два ко мне подошёл один из этих двоих и пожаловался, что его напарник не работает и ему приходится работать без перерыва. Я подошёл к бетономешалке, у которой сидел рядовой Джафаров и спросил его, почему он не работает. Тот ответил, что «руски он нэ понимай», а потом что-то пробормотал на своём языке. Напарник перевёл, мол, не хочет работать, устал, и, вообще, надоело. Я приказал ему встать и начать работать, сказав, что в противном случае мне придётся его наказывать. Он продолжал сидеть, глядя куда-то в сторону, не обращая на мои слова никакого внимания. Я и вправду подумал, что он ничего не понимает. Конечно, я мог вызвать по телефону из нашего трейлера дежурный караульный наряд, чтобы арестовать его за невыполнение приказа старшего по званию, но я решил вначале посоветоваться с капитаном Лебедевым. Я позвонил в казарму, капитан ещё не ложился спать и сказал мне привести этого Джафарова к нему. Я приказал напарнику приподнять его с земли и, поскольку он по-русски не понимал, жестом показал следовать за мной. Мы зашли в казарму, прошли в наш ленинский уголок, то есть в нашу офицерскую спальню. Капитан собирался ложиться спать, сидел на кровати, только что сняв сапоги и разматывая портянки. Как бы, ничего не зная, спросил:
– В чём дело, лейтенант?
– Да вот, – говорю, – товарищ капитан, рядовой Джафаров работать не хочет, график бетонирования из-за него срывается…
Капитан приказал солдату подойти поближе, тот понял и подошёл. И тут капитан резко схватил за голенище свой сапог, размера, где-то так, 45-го, и со всей силы врезал ему этим сапогом, самой тяжёлой его частью подошвы с каблуком, по физиономии. Раздался треск, то ли сапога, то ли челюсти, я не понял и Лебедев громко с выражением произнёс:
– Так что, Джафаров, работать не хочешь?! Ты забыл, сука, как я тебя от трибунала спас, когда ты у солдат часы воровал, а теперь всё-таки под трибунал, в тюрьму захотел?
Тут Джафаров упал на колени и, вдруг, держась руками за челюсть, на почти чистом русском языке громко завопил:
– Товарищ капитана, простите ради богу, не надо трибуналу, не надо тюрьма, буду работать, хорошо буду работать, не надо тюрьма.
Лебедев приказал ему встать и идти на стройку, прокричав вслед:
– И чтоб я от лейтенанта больше о тебе ни одного слова не слышал, и ни от кого другого – тоже.
Ну что сказать, я, конечно, внутренне не одобрял, да и сейчас не одобряю, подобных действий командиров по отношению к своим солдатам, но, думаю, что именно в том случае, капитан Лебедев, имея опыт общения именно с этим солдатом, сознательно пошёл на столь крайнюю меру физического рукоприкладства, потому что другого выхода не было. А прими он тогда к Джафарову, согласно уставу, соответственные дисциплинарные меры, тот мог угодить года на два за решётку. Я думаю, что трибунал и два года тюрьмы, всё-таки стоили одного, пусть даже очень сильного, удара сапогом по физиономии, о чём понимал и сам рядовой Джафаров, от которого жалоб на рукоприкладство со стороны командира так и не последовало. Но скажу, что с той поры более дисциплинированного и исполнительного солдата на стройке, чем рядовой Джафаров, я в своём взводе не имел, и никаких проблем с дисциплиной, даже вне стройки, у меня с ним больше не возникало.
…На строительство учебной дивизии Туркестанского военного округа для контроля за качеством и сроками строительства, куратором от штаба округа, из Ташкента прислали некоего полковника Андриевского. Нас всех представили ему, он днём походил по стройке, посмотрел, что к чему. Из разговора с ним я понял, что о строительстве, в принципе, он имеет весьма смутное представление и функции его контроля на нашем объекте чисто административные. И так получилось, что первый же день его прибытия совпал с моей ночной сменой. Где-то часов в одиннадцать вечера контролирующий полковник пришёл на стройку, подошёл ко мне и как-то озабоченно спросил, как дела.
kackad.press 