Posted by (главы из книги)
(Продолжение. Начало в #577)
ВОЕННЫЕ СБОРЫ
Ну, а сразу после защиты диплома все мы (мужская половина выпуска) «загремели» на три месяца на военные сборы в воинскую часть, стоящую в посёлке Пашково под Могилёвом. Нас, разумеется, коротко постригли, выдали солдатское обмундирование – кирзовые сапоги, галифе, гимнастёрки, бушлаты, ремни и пилотки. Все мы сразу стали какими-то одинаковыми, отчего долго смеялись и потешались друг над другом. Поселили нас в палатках по отделению, то есть, по десять человек в каждой, спали мы на деревянных настилах, на которые были настелены тюфяки из сена, спали впритык друг к другу. Сразу началось «оборудование шинелей», «обустраивание территории» и строевая подготовка, то есть, тупая муштра, от которой уже автоматически, даже в туалет, идёшь строевым шагом. Вспоминается такой анекдот:
– Две старушки пошли в лес собирать грибы и заблудились. Пол дня плутали по лесу, из сил выбились. Вдруг видят, прапорщик на пеньке сидит, отдыхает. Они к нему.
– Служивый, скажи, мы к станции правильно идём?
– Нет, не правильно: коленки вихляют, корпус не прямой, счёт про себя не ведёте, а ступня вообще, ставится как-то вяло, нечётко…
…Начинался день с физзарядки с голым торсом, как мы называли, в форме номер «раз» – часы, трусы, противогаз. Потом начиналось овладение хождением строем со строевой песней, затем физподготовка, изучение материальной части стрелкового оружия, изнурительные занятия по сапёрному делу, рытьё укрытий, траншей и окопов и, наконец, наряды – на кухню и в караул. За день с непривычки так уставали, что вечером падали на свои «нары» и тут же в палатке раздавался десятикратный дружный храп. Какой запах стоял в палатке, где сушились сразу двадцать портянок, думаю, тоже понятно…
Особенно забавна для нас была лексика командного состава, разговор старших офицеров перед строем. Эту сторону воинской службы хорошо раскрывает рассказ неизвестного, увы, для меня автора, выдержки из которого с определёнными цензурными купюрами я приведу в этой главе:
«- Здравствуйте, тр-рыщи курсанты! Так, не понял. Б..ть!.. Ещё раз. Здравствуйте, тр-рыщи курсанты! Вы что, совсем нюх потеряли, или где? Будем здороваться до обеда. Ещё раз, и так, чтоб я оглох. Ну вот, уже более другое дело. Сержант, доложить о наличии отсутствия присутствия личного состава. Кто не все – того накажем. А теперь, смирррно! Б..ть! Спиной друг к другу в шахматном порядке по диагонали становись! Закройте рот, курсант, – трусы видно.
Так, не будем тянуть резину в долгий ящик. Здесь у нас закон такой: пришёл в армию – будь мужчиной, женщиной станешь, когда выйдешь отсюда. Советую вам зарубить это себе на лбу. А если у вас голова как унитаз, где ничего не держится, то заведите себе записную книжку. Или лучше две, как у меня. И нечего моргать ушами! Совсем разучились дисциплину выполнять. Я, б..ть, не буду вам всё спускать сквозь пальцы. И предупреждаю, если я кого-то за что-то поймаю, то это будет его конец».
Вот такие, примерно беседы велись с нами на каждом утреннем построении.
Следует сказать пару слов о лагерной еде. На стол, где рассаживалось всё отделение, ставилась кастрюля с супом, кастрюлька с кашей, как правило, пшённой или перловой, и тарелка с парой больших кусков, варёного в том же супе, свиного сала, из которого во все стороны торчали волосы густой свиной шерсти. Мяса у лагерных свиней почему-то вообще не было, одно сало. Командир отделения нарезал это сало на 10 равных частей, стараясь никого не обделить, и щедро раздавал каждому. В первый раз, когда мы сели за стол, наш однокурсник Лёва, посмотрев на суп и на кашу с салом, спросил у командира взвода, есть ли какой-то выбор. Тот, как в анекдоте ответил, что, конечно, выбор есть. Либо Лёва будет это есть, либо – нет.
Действительно, поначалу многие из нас кривились, давились, оставляли свой кусок сала на столе, но через пару дней это сало вместе с кашей исчезало из наших мисок за считанные минуты. Нам повезло, что командиром взвода у нас был не кадровый офицер, а выпускник нашего же института, двухгодичник, который относился к нам довольно лояльно, но, всё равно, с утра, направляясь на полигон или в наряды, на нас всех снова было жалко смотреть. Помню, когда другого моего однокурсника командир роты отчитывал перед строем за постоянное нарушение дисциплины и спросил: «Почему Вы себя так ведёте, ведь Вы в Советской Армии служите?», тот ответил: «Служить бы рад, прислуживаться тошно».
Через пару недель по прибытии на сборы, пришёлся мой день рождения, мне исполнилось 23 года. Я предусмотрительно привёз с собой две бутылки «Беловежской», на ужине в столовой взял с собой свой кусок хлеба и сала, то же самое сделали и пару других ребят. После отбоя мы все, кто был в палатке в одних трусах и сапогах, голые по пояс тихонько выползли наружу и расположились за палаткой. Оказалось, что мы попали прямо в крапиву. Я разломал хлеб, поделил на всех имеющуюся закуску в виде всё того же варёного волосатого сала, и мы по очереди, расчёсывая до волдырей свои плечи и спины, и чертыхаясь, без многословных тостов и поздравлений опрокидывали в себя прямо из бутылки Беловежскую и закусывали тем, что, как говорится, в тот мой день рождения нам Бог послал… Потом бегом, по одному запрыгнули в палатку, минут десять, опять же чертыхаясь, зализывали ожоги от крапивы, а потом сразу заснули.
В первые три дня половина курсантов уже хромала, так как от неумения накручивать портянки, почти у всех сапогами натёрлись на ногах огромные и болящие волдыри, и с утра к санчасти тянулась вереница хромых, половина из которых действительно натёрла мозоли, а оставшаяся половина просто решила «закосить» от нелёгкой службы.
…Сходил в наряд по кухне, что, скажу честно, понравилось мне не очень. Чистили три пуда картошки, разносили посуду и еду на столы, после «принятия пищи» собирали посуду и остатки еды со столов. Не успевали всё убрать и помыть, как опять надо накрывать. После ужина драили столы, полы и огромные варочные котлы, практически, до отбоя. Больше идти в этот наряд мне как-то не очень хотелось. Да и в другие наряды – тоже. Да ещё на полевых занятиях доставало рытьё траншей и котлованов для различных фортификационных сооружений. Уставали страшно. И поэтому, когда решался вопрос, кому и в какой наряд завтра идти, все норовили выбить себе что-нибудь полегче, скажем, дневальным по роте или на уборку территории.
Сходил в караул, всё как-то необычно, непривычно, слегка романтично, но страшно. Ночью стоишь у склада с заряженным боевыми патронами автоматом, вокруг ни души, поджилки, честно говоря, трясутся.
Через пару дней нас подняли в три часа ночи по тревоге и приказали бежать кросс на десять километров в полной солдатской амуниции. Скрутка шинели на плечах, на голове каска, на ремне фонарик и лопата, за плечами автомат. Бежишь, а автомат стучит тебе по спине, лопатка бьёт черенком в промежность, передвигаешь её на бедро, но от бега она опять возвращается и, кажется, бьёт тебя ещё сильнее. За нами едет машина, и подбирает тех, кто безнадёжно отстал или упал, и сразу везёт, нет, не на койку, отлежаться после такой встряски организма, не в медсанбат для лечения, а на внеочередной наряд на кухню. Рядом со мной бежал всё тот же Лёва, который периодически падал на землю и громко выкрикивал свои коронные фразы: «Всё! Больше не могу! Лучше пристрелите меня!».
Мы с ребятами его поднимали и как могли, опять же, тянули за собой. Так все вместе и добрались до финиша. Лично я, наверное, как-то добрёл до конца только потому, что перед глазами всё время стояли три пуда картошки, грязные столы, полы и котлы в нашей столовой.
Потом нас на три дня повезли на лесозаготовки. Пилили сосны и ели, валили лес, спали прямо на земле, подстелив еловые лапы и бушлаты и накрывшись шинелью. Помню, в один из дней только заснули, раздался крик, оказалось, что в темноте и с устатку наш Лёва, примостился на муравейнике, использовав его как подушку.
Кормили нас, опять же, пшённой и перловой кашей, сваренной на полевой кухне, а потом в кашу вытряхивали разные просроченные рыбные консервы, отчего она приобретала запах болотной жижи, но съедали всё так, что в миске ничего не оставалось и, скажу честно, иногда я даже просил добавки.
В один из дней, уже после лесозаготовок, нас на грузовиках, в кузовах, в полной амуниции вывезли глубоко в лес, как сказал командир взвода, в некую точку «А», разбили на группы по три человека, выдали компасы и сказали, что мы через три часа должны по азимуту выйти в некую точку «Б», где нас будут ждать машины, чтобы ехать назад в расположение части. Наша тройка поплутала по лесам, один раз мы залезли в болото, едва не увязли в нём, и очень испугались, что в этом чёртовом болоте мы все, втроём, останемся навсегда, а наши военные машины вместе с остальными ребятами и нашими командирами так и останутся, тоже навсегда, в этой «некой» чёртовой точке «Б», нас троих дожидаясь.
Но, к счастью, этого не случилось, мы всё-таки в полном нашем составе героически выползли из болота, опоздали к контрольному времени всего на 10 минут, и получили оценку «4». Все остальные с оценкой 5 были уже на месте. Правда, одна из троек всё-таки пришла «двойкой», то есть, не в полном составе. По дороге они где-то в лесу потеряли одного своего курсанта, и, не трудно догадаться, что этим третьим как раз и был тот самый наш Лёва. Мы стали его ждать, пошёл дождь, мы укрывались под деревьями и под машинами, промокли и продрогли, очень хотелось есть. Нам стало казаться, что, как мы и предполагали, находясь там, в нашем болоте, мы все, так и не дождавшись Лёвы, останемся в этом лесу навсегда, но через два часа командир принял решение ехать в часть и сообщить о пропаже курсанта в военную комендатуру. Мы выехали из леса на шоссе и где-то минут через пятнадцать фары выхватили из темноты одинокую, поникшую сгорбленную фигуру нашего Лёвы, медленно бредущего по шоссе с автоматом, волочащимся по земле. Он уже не обращал никакого внимания на дождь, и не пытался остановить попутки, да никто бы, наверное, и не остановился, уж очень странный военный, в расстёгнутом бушлате и одетой набекрень пилотке, похожий на партизан времён войны, вышел из леса с автоматом в руках и обречённо брёл в сторону Могилева. Лёве это упражнение всё-таки зачли, потому что, не смотря на то, что он где-то потерял компас, брёл он всё-таки в правильном направлении, но три наряда вне очереди на кухне он получил. Через несколько дней нас повезли на стрельбище. Я впервые стрелял из автомата, и мне это очень понравилось, заработал опять оценку 4. Лёву в этот раз командиры с собой не взяли. Наш комвзвода сказал, что зачтёт ему стрельбы заочно, так как ему ещё очень хочется пожить, жениться и вырастить детей.
Постепенно мы немного освоились с основными тяготами лагерной жизни, Когда после ужина выдавалось короткое свободное, как командиры называли, «личное» время, мы, освободившись от сапог и портянок, собирались в кружок, травили анекдоты, играли в футбол, волейбол, писали письма домой, друзьям, по нескольку раз перечитывали письма, от них полученные. Меня, в частности, очень радовали и веселили письма, полученные от Лёни и Тани, которые писали они мне вместе, отдыхая где-нибудь на пляже во время каникул. Так они прислали мне сделанный ими обоими рисунок огромной, сидящей на траве птички с рогами и маленькой, весело порхающей вокруг неё коровы с крылышками, с забавным стишком: «Сидела птичка на лугу, подкралась к ней корова, схватила птичку за ногу, птичка, будь здорова». (Из книги «Приключения капитана Врунгеля» Андрея Некрасова – прим. ред.)
Где-то, дней через пять-шесть после начала сборов, я понял, что вся эта повседневная воинская служба мне нравится как-то не очень… А тут, как раз приехал с проверкой Начальник военной кафедры института полковник Мозжухин, ну, я к нему и подкатил. Предложил организовать лагерную самодеятельность, чтобы можно было давать концерты как перед нашими курсантами, так в подшефном колхозе, ну, и ещё где-нибудь. Полковник видел меня на каких-то выступлениях нашего театра миниатюр перед институтским начальством и с радостью воспринял эту идею. Но я сказал, что, чтобы организовать концертную бригаду, надо выделить время для репетиций, так как мы всё время то на строевой подготовке, то в поле, на занятиях по сапёрному делу, то на кухне.
Полковник пригласил начальника сборов майора Семёнова и дал указание ему вот этого Лама со списком десяти, я сказал, пятнадцати, хорошо, – сказал он, – пятнадцати человек, на время подготовки концертной программы освободить от всех занятий и нарядов, кроме караульной службы. Майор взял под козырёк и приказал мне предоставить ему список в 24 часа. Я ответил, «есть», и пошёл в палатку, по пути обдумывая состав этой концертной бригады.
В лагере уже существовал духовой оркестр из пяти человек, который играл один и тот же марш на утреннем построении, но они всё давно уже отрепетировали за три дня и больше им нечего было репетировать, то есть, уже нельзя было отлынивать и «косить» от службы. Ко мне потянулись десятки страждущих за освобождением от занятий и нарядов, но мне надо было иметь ввиду, что концерт всё-таки придётся готовить. Поэтому очень хороший музыкант Саша Сильванович, который в духовом оркестре пристроился играть на тарелках, перешёл в мою бригаду, как соло гитарист, а учившийся со мной на одном потоке Алик Май вдруг пришёл и признался, что он бас-гитарист, и оказалось, что он, действительно, прекрасно владеет этим инструментом. Кроме них в концертную бригаду вошли мой соратник по КВНу – певец Гриша Харик, ставший потом солистом Минского театра оперетты, пару человек из ансамбля «Зодчие» (популярный в Минске вокально-инструментальный ансамбль первоначально из студентов архитектурного факультета БПИ – прим. ред.), к которым подъезжали и другие ребята из ансамбля, ещё не окончившие институт, и Гриша репетировал с ними, в основном, песни из репертуара Муслима Магомаева. Пришёл ко мне и бывший однажды капитаном команды КВН Аркадий Рудерман, впоследствии ставший очень известным и талантливым кинорежиссёром, к сожалению, рано ушедший из жизни, погибший во время войны в Таджикистане в 1992 году на съемках очередного документального фильма об этой войне.
Аркадий пришёл слегка прихрамывая и сказал: «Семён, я больше не могу с этими маршировками, нарядами, рытьём блиндажей и окопов, бери меня в бригаду кем хочешь». Ну, я и взял его в качестве автора сценария концерта. Моего товарища по группе Леню Раковщика, не отличавшегося богатырским здоровьем и очень угнетённого этой дурацкой лагерной жизнью, у которого не было никакого опыта выступлений, но который знал наизусть почти все стихи Вознесенского и Евтушенко и других советских поэтов, я взял в качестве чтеца, мастера художественного слова. Должен сказать, что читал он стихи очень хорошо, страстно и искренне. Пришёл так же певец Володя Казачёнок, прекрасно исполнявший песни из репертуара Валерия Ободзинского. Когда бригада собралась, я занес список майору Семёнову. Мы все сразу после завтрака и общего построения уходили в клуб и там отдыхали, досыпали, трепались, иными словами, успешно отлынивали от службы, ну, и конечно, кое как, что-то готовили к концерту. Один раз, когда все поехали в поле на рытьё окопов и блиндажей, мы переоделись в спортивные костюмы, перелезли через забор и ушли в самоволку. Там мы зашли в единственный в городке Пашково ресторан, кстати, закрытый на обеденный перерыв, упросили администратора, учитывая специфику нашего военного положения, всё-таки впустить нас и обслужить, и оторвались, как говорится, по полной, за два часа, отпущенных нам полевыми занятиями всего остального лагеря.
Во время лежания в клубе мы с Аркадием написали сценку на двух исполнителей о том, как мы мечтаем провести первый день дома после возвращения со сборов. И поскольку больше никого из нашего театра миниатюр на сборах не было, а Аркадий, из-за не очень богатого подобного опыта, на сцену выходить отказался, я выбрал, в качестве партнёра, тоже, ранее никогда не выступавшего на сцене, нашего лагерного весельчака и балагура, местного Василия Тёркина, Володю, по-моему, по фамилии Семаго. В этой сценке мы обыгрывали первый день дома после возвращения со сборов. Там была и поставленная в кухне прямо у холодильника раскладушка, и прохладный салатик из помидоров с огурчиками, лучком, укропчиком и сметанкой, и солянка из осетрины, и свиная отбивная с жаренной картошечкой, и запотевшая рюмочка водочки и даже «очень красивая девушка, пришедшая сразу же после трапезы, прямо голышом ко мне в гости…». Володя прекрасно подыграл мне и нашу сценку приняли «на ура».
Ещё мы с Аркадием Рудерманом написали куплеты о нашей лагерной жизни. Там было куплетов 12 о наших солдатских тяготах и проблемах, так сказать, обо всём понемногу, но об одном куплете надо сказать особо. Дело в том, что у нашего начальника сборов майора Семёнова была своя фишка. Его любимой командой на утреннем построении была команда «Смирно! Не шевелись!». И эту команду, про «нешевеление» он повторял каждый день на построении по несколько раз подряд. А поскольку в воскресенье нас могли навещать родственники, то накануне на построении он всегда проводил с нами инструктаж, чтобы мы с родными не слонялись по территории воинской части, а сидели с ними только в специально отведенном для этого месте в районе стадиона. И при написании куплетов, мы с Аркадием, конечно, учли и эти особенности нашей лагерной жизни, и в заключение, прошедшего довольно успешно, концерта, я и исполнил написанные нами куплеты на тему лагерной жизни, которые я сейчас все и не помню, но где последний куплет звучал так:
Если в воскресенье,
Ой, не дай вам Боже,
Навестить вас лично
Гости собрались,
То подобный случай
Предусмотрен тоже –
Сядь в районе стадиона…
И… не шевелись!
Трудно описать, что творилось после этого в зале. Раскаты смеха, шквал аплодисментов, а майор Семёнов вскочил и, как бык, ринулся к сцене, в мою сторону, но надо сказать, курсанты меня «защитили», ставши стеной прямо перед самой сценой. Пришлось майору тоже засмеяться, тем более что в зале были чины и постарше его…
А за неделю до окончания сборов мы сдавали экзамены по основным нашим сапёрным дисциплинам, принимал их сам начальник военной кафедры полковник Мозжухин. Честно скажу, про фортификационные инженерные сооружения я знал мало, все больше на репетициях пропадал. А полковник у меня ничего такого и не спрашивал, только сказал, что сегодня с инспекцией приезжает начальник инженерных войск округа генерал-лейтенант, и в честь его визита надо вечером дать концерт. Ну, я, конечно, сказал:
– Дадим! – слегка пододвигая к нему зачётку.
Берет он мою зачётку, ставит мне 5 и добавляет:
– Слышишь, Лам, по моей личной просьбе, спой при нем еще раз свои куплеты.
Ну, дали мы концерт на полтора часа – пели, играли, читали стихи, а в конце я опять спел наши куплеты. В этот раз зал был набит битком, пришли даже солдаты и офицеры срочной службы из пашковского гарнизона. Майор Семёнов, сидящий рядом с генералом, уже не вскакивал, а, как и все, тоже очень сильно смеялся и аплодировал. А после концерта подходит ко мне наш полковник Мозжухин и тихо так говорит:
– Слушай, Лам, генералу концерт очень понравился, он больше ничего проверять не стал, а сразу уехал назад в Минск. В общем, иди в каптерку, забирай чемодан со своими вещами и дуй домой. Дембель тебе на неделю раньше срока.
Вот что значит волшебная сила искусства, пусть даже и самодеятельного. Я приехал домой, неделю отмывался, отсыпался и отъедался, правда раскладушку прямо у холодильника не ставил, и голая девушка, к сожалению, ко мне на дом так и не пришла.
kackad.press 