Posted by (главы из книги)
(Продолжение. Начало в #577)
Потом достал из папки, разработанную лично им инструкцию по запуску системы отопления Дома Правительства, приложил к ней схему трубопроводов системы отопления и попросил комиссию и председательствующего с ней ознакомиться. Конечно, членам комиссии было весьма затруднительно разобраться во всех тонкостях этого технического процесса, да они и вникать не стали, благоразумно поняв, что обвинить Одельского во вредительстве в этот раз не удастся. Тогда его обвинили в двоежёнстве. Председательствующий спросил, знает ли он, что в СССР многожёнство запрещено. Одельский ответил, что, да, знает.
– А почему тогда у вас две жены?
– Скажите, а вы хотели иметь детей?
– Да, конечно, хотел!
– Ну, и я хотел!
После этого все обвинения с него были сняты, но этот показательный процесс потом ещё долго отзывался в судьбе профессора. Не знаю, связано ли это было с той давней историей, но когда уже в то время когда я учился в БПИ, на кафедре Теплогазоснабжения по вине какого-то лаборанта случился пожар, Одельского, таки, освободили от должности заведующего кафедрой, но он и после этого не опустил руки и не замкнулся. По-прежнему вёл дипломные проекты, читал лекции, принимал экзамены.
Лекции его проходили тоже своеобразно. Он, зачастую, изложив материал, начертив схемы и написав ряд формул на доске, заложив руки за спину, ходил между рядами, где у нас у каждого на столе была эта его книга – наша «библия» по газоснабжению, и он, наизусть знавший каждую её страницу, схему и даже фразу, обучал нас по этой книге, успевая при этом и пошутить, и рассказать анекдот, и сделать комплимент какой-нибудь студентке… Иногда после перерыва и захода в туалет у него, (как бы это поуважительней и помягче сказать), не до конца были застёгнуты брюки, но никто из нас над этим не смеялся и мы, даже втихаря, не решались обратить на это его внимание, столь авторитетен и недосягаем он был для всех нас. Рассказывают, что когда один из студентов всё-таки шёпотом обратил его внимание на этот его непорядок в одежде, он ничего на себе, не поправляя, довольно громко ему ответил: «Когда в доме покойник, форточка должна быть открыта…».
А как Одельский принимал экзамены тоже стоит рассказать. Двоек, практически, не ставил, а симпатичных девушек он даже почти не спрашивал по билету. Садился рядом, спрашивал за жизнь, иногда по-отцовски обнимал за плечики, или дотрагивался до коленки, и ставил им только хорошие отметки, объясняя это тем, что вряд ли девушка с такой внешностью когда-нибудь будет заниматься системами газоснабжения. И что интересно, эти его стариковские нежности были столь чисты и невинны, что никогда ни у одной из студенток не вызвали желания пожаловаться на него в деканат с обвинением в таких модных сейчас сексуальных домогательствах.
В быту доктор технических наук, профессор, Заведующий кафедрой, Заслуженный деятель науки Одельский был скромен и демократичен. И хотя у него в доме была домработница, но когда кто-нибудь из студентов приходил к нему в дом на консультацию, то порой на пороге их встречал сам хозяин в переднике и с пылесосом в руках, заставлявший гостя при входе снимать обувь и оставлять её на лестничной площадке.
Заканчивая это короткое воспоминание о своём легендарном учителе, я бы хотел ещё раз подчеркнуть, что Эммануил Хацкелевич Одельский был очень яркой, незаурядной личностью, талантливым учёным, прекрасным организатором и педагогом, воспитавшим плеяду своих последователей, знаменитых учёных в области теплогазоснабжения и вентиляции (к которым, к сожалению, автор себя, отнюдь, не относит), и мы все, его ученики с огромной теплотой и благодарностью храним его светлое имя в наших сердцах.
Ещё одной весьма одиозной личностью в институте был доктор технических наук профессор, Член-корреспондент АН БССР, заведующий кафедрой «Торфянные машины и механизмы” Фёдор Александрович Опейко. Он, в частности был одним из авторов и разработчиков транспорта на гусеничном ходу. О нём ходили разные весёлые легенды и анекдоты. Так, говорят, что он бы заядлым кошатником, и у него дома было несколько кошек. Семье надо было уезжать в отпуск, а котов негде было пристроить, соседи наотрез отказались брать это кошачье семейство к себе. В то время о сухой кошачьей еде не было и речи, и тогда профессор Опейко сел и произвёл какие-то расчёты, потом смастерил что-то типа многоярусной вешалки и на разной высоте подвесил по несколько засушенных ранее кусочков мяса. Причём, количество ярусов точно соответствовало количеству дней, которое семья будет отсутствовать. Как оказалось, расчёт, который заключался в том, что голодные коты с каждым днём будут прыгать за едой всё выше, оказался правильным, и когда семья вернулась, мяса на вешалках не было, а все коты были живы и здоровы.
И ещё одна из анекдотических ситуаций, происшедших, как говорили, с участием профессора Опейко. Так он очень любил ходить на лыжах, а было ему в ту пору уже где-то за семьдесят. Так вот, однажды в морозный зимний день он, якобы, позвонил в дверь своего коллеги, директора Института Торфа Аркадия Борисовича Дубова, отца моего товарища, Лёни Дубова, и позвал его кататься на лыжах. Аркадий Борисович с ужасом увидел, что «лыжник» всего лишь в одной рубашке с закатанными рукавами и ошеломлённо воскликнул: «Фёдор Александрович, как же так, такой холод, а Вы в одной рубашке, да ещё с закатанными рукавами, вы же замёрзнете!». На что Опейко на полном серьёзе ответил: «Ничего, начну замерзать, так рукава откатаю».
Ну и из последних приведённых здесь, анекдотов, ходивших об уважаемом Фёдоре Александровиче, как он, будучи с сыном-студентом в Москве, договорился встретиться с ним в день отъезда перед отходом поезда на Минск у здания Белорусского вокзала. Папа, как и было договорено, купил два билета, но он всё-таки учёный, поэтому, постоянно занятый обдумыванием и решением различных технических задач, он как-то ненароком совсем позабыл про сына и приехал домой один. И вспомнил о нём только тогда, когда дома жена спросила: «А где сын?».
На энергофаке преподавал ещё один уникальный доктор технических наук, друг Одельского, профессор Леонид Бенедиктович Гейлер, который являлся не только автором многих фундаментальных книг по электроприводу и теории автоматического регулирования, но также автором англо-русского и немецко-русского электротехнических словарей. Но, кроме этого, он прекрасно разбирался в живописи, музыке и поэзии, любил, ценил и понимал шутку, был большим книголюбом, знал множество анекдотов из серии «наивный профессор и изворотливый студент» и был большим любителем рассказать смешную историю или анекдот прямо на лекции.
Общение с ним, как на лекции, так и вне, доставляло студентам огромное удовольствие. Он, кстати, был научным руководителем Альберта Плакса при написании и защите им кандидатской диссертации.
По рассказу Альберта Плакса, он после похорон Гейлера, зная о тёплых отношениях покойного с Одельским, который был лет на шесть старше своего ушедшего друга, позвонил тому и в разговоре, между делом, поинтересовался, почему он не был на похоронах Гейлера, на что Одельский ответил, что он на похороны вообще не ходит. И когда Алик робко спросил:
– А могу я спросить, почему?
Одельский ответил:
– Потому что, Гейлера и иных уже нет, а я всё ещё живу.
Хотелось бы здесь сказать ещё пару слов о судьбе, к сожалению, трагической, ещё одного, правда молодого, преподавателя, зам декана энергофака, доцента Александра Бабука. Он был красив, высок, статен, как зам декана был очень доступен и демократичен, курировал спорт и самодеятельность, помогал нуждающимся со стипендиями, общежитием, был любим студентами.
Я близко его не знал, но был знаком и пару раз общался по вопросам самодеятельности. Так вот, летом, кажется, 1970-го года он поехал с делегацией научных работников с визитом в одну из тогда ещё дружественных социалистических стран. Вечером в каком-то из городов вышел из гостиницы прогуляться и … пропал. Утром его тело нашли в местной реке.
ВОЕННАЯ КАФЕДРА
Говоря об учёбе в институте, нельзя обойти стороной военную кафедру нашего института. Поскольку в то время поступление в институт освобождало от прохождения воинской службы, при нашем политехническом институте была так же создана Военная Кафедра, которая с третьего курса готовила из нас будущих офицеров по профилю, близкому к нашей инженерной специальности. Так из студентов Стройфака готовили будущих офицеров сапёрных войск.
Помню первую лекцию в аудитории военной кафедры. Зашёл высокий, абсолютно лысый полковник, на груди орденские планки. Сказал несколько слов о воинском долге, об офицерской чести и достоинстве и начал рассказывать про Отечественную Войну, участником которой он, разумеется, был. Из всего рассказа я запомнил только одну фразу да и ту нецензурную: «Поднимаю я свой взвод в атаку, а этот ихний ДОТ с его ё…нным пулемётом у меня, как бородавка на х…ю».
Занятия на военной кафедре проходили один раз в неделю, и приходить в этот день в военный корпус нужно было аккуратно постриженными в чистой обуви и обязательно в галстуке. Кто приходил без галстука – на весь день отстраняли от занятий и ему засчитывали прогул со всеми вытекающими негативными последствиями.
Конечно, об этом чёртовом галстуке мы, спеша в институт, частенько забывали, и в ход шли разные остроумные приспособления. Так в одной из поездок, кажется в Ташкенте, я купил галстук, состоящий из двух шнурков-аксельбантов и какой-то металлической бляхи вместо узла, типа того, в каком выступал известный американский певец Дин Рид. Помню офицер-преподаватель строго посмотрел на мой американский галстук из этих шнурков, но промолчал. После этого кто-то из наших, забыв дома галстук, и вдохновлённый моим примером, повязал на шею красивым узлом шнурок от ботинка, на что майор, оглядев его, сказал:
– Молодец, нашёл выход. В следующий раз придёшь с этим шнурком, я тебя на нём и повешу, иди в общежитие за галстуком.
А позже, будучи с нашим театром на гастролях в Вильнюсе, я в одной из промтоварных лавочек, как теперь говорят, бутиков, увидел «галстук» с уже завязанным самым настоящим узлом, но вместо положенной петли вокруг шеи к узлу был прикреплён пластмассовый крюк. Цепляешь его за воротник рубашки, и ты, как бы, в галстуке. С тех пор он всегда был у меня в сумке и выручал на всех военных занятиях.
Выходить отвечать урок к доске или к плакатам на военной кафедре надо было только строевым шагом, представляться преподавателю по уставу, а ответив, точно так же бойко по-военному чеканя шаг, идти на своё место.
Помню критерий оценок наших ответов: подход – пять, ответ – два, отход – пять, общая оценка – четыре. А на сдаче зачёта по работе на радиопередатчике, на который пришла с проверкой группа старших офицеров кафедры, мы все, передавая учебные радиограммы, работали в наушниках. И одному из наших студентов, Эдику, его друг Лёша в шутку включил какой-то тумблер на рации, и у Эдика в ушах страшно защёлкало, затрещало и загремело. И вот перед высокой комиссией, в полной тишине, где слышалось только постукивание работающих ключей, раздаётся оглушительный крик Эдика на весь этаж: «Что ты делаешь, пошёл на хер, дурак!». Оба они тогда зачёт, конечно, не сдали.
Любимое наше выражение на уроке гражданской обороны в то время было: «Зорин, Заман, V-газы», а главным предполагаемым противником тогда были, разумеется, Соединённые Штаты. Я и предположить тогда не мог, что в недалёком будущем окажусь гражданином страны моего «наиболее вероятного противника».
Кстати, на военной кафедре мы смогли бесплатно пройти курсы вождения и даже сдать на права. Помню, когда инструктор по вождению нашего одногруппника Лёвы вернулся с ним с экзаменационного маршрута, он вышел из машины бледный как мел и весь какой-то обмякший, дрожащим голосом сообщив Лёве, что тот экзамен не сдал. На Лёвин заискивающий вопрос, когда он сможет прийти и пересдать вождение, инструктор раздражённо ответил, что только тогда, когда начальство разрешит установить в машине вместо инструкторского сидения импортный унитаз.
В МОСКВУ НЕ ЗА ПЕСНЯМИ
Из Москонцерта сообщили, что нам начислены деньги за выступление в Лужниках, но выслать их нам не могут, так как мы не их штатные работники, а могут только выдать их нам на руки. Ну, мы с Лёней Дубовым решили ехать в Москву, но в этот раз не за песнями, а за причитающимися нам деньгами. Но на поездку тоже нужны были деньги, а их-то у нас как раз и не было. Мы посчитали, что нужно было нам около 25-30 рублей каждому, только на дорогу. Пришли одолжить сначала у нашего композитора Эдика Зарицкого. Они с женой нас приняли очень тепло, напоили чаем, но денег не дали. Пошли к Алику Эпштейну с его супругой Зиной. Там нас тоже напоили чаем и одолжили 50 рублей на неделю. Следующим ранним утром, прибыв в Москву, мы прямо с поезда направились в здание Москонцерта, побродили по коридорам, поглазели на некоторых знаменитостей, мелькающих в кулуарах, (в частности, на концерт со своей группой выезжала певица Ольга Воронец), встретили где-то у бухгалтерии Шурова с Рыкуниным, получили свои честно заработанные деньги и отправились «в город». Перво-наперво решили пообедать, и не где-нибудь, а в ресторане «Арагви». Я уж не помню, что мы там заказывали, почему-то запомнился только салат из маринованной красной капусты, но хорошо помню, что пообедали мы там отлично. За одним из соседних столиков сидела пара – пожилой полковник и красивая, ухоженная дама лет 45-ти, которая нам обоим, как нам показалось после нескольких рюмок, строила глазки. И когда полковник, уже основательно нагрузившись, вышел в туалет, я, расхрабрившись, решил с ней познакомиться и после уже принятой на грудь приличной дозы столичной, как-то, (что вовсе не свойственно для меня), совсем осмелел, подошёл, представился, кто мы такие и что мы делаем в Москве, сообщил, что таких красивых, ну просто шикарных женщин, мы за свои двадцать лет сроду не видели, и сразу довольно нагло спросил, могли бы мы с ней как-то встретиться. Разомлевшая от вина, моих комплиментов и, очевидно, от внимания таких молодых «мальчиков», дама кокетливо улыбнулась и, оглянувшись в сторону входа в зал, не появился ли там полковник, написала на салфетке номер телефона. Я быстро сунул салфетку в карман и нетвёрдым, но победным шагом пошёл к своему столику. Леня слегка удивился столь удачному результату моей попытки закадрить солидную московскую красавицу, и выразил предположение, что телефон она дала фальшивый.
Далее мы заехали домой к Маслякову, где он жил где-то на букву «В», не то на Варшавском шоссе, не то на проспекте Вернадского, я уже точно не помню, пообщались с ним, выпили за встречу по рюмке коньяку, потом попрощались, и на такси поехали к гостинице «Минск», где у нас заранее была назначена встреча с Эдуардом Михайловичем Смольным. Ровно минута в минуту к главному входу гостиницы, на ступеньках которого мы стояли, подъехала чёрная «Волга» с водителем за рулём, и Эдуард Михайлович в шикарном импортном кожаном пальто вышел к нам и тепло поприветствовал и обнял нас обоих. Он пригласил нас в машину и предложил поехать куда-нибудь вместе пообедать, мы объяснили, что только что из «Арагви», после чего Эдуард Михайлович предложил, в таком случае, выпить где-нибудь по чашечке кофе. Мы приземлились в баре Гостиницы «Москва» и поговорили с Эдуардом Михайловичем о наших с Лёней планах совместной концертной деятельности. Смольный с интересом и одобрением отнёсся к нашим планам. Сказал, что он видел нас обоих на сцене и в поездке, и в Лужниках, что у нас есть некоторые способности, что мы очень хорошо и слаженно работаем в паре, хорошо чувствуем друг друга, у нас может что-то получиться, и он согласен попробовать нам в этом помочь.
«Конечно, – сказал он, – мы не будем делать второй дуэт, да простят меня за такое сравнение, Карцева и Ильченко, но мы поищем несколько другую нишу, найдём авторов, режиссёра. Поначалу поселю вас в общежитии Союзконцерта, а там видно будет… Вопрос был только во времени, когда начинать, он сказал, что готов начать хоть с завтрашнего дня, но мы оба хотели окончить институт и получить диплом, я через пол года, Лёня – через полтора. На том и порешили, что за полтора года мы и он совершаем всю подготовительную работу и приезжаем в Москву. Я не знаю, смогли ли бы мы с Лёней чего-то добиться на этом поприще, но то, что Эдуард Михайлович точно бы с нами чего-то добился, в этом я нисколько не сомневаюсь, кроме того случая на юбилее с «покойной» мамой юбилярши о котором я уже писал, у него не было неудачных проектов.
Администратор он был уникальный. Это он придумал и первый успешно внедрил в практику вид гастролей под загадочным названием “вертушка”. Система Смольного состояла в том, что одни и те же концерты были назначены в один день на различных концертных площадках города, но с разбежкой, примерно, в пол часа: в 6:00, 6:30, 7:00, 7:30, в 8 и т.д. Концерт был сборным, т. е. состоял из набора независимых выступлений звёзд Советской эстрады таких, как Ободзинский, Кобзон, Магомаев, Ненашева, Карцев и Ильченко, Ротару… и известнейших актёров кино – Смоктуновского, Леонова, Евстигнеева, Никулина, Вицина, бригады “Неуловимых мстителей” и многих других. Артисты, после выступления, бежали в ожидающий их персональный автобус, который мчал их на следующую концертную площадку. В то время, как у служебного входа уже тормозил автобус с другими артистами, которые бежали на сцену, точно по составленному графику всех выступлений. В результате каждая группа артистов работала в нескольких концертах в день. В месяц 20 и более городов. Можно представить, сколько зарабатывали при этом участники такой «вертушки», и сколько зарабатывал сам Эдуард Михайлович. Но, не будем считать чужие деньги, тем более что именно из-за своей столь бурной деятельности Эдуард Михайлович впоследствии и пострадал. Дело в том, что столь выдающийся коммерческий размах Смольного не мог укрыться от правоохранительных органов.
В ноябре 1972 года, то есть, примерно, месяцев через десять после нашей с ним встречи, в городе Ковров Владимирской области, сразу же после концерта, Эдуард Михайлович был арестован. Лёня по этому поводу шутил, что скоро придут и за нами. Как мы позже узнали, следствие по делу Смольного продолжалось до конца 1974 года, после чего было передано в Тамбовский областной суд, по месту расположения всё той знаменитой Тамбовской Филармонии. Суд продолжался до середины декабря. На скамье подсудимых было 8 человек, Смольный обвинялся по статье 93 «прим» – «Хищение государственных средств в особо крупных размерах». Эта статья предусматривала уголовное наказание от 8 лет до расстрела. Дело насчитывало 105 томов, из которых вытекали 50 с лишним пунктов обвинения. Прокурор просил для него 10 лет…
И вот тут случилось чудо: при всей очевидности, якобы, содеянного и при наличии массы свидетелей, суд полностью Эдуарда Михайловича оправдал. Вроде бы, в процессе следствия в качестве свидетеля привлекался и Саша Масляков, но, в отличии от досужих сплетен, он никогда не был судим и не сидел. Однако, использовав всю эту шумиху вокруг левых концертов, и так уже бывшая у всего руководства телевидения неким «бельмом на глазу» из-за своей одиозности и непредсказуемости, программа КВН всесоюзным телевизионным начальством была закрыта, а Сашу на время отстранили от ведения телевизионных передач.
Но я забежал далеко вперёд. В тот день Эдуард Михайлович подвёз нас к гостинице «Варшава», где он забронировал для нас двухместный номер и мы, окрылённые будущей артистической карьерой, с комфортом и удовольствием в нём разместились.
Переодеваясь в номере, я наткнулся на салфетку с номером телефона «полковницы» из «Арагви» и решил проверить, правильный ли она дала номер. На звонок ответила сама прекрасная дама, я мило поболтал с ней, сообщил наше местонахождение, номер комнаты и пригласил к нам в гости. Дама, минуту помолчав, сказала, что скоро её полковник уснёт, она, возможно, возьмёт такси и приедет. Я потерял дар речи, принял душ, приоделся, сбегал в гостиничный буфет за бутылкой вина и конфетами. Лёня на все эти мои приготовления смотрел с долей иронии, а я включил телевизор и стал ждать.
Где-то часа через два раздался телефонный звонок и «моя» дама сообщила, что, хотя полковник и заснул, но она должна извиниться и не приедет, так как согласие она дала под наплывом выпитого и наших юных симпатичных образов, но потом всё обдумав, решила, что такое, пусть даже очень многообещающее приключение, не для неё и повесила трубку.
Лёня разговора не слышал, но по моему разочарованному лицу понял, что сегодня у меня «кина не будет». Я постепенно оправился от такого непредвиденного фиаско, и хоть время было уже позднее, мы решили посетить ещё открытый ресторан гостиницы. Там мы ещё добавили к выпитой дневной дозе и нас потянуло на приключения. Недалеко от нас сидели какие-то две уже не первой свежести дамы, которые вначале нам абсолютно не показались, но после повторения тостов за успех проекта со Смольным, они нам обоим показались вроде бы «ничего». Мы пригласили их танцевать, а они почти сразу же пригласили нас поехать к ним домой, на что мы, два пьяных молодых идиота, с радостью согласились. Мы поймали такси и приехали в какой-то микрорайон к чёрту на рога. Лёня даже шёпотом пошутил, что мы, наверное, уже где-то под Минском… Мы пришли в какую-то хрущёвку, где уже была какая-то девушка лет шестнадцати. По-моему, то ли эта девушка, то ли одна из приехавших с нами была почему-то в бигуди. Сели за стол. На столе была варенная картошка, селёдка, сало и колбаса. Мы привезли с собой бутылку «подарочной» Беловежской и ту, так и не открытую мною, бутылку вина. «Дамы» пили вино, мы с Лёней водку. Лёня всегда мог выпить больше, чем я, но в этот день он и так уже принял немало и был уже довольно «хорош», поэтому, я бдительно старался пить понемногу. Мне всё время казалось, что сейчас откроется дверь, зайдут каких-нибудь два-три амбала, заберут весь наш гонорар, зарежут, разденут и выкинут на помойку где-нибудь в этом же забытом богом микрорайоне. Я всё время лепетал, что, вот, сейчас мы на мели, у нас денег нет, но завтра должны получить большие гонорары за выступления. От страха я трезвел всё больше, Лёня же, как видно, от всего происшедшего в этот день, ещё больше расслабился и мягко говоря, слегка совсем перебрал. Когда дошла очередь представляться кто мы такие, его, как Хлестакова, вовсю, понесло. Он представил нас как новых артистов разговорного жанра из Москонцерта, которые со всеми звёздами на дружеской ноге. Из всех перечисленных им десяти-пятнадцати отечественных звёзд, с кем мы очень близки, мы, пожалуй, знали лишь одного Маслякова. Кончил он монолог тем, что сейчас позвонит и пригласит сюда в гости Муслима Магомаева и Светлану Моргунову, которые, между прочим, как он сообщил хозяйкам, муж и жена. Самое интересное, что он при этом начал куда-то звонить и действительно, с кем-то там по-дружески разговаривать, хотя звучал он уже не вполне членораздельно. Потом он повесил трубку, сказал, что уже поздно, и Муслик сегодня не приедет, а подойдёт завтра прямо к завтраку. Тут я понял, что лучше нам не дожидаться завтрака, когда придёт Магомаев, а побыстрее сматываться отсюда по добру-по здорову. Я сказал, что у нас ночная репетиция, и нам срочно нужно ехать в Лужники. У Лёни ещё хватило сил подтвердить, что это так, что мы там всё как следует отрепетируем, а к утру, к завтраку, обязательно сюда приедем.
Я помог другу надеть пальто, мы допили «на посошок» всё, что оставалось, картинно раскланялись, и хоть и слегка пошатываясь и поддерживая друг друга, но, всё-таки к нашей огромной радости, вышли из этого «гостеприимного» подъезда на морозный воздух.
Тут за нами из подъезда выпорхнула «моя» дама в бигуди, вцепилась в мою руку и сказала, что она нас проводит до метро. Когда мы подошли ко входу в метро, которое, к счастью, ещё работало, она ещё крепче прижалась ко мне грудью и томно сказала, что поедет к нам в гостиницу. Лёня, с развевающемся на ветру шарфиком туманными глазами ошалело смотрел на меня, на неё, на бигуди, и совершенно не понимал, что происходит. А я мысленно, хотя и довольно бессвязно, пытался придумать, как выпутаться из этой дурацкой ситуации. И тут понесло уже меня. Я, собравшись с силами, высвободил свою руку, и, стараясь не упасть, выдал какой-то длинный монолог, суть которого, в общем-то, сводилась к тому, что не нужно нам обманывать самих себя, и что мы с ней совсем не любим друг друга. Лёня как-то сразу протрезвел, посмотрел на меня удивлённым восторженным взглядом, сказал типа того же, что сказал Киса Воробьянинов, что, мол, это всё правильно, и что здесь торг не уместен, и втащил меня в вестибюль станции метро. Я исподтишка оглянулся, и с радостью увидел, что за нами никто не идёт, не бежит и не тащится. Мы как-то добрались до своей «Варшавы» и упали замертво… Спали почти до обеда, проснувшись, долго смотрели друг на друга, стараясь вспомнить, что же вчера с нами было.
Потом, слегка оправившись и приведя себя в порядок, мы по Лёниному предложению пошли опохмеляться в ресторан «Узбекистон», где вся обстановка располагала к отдыху, и где мы просидели почти до вечернего поезда на Минск, сполна отведав многое из того экзотического ассортимента, что в их меню было.
По приезду в Минск на вокзале нас встречала Таня, деньги которой мы тоже получили по доверенности, Лёня обнял Таню, я обнял их обоих и счастливым взглядом обвёл нашу привокзальную площадь с её двумя, такими родными привокзальными башнями, слава Богу, мы, наконец-то, приехали домой.
Потом мы раздали долги, а на оставшиеся от «Арагви», «Варшавы» и «Узбекистона» деньги я заказал себе в ателье тёмно-синий костюм из какого-то импортного сукна, а потом мы втроём скромно отметили нашу удачную поездку в ресторане «Потсдам», где в то время на каких-нибудь три рубля можно было хорошо посидеть, заказав по бутылке пива, штэк «Сансуси» то есть кусок отбивной говядины с гарниром. И на этом наши КВНовские баталии, теперь уже навсегда, увы, действительно, были закончены…
ПРОБЫ ПЕРА
Именно в этот период под наплывом моря нахлынувших событий и впечатлений я вместе с Евгением Слуцким начинаю пробу пера, делаю первые шаги как автор эстрадных скетчей, монологов, зарисовок, миниатюр для нашего студенческого театра, а затем вместе с ним и Леонидом Дубовым мы делаем первые попытки писать для профессиональных артистов-«разговорников» Белгосфилармонии. Началось всё с того, что каким-то образом, увидев наше с Лёней выступление, председатель профкома ЦУМа пригласила нас выступить на их новогоднем вечере. Мы согласились. Был разгар борьбы с пьянством на производстве, поэтому спиртного в зале на столах не было. Только пирожные, конфеты и кофе. К нашему столу подошла распорядитель вечера и предложила выпить по чашечке кофе. Мы с Лёней разлили кофе из кофейника, выпили, потом не сговариваясь, выпили ещё по чашечке и потом ещё по одной, в кофейнике вместо кофе был разлит коньяк.
kackad.press 