Posted by (Окончание. Начало в номере 593)
Как мы знаем, никаких решительных военных акций в отношении Освенцима предпринято не было. Идея, выдвинутая Витольдом, о его бомбардировке была подхвачена находившимся в Англии польским правительством в изгнании, и запрос был в январе 1941 года послан командованию Королевских военно-воздушных сил Великобритании. Ответ начальника штаба ВВС Чарльза Портала главе польского правительства Владиславу Сикорскому был лаконичен: «Я полагаю, что Вы согласитесь с тем, что, независимо от политических соображений, атака на польский концентрационный лагерь в Освенциме является нежелательным отвлечением и сомнительно, чтобы она выполнила свою задачу. Вес бомб, которые необходимо доставить к цели на таком расстоянии, будет естественно ограничен и вряд ли причинит достаточно ущерба, чтобы заключенные могли совершить побег».
К марту 1941 года организация Витольда насчитывала несколько сот человек. Это позволяло обеспечивать минимальную безопасность для ее членов, наладить контрабанду некоторых продуктов, быть в курсе немецких планов по расширению лагеря, так как подпольщики работали во всех его хозяйственных службах, и старались информировать о них Варшаву. Им удалось собрать из запасных частей радиоприёмник, и они слушали Би-Би-Си на польском языке. При всем при том соблюдалась строжайшая конспирация, сам Витольд постоянно общался только с одним человеком и через него передавал указания. Но в апреле Кароль Светорецкий освобождался из Освенцима (семье удалось его вызволить), и Витольд подготовил новый доклад. За прошедший после открытия лагеря год в него были привезены 15 тысяч заключенных, в живых осталось 8,5 тысяч; охрана усилилась – вместо одного ряда колючей проволоки поставили двойной и через проволоку был пропущен ток; комендант Гесс изобрел новый способ коллективного наказания – десять наобум выбранных заключенных из барака, откуда кто-то сбежал, были уморены голодом. В то же время количество отпущенных на свободу подошло едва ли не к трёмстам. Витольд вдруг подумал, что и его Мария, прознав об этом, захочет, чтобы его выпустили. Но сам он этого не хотел – его работа только разворачивалась, Освенцим был для него сутью немецкого плана господства, и именно он был в состоянии ему противостоять. Очень странное было у него чувство – не поручить ли Каролю передать его жене, чтобы она ничего не предпринимала для его освобождения…
Начиная с января 1942 года люди Пилецкого, работавшие в отделе учета, стали делать копии с уникального документа – Starkebuch, в котором фиксировались даты смерти узников лагеря. Эти копии выносились за пределы лагеря в футлярах для карт заключенными-геодезистами, их оставляли в условленном месте, где их подбирали польские жители, члены помогавшей подпольщикам Освенцима группы Елены Ступки.
Май 1942 года – первая партия евреев была доставлена в Освенцим. Около 600 человек, мужчины, женщины и, впервые, дети. Все помещения в лагере были закрыты, заключенным было приказано лечь на пол и не вставать до разрешения. Но один из них затаился в конюшне у окна, выходившего на крематорий, и видел все – как их загнали в здание, внутрь которого потом был пущен газ, как раздевали трупы и искали ценные вещи и деньги, как вырывали золотые зубы и т.д. Это было начало систематических массовых убийств евреев в Освенциме, рассказывает Джек Фэйрвезер. Первые жертвы привозились в основном из ближайших городов, и казалось, что поначалу нацистское руководство рассматривало этот лагерь как всего лишь один из центров уничтожения, созданных за эту весну в Польше и рассчитанных опять же в основном на восточноевропейских евреев. Это был какой-то новый ужас, однако Витольд не думал о нем как о плане истребления евреев вообще, он плохо представлял себе, что происходило в Польше, и от Би-Би-Си тоже большого толку не было. Узнав, что нацисты раздевали трупы погибших, он решил, будто эти убийства осуществляются с целью грабежа. При этом он не сомневался, что внешний мир должен об этом срочно узнать. И эту информацию в конце июня доставил в Варшаву совершивший побег из Освенцима член подпольной организации лагеря Стефан Билецкий. К тому времени Стефан Ровецкий, уже произведённый к тому времени польским правительством в генералы, создал подпольное же Бюро по делам евреев, чтобы задокументировать и сделать достоянием гласности преступления нацистов. Он установил к тому же контакты с Бундом, снабдившего его докладом, в котором говорилось о семистах тысячах уже уничтоженных евреях. Ровецкий по своим каналам переслал этот документ в Лондон. Он попал в английские газеты, потом в американские, Черчилль и Рузвельт выступили с осуждающими заявлениями, однако никакого военного ответа, на котором настаивал глава польского правительства в изгнании Сикорский, не последовало. Более того, Управление военной информации США рекомендовало сократить публикацию материалов о массовых убийствах ввиду «болезненных» чувств, которые они вызывают, а в Англии к ним вообще отнеслись без особого доверия. Короче говоря, стало ясно, что союзники не заинтересованы в том, чтобы подобная информация влияла на их текущую политику.
Между тем Витольд Пилецкий, организация которого разрослась уже до тысячи человек, готовился к восстанию, план которого разработал еще один бывший офицер, Казимеж Равич. Немцы, однако, заподозрили неладное, в подполье был внедрен информатор, которого хотя и удалось устранить, но ощущение надвигающейся опасности возникло. «Главной проблемой, – пишет Джек Фэйрвезер, – было явное неравенство в огневой мощи. За весну эсэсовский гарнизон вырос до двух с половиной тысяч человек и включал подразделение быстрого реагирования, которое могло быть развернуто за полчаса. При этом, как полагал Равич, в любое время примерно треть гарнизона может быть в отпуске или не на дежурстве. Но все равно их тысяча бойцов уступала немцам как в численности, так и в вооружении».
Единственным преимуществом участников восстания могла быть его внезапность. Если нанести удар вечером, когда все возвращались с работ, в момент массового передвижения максимального количества людей, то у них было несколько минут, чтобы разделаться с охраной у ворот и на сторожевых башнях, одновременно захватив склад с оружием и затем раздав его девяти тысячам заключенных в главном лагере (если они присоединятся). С наступлением темноты все покидающие лагерь должны были двинуться в сторону города Кенты, расположенного в районе лесистых холмов к югу от Освенцима, а там основная масса беглецов могла укрыться в лесах.
Витольд все же сомневался. Слишком много заключенных было физически не в состоянии покинуть лагерь, не менее четверти от общего числа. Несколько тысяч человек оставалось еще и в соседнем лагере смерти, Биркенау. То, что немцы жестоко со всеми ними поквитаются, было понятно. Но и во время боя большой крови было не избежать. Вот если бы восстание в Освенциме было бы поддержано синхронной атакой на него извне, т.е. со стороны центральной организации, тогда потери были бы меньше. И в мае 1942 года, когда еще один заключенный был освобожден, Витольд через него отправил варшавскому подполью ультиматум – если до первого июня он не получит ответа, то восстание начнется все равно.
Сказано не означает сделано. Миновало первое июня, из Варшавы ничего, ропот поднялся среди подпольщиков, в Биркенау начались расстрелы в штрафной роте, а всего ликвидации подлежали 400 человек. Лучше умереть сражаясь, говорили люди, но Витольд все же считал, что надо ждать, потому что если что-то случится в Биркенау, то кара обрушится на весь лагерь. Равич согласился с ним и послал туда приказ отменить восстание. Тем не менее многие работавшие за пределами лагеря напали на охрану и бросились к Висле. Только двоим удалось уйти, остальные были пойманы и убиты. О восстании пришлось забыть.
В довершение ко всему подоспела и эпидемия тифа. Лагерные власти тут же нашли быстрое и безжалостное решение. Заболевшим заключенным стали делать вызывавшие мгновенную смерть инъекции фенола в сердце, это сдержало распространение болезни – к тому же и лагерники сообразили, что лучше постараться переболеть без обращения в госпиталь. Тем не менее подполье нашло способ отомстить. Один из его членов, бактериолог по образованию, собрал несколько пробирок зараженных тифом вшей, которых другой подпольщик, работавший уборщиком в эсэсовском госпитале, высыпал на гимнастерки, висевшие в гардеробе. Результатом этой изощренной кампании стала гибель нескольких особо ненавидимых палачей и капо.
В конце августа немцы отправили в газовую камеру более 700 пациентов освенцимского госпиталя, 112 человек удалось спасти благодаря Владиславу Дерингу, бывшему врачу, а теперь медбрату и члену лагерного подполья. Через несколько дней после этого ему понадобилось спасать уже и самого Пилецкого, который заболел тифом. «В этом огромном морге из полуживых, – вспоминал позднее Витольд, – где едва ли не каждую минуту кто-то испускал последний вздох … кто-то силился подняться с кровати, только для того чтобы тут же рухнуть на пол, еще кто-то сбрасывал с себя одеяла или громко бредил, словно говоря со своей матерью, кричал, сыпал проклятьями, отказывался от еды, требовал дать ему напиться, пытался выскочить из окна, ругался с доктором или о чем-то его просил, – я лежал, думая, что у меня еще есть силы понимать всё, что происходит вокруг, и воспринимать это без истерики».
Когда в Освенциме выпал первый снег, Витольд проходил на плацу. Его кто-то окликнул. Это оказался Станислав Вербицкий, один из офицеров из окружения генерала Ровецкого. Хорошо выглядишь, сказал тот, а в Варшаве думают, что тут у вас каждый все равно что ходячий мешок с костями. Его небрежный тон покоробил Витольда, который только вышел из дубильни, в которой обрабатывал состриженные с голов умерщвлённых евреек волосы для набивки матрасов. Он спросил про свой доклад, получили ли его. Да, конечно, я сам подвозил вашего посланца. Но, видишь ли, по правде говоря, об Освенциме сейчас мало кто думает. Всех занимает Восточный фронт, Гитлер бахвалился, что мгновенно разделается с Советским Союзом, а война все еще бушует. Мы, поляки, должны быть готовы сделать заявку на независимость в главных городах, таких как Варшава и Краков, а не в Освенциме.
Витольд был в шоке. Цель, ради которой он убеждал людей рисковать своей жизнью, внезапно потеряла смысл. Все девять докладов, отправленные им в центр, не вызвали нужной реакции. И он начал думать о побеге.
Время для него пришло в апреле 1943 года, когда Витольд познакомился с двумя заключенными, работавшими в пекарне, расположенной в миле от лагеря. Место для побега казалось подходящим. Но как быть с дверями, которые запирались охраной изнутри на два замка, а уходящей сменой – на задвижку снаружи? С замками было понятно – сделать ключи, использовав тесто. Но оказалось, что задвижка надета на крюк, на который накручена гайка, – с нее тоже сделали слепок и подобрали подходящий гаечный ключ. Витольд взял на себя окончательные приготовления: гражданскую одежду, которую припрятали в пекарне, деньги, перочинный нож, перетертый табак, чтобы сбить собак со следа, яблоки, джем, мед и мешок сахара, чтобы задобрить пекарей, ну и в каком-то смысле страховой полис – капсулы с цианистым калием на случай, если их поймают. С помощью сложной комбинации Витольд ухитрился получить назначение на работу в пекарне. Вечером 24 апреля он в составе ночной смены в сопровождении охранников вышел из Освенцима. «Труба старого крематория дымилась: тридцать три трупа привезли туда сегодня для сожжения, а невдалеке в Биркенау уже горели огни – там готовились к приезду 2,700 евреев из греческих Салоник… “Ни при каких обстоятельствах я не должен пройти обратно через эти ворота,” – думал Витольд, покидая лагерь».
И побег им удался. Охрана, правда, спохватилась и открыла стрельбу, но они быстро растворились в темноте, добежали до реки, нашли подтопленную лодчонку и переправились на другой берег. Теперь они были в лесу, «сосны шептались, ласково покачивая большими кронами. Обрывки голубого неба проглядывали между древесными стволами. Капли росы маленькими алмазами поблескивали на кустах и траве…». Но более всего потрясла Витольда глубокая тишина, «какой контраст с лагерем, в котором по моим ощущениям я провел тысячу лет… Как мы любили мир … но только не его людей».
Они шли несколько дней, держались леса, иногда стучались в двери, просили поесть-попить. В начале мая они пришли в город Бохня, там жила семья их товарища по лагерю. Витольд сразу попросил свести его с местным подпольем, и каково же было его удивление, когда через пару дней, в соседнем городке, его представили человеку, имя которого носил, – Томашу Серафинскому. 23 августа Витольд добрался до Варшавы, он во что бы то ни стало хотел убедить руководство в необходимости нападения на Освенцим. Но его усилия были тщетны. Джек Фэйрвезер, автор книги «Доброволец», отмечает: «Мало кто вообще знал здесь о существовании в Освенциме подполья, способного восстать. Еще меньше говорили о роли лагеря в массовом истреблении евреев. Более того, антисемитские настроения, которые Витольд наблюдал в начале войны, стали куда более распространенными. Правая пресса изобиловала злобными статьями, и банды шантажистов прочесывали улицы в поисках скрывающихся евреев, количество которых оценивалось примерно в двадцать восемь тысяч… Подполье официально осуждало шантажистов и помогало прятать еврейские семьи. Однако его руководство избегало конфронтации с антисемитскими элементами в сопротивлении из опасения подорвать хрупкий союз, который оно считало необходимым для восстановления польской независимости».
Между тем Витольд встретился со своей женой Марией. С ней он передал письма своим детям. Он опять попытался убедить руководство подполья рассмотреть возможность штурма Освенцима. Согласия он не добился. Он и сам понимал, что его аргументы носили в основе своей моральный характер. Такое великое, невыразимое словами зло творилось в Освенциме, но, когда он пробовал донести это до своих собеседников, они замыкались. Ко всему прочему он узнал, что большинство руководителей освенцимского подполья раскрыто и казнено. В том, что восстание так и не удалось поднять, Витольд винил себя. Это усугубило его депрессию.
Начался 1944 год. Польское сопротивление стало готовиться к борьбе с наступающей советской армией, никто не сомневался, что Сталин не отдаст Польше свободу. Вскоре Витольду было сделано предложение вступить в антисоветскую группу. Он только что стал жить вместе с семьей, хотел мира, покоя, но, как и прежде, сделал выбор в пользу своей страны. Однако обстоятельства резко поменялись. Немцы, которые, казалось бы, уже смирились с поражением, 31 июля неожиданно встрепенулись и контратаковали, а командующий вооруженными силами польского подполья генерал Тадеуш Коморовский, введённый в заблуждение неверными донесениями, отдал приказ начать восстание 1 августа. И Витольд Пилецкий, как и пять лет назад, вступил в бой с немцами.
«В 5:30 утра Гиммлеру сообщили о “беспорядках”, – рассказывает Джек Фэйрвезер. – Первым его действием был звонок в концлагерь Заксенхаузен, в котором содержался после своего ареста генерал Стефан Ровецкий. Гиммлер приказал расстрелять его, а потом сообщил обо всём Гитлеру. “Время сейчас неблагоприятное, – признавал рейхсфюрер СС, – но с исторической перспективы то, что делают сейчас поляки, это благословение. Спустя пять или шесть недель мы уйдем. Но к этому моменту Варшава будет ликвидирована, и этот город, интеллектуальная столица нации, насчитывающей от 16 до 17 миллионов человек … перестанет существовать».
Бои в Варшаве продолжались около двух месяцев. Все это время Витольд не выпускал из рук оружие, штурмовал и захватывал немецкие объекты, отбивал танковые атаки, строил и защищал баррикады. Силы оказались, как известно, неравными. 22 сентября повстанцы отправили в ставку командующего немецким гарнизоном генерала Эриха фон дем Бах-Зелевски парламентёров с белым флагом. Были согласованы условия капитуляции: польские бойцы получат статус военнопленных и будут отправлены в соответствующие лагеря, гражданские лица – в лагеря трудовые. 2 октября Коморовский подписал приказ о капитуляции. Витольд попал в «образцовый» лагерь в баварском Мурнау недалеко от границы со Швейцарией. Сюда было удобно подъезжать с проверками Красному Кресту, и поэтому пять тысяч заключенных жили, можно сказать, вполне сносно. Их хорошо кормили, работать не заставляли, они играли в футбол, слушали лекции, ставили спектакли и прочая, и прочая. После окончания войны Витольд остался в Мурнау, хотя формально был свободным, но присяга есть присяга – он был готов к продолжению борьбы, теперь уже со Сталиным, и ждал приказа сверху о том, что делать дальше.
В июле в лагере появился офицер из штаба Владислава Андерса, широко известного генерала, командовавшего польскими частями, которые вместе с англичанами воевали против Германии. Теперь повестка дня была иной. Витольд, а также еще группа военных получили приказ последовать вместе с представителем Андерса в итальянскую Анкону. Там Витольд встретился с начальником разведки Второго корпуса армии Андерса, с которым обсудил план по созданию подпольной разведывательной сети в Польше. Теперь надо было дождаться его одобрения, а пока Витольда ждал отдых. Его отправили в приморский городок Порто Сан-Джорджо. Здесь он начал писать свои воспоминания. Мария Шелаговская, офицер разведки, которую он встретил в Варшаве, а потом в Мурнау, стала их перепечатывать. Во время этой работы они, по словам автора книги «Доброволец», эмоционально сблизились, и именно благодаря ей, Витольд сумел откровенно рассказать о всём пережитом в Освенциме. В начале сентября его вызвали к Андерсу, который разрешил Витольду взять с собой в Варшаву Марию в качестве секретаря. Отбытие было назначено на конец октября. К этому дню у Витольда было напечатано 104 страницы его воспоминаний, которые он оставил на хранение у польского посла при Ватикане.
Они добрались до Варшавы только в начале декабря, но особенных дел у него как-то не находилось. Сразу после войны советская контрразведка и ее польские союзники арестовали и выслали в Сибирь СОРОК ТЫСЯЧ членов польского подполья. Он нашел, правда, одного знакомого, в квартире которого остановился, купил на черном рынке пишущую машинку, встретил фотографа, который согласился делать микрофильмы, и потихоньку начал отправлять донесения, а скорее впечатления в штаб Андерса. Джек Фэйрвезер пишет: «Он вернулся, думая, что застанет советскую республику, но был удивлен, обнаружив, сколь много польского устояло и по видимости процветало при новом порядке. Церкви открыли свои двери бездомным, женские общества организовали суповые кухни, а скауты помогали солдатам разбирать развалины. Бывший польский лидер Станислав Миколайчик призывал страну объединяться ради реконструкции. Витольд почувствовал, что его неприятие режима смягчается». Он опять взялся за свои воспоминания, стал, например, описывать детские годы в Сукурчи. Иногда виделся с женой, ходил смотреть на сына в скаутской форме. Инструкций от Андерса не приходило. И тут вдруг в июне 1946 года из Рима прибыл его человек, сообщивший, что Витольду угрожает опасность, его могут арестовать и поэтому в Варшаву направлен эмиссар Андерса, чтобы выбрать его преемника. Вывод был ясен – Витольду надо бежать из страны. Все же он попросил разрешить ему работать, пока на его место не подберут кого-нибудь другого, и обещал продолжать присылку новых сообщений, тем более что обстановка в стране ухудшалась.
Так шло время. В один день Витольд заметил, что у его дома стоит машина без номеров. На следующий день – то же самое. Он решил не обращать внимания и продолжал жить, как жил. В начале мая его арестовали. Последовали допросы, пытки. С мая по ноябрь 1947 года его допрашивали более 150 раз. Он говорил правду, неправду, то, что, как он думал, они хотели услышать. Наконец он подписал то, что ему велели.
Суд начался 3 марта 1948 года. Это был один из первых показательных судов в послевоенной Польше. Газеты писали о Витольде и еще семерых подпольщиках (в том числе Марии Шелаговской) как о «банде Андерса», наймитах империализма. Витольду инкриминировали государственную измену, планирование убийства офицеров службы безопасности, использование фальшивых документов, незаконное хранение оружия. Два последних пункта он признал. Но работу на иностранное государство и обвинение в планировании убийств он отрицал. Его жена и золовка Элеонора Островская присутствовали на суде. Мы можем чем-то тебе помочь, спросила Элеонора. «Освенцим, – ответил он, – был всего лишь игрой по сравнению с этим. Я очень устал. Я хочу, чтобы все быстро кончилось». В последнем слове он отказался просить снисхождения у суда. «Я хотел прожить свою жизнь так, чтобы в свой последний час я бы чувствовал себя счастливым, а не запуганным. Для меня является счастьем знать, что моя борьба была того достойна». И он заключил, что был польским офицером, который выполнял приказы.
Через четыре дня был объявлен приговор – смертная казнь. Через десять дней была отклонена апелляция. Некоторые знакомые Витольда по Освенциму написали прошение о замене казни пожизненным заключением премьер-министру Юзефу Циранкевичу, который сам прошёл через этот лагерь. Ничего не помогло. Жена Витольда Мария написала письмо президенту Болеславу Беруту, умоляя спасти жизнь ее мужу ради его детей. Ей было отказано. 25 мая 1948 года Витольд Пилецкий был убит пулей в затылок.
О подвиге добровольного узника Освенцима долго не было ничего известно. Только в 1975 году вышла книга эмигрантского историка Йозефа Гарлинского «Сражаясь с Освенцимом», где впервые было рассказано о Витольде Пилецком. Но лишь после развала Советского Союза и открытия польских государственных архивов ученый Адам Сира и сын Пилецкого Анджей нашли кожаный саквояж с докладом Витольда, написанном в 1943-1944 годах, его воспоминаниями, протоколами его допросов. Именно Сира написал первую биографию Пилецкого, и с ее выходом в свет он стал национальным героем Польши. Джек Фэйрвезер, размышляя над уроком его миссии в Освенциме, указывает, что «более всего он просит нас доверять друг другу. В лагере, где эсэсовцы стремились сломать узников и лишить их всяких моральных устоев, идея доверия друг другу имела революционный потенциал. Пока узники сохраняли веру в большое добро, их не могли победить. Они гибли ужасной и мучительной смертью, но встречали ее с достоинством, которое нацизм не смог уничтожить».
kackad.press 