АМЕРИКАНЕЦ С ЮБИЛЕЙНОЙ ПЛОЩАДИ

(главы из книги)

(Продолжение. Начало в #577)

Я несколько дней «проставлял» моим, оставшимся на школьном дворе, друзьям, в глубине души понимая, что я уже вряд ли вернусь и на этот школьный двор, и на нашу Юбилейную площадь, и к любимому кинотеатру «Беларусь», и к тому весёлому праздному совместному времяпровождению долгими «пьянящими» вечерами. Я чувствовал, что, как бы, поставил свою ногу на ступеньку лестницы, а, может быть даже, эскалатора, который должен был унести меня в другую, пока что ещё неизвестную мне, но, явно, новую жизнь…

И вот, 1 сентября 1967 года, я иду на первый сбор абитуриентов института, который проходит не в каком-нибудь актовом зале, а на огромном институтском стадионе, где толпятся, гудят и светятся радостью тысячи таких же как я, поступивших в ВУЗ счастливых молодых людей…

И с этого зелёно-голубого стадиона началась новая страничка моей судьбы, началась новая, зачастую непростая и совсем нелёгкая, но в то же время прекрасная, весёлая, бесшабашная, неповторимая и незабываемая студенческая жизнь.

ИНСТИТУТ

СТУДЕНТ

1-го сентября 1967-го года. Я стою на первом митинге, вновь поступивших студентов, на ступеньках стадиона БПИ, ко мне подходит женщина с микрофоном, представляется корреспондентом газеты «Советский инженер», просит сказать пару слов о себе. Через неделю я прочёл первую публикацию о себе в газете среди интервью других, только что поступивших новых студентов.

Автором статьи была корреспондент газеты Светлана Гульянц. Позже, уже, будучи в студенческом Театре Миниатюр и в КВНе, я не раз встречусь с этой корреспонденткой и на страницах газеты и в жизни, и в её статьях и заметках не раз будет упоминаться и моё скромное имя. Символично, что когда я уже, живя в Америке, в декабре 1995 года приехал на празднование 75-летия родного ВУЗа, интервью у меня снова брала всё та же Светлана…

Помню первое комсомольское поручение от деканата. Нас пригласил к себе декан Строительного факультета Павел Иванович Лавренко и попросил помочь в строительстве в парке, недалеко от входа в Главный Корпус института Памятника-Обелиска в память о погибших во время войны преподавателей, выпускников и студентов нашего Политехнического института. Памятник был выполнен по проекту двух студентов нашего же архитектурного факультета. С одним из них, Женей Ковалевским, я впоследствии работал в институте «Белпромпроект», позже он стал Главным архитектором Минска, а позднее Председателем Союза Архитекторов Беларуси…

Основным компонентом этого обелиска была огромная бетонная стела, на которой рельефно выделялись строчки из стихотворения Роберта Рождественского «Реквием», а именно «…Помните! Через века, через года. – Помните! О тех, кто уже не придёт никогда. Помните!». Стела представляла собой железобетонный каркас из металлических рельсов, в полость которого надо было засыпать, забросить, затолкать огромное количество гравия, щебня, цемента. Поскольку, очевидно, в тесный парк было довольно проблематично завезти какие-то краны и строительную технику, то вся работа выполнялась нами вручную. Мы на носилках доставляли всё это к месту стройки, а потом на верёвках поднимали полные вёдра на деревянные леса к верху стелы и засыпали всё это внутрь каркаса. Я помню день открытия памятника в ноябре 1967, и переполнявшее меня внутри ощущение гордости за то, что в этом монументе есть частичка и моего труда. Я приезжал на 90-летие института и подошёл к памятной стеле. Кого-то из наших ребят, вместе со мной поднимавших наверх на верёвках эти тяжёлые вёдра, уже тоже нет в живых, а памятник по-прежнему стоит в тени окружающих его берёзок и елей, и все так же смотрит на проспект с территории главного корпуса нашего института…

…Помню первую лекцию по высшей математике. Старенький седой профессор Бухвалов в старорежимной академической шапочке начинает лекцию не-то с притчи, не-то с задачи, которая по какому-то мистическому совпадению перекликается с моим заводским опытом:

«Все вы будущие инженеры. Для начала я вам объясню кто такой инженер. Итак, представьте себе завод, куда каждый день привозят машину спирта для технических нужд и сливают его в огромный бак. Около бака сидит учетчица, которая выдает спирт из краника в этом баке строго по накладным. Однако вечером, в целях сохранности стратегического материала, остатки спирта сливаются до полного опустошения бака через тот же краник. Ставлю вопрос, как украсть спирт с завода?» – Мы начали выдвигать различные, даже самые фантастические варианты, вплоть до физического устранения учётчицы. Я тоже попытался использовать свой богатый опыт в данном вопросе, проделать дырку, налить в грелку, а потом эту дырку чем-нибудь залепить, но всё было неправильно. – «А теперь ответ», – с торжествующей улыбкой произносит профессор – «Работающие на заводе инженеры решили задачу просто – перед началом работы они заранее ставили в бак ведро. В результате, когда утром бак заливали, ведро наполнялось, а после того, как спирт вечером сливался и учётчица уходила, ведро инженерами вытаскивалось и распивалось… Ну, а теперь будем учиться на инженеров!»

Процесс обучения в институте мне сразу понравился.

На лекциях тебе два часа что-то рассказывают, а ты только знай, сиди себе и записывай… Кстати, где-то я прочёл, что «лекция – это процесс перехода ценных записей лектора в конспект студента без их попадания в его мозг»…

Ты можешь, вообще, ничего не записывать, а заниматься чем угодно. На лекции эти, вроде бы, и надо ходить, но можно какие-то из них и пропускать. Ещё мне нравилось, что к доске не вызывают, домашних заданий не задают и не проверяют, да ещё и сразу назначили стипендию. Она, правда, небольшая, всего 35 рублей в месяц, но за эту сумму мне надо было две недели на заводе работать. Я-то жил с родителями и, благодаря им мог о куске хлеба не думать, а для многих из нас эти 35 рублей были единственным средством существования, и на день приходилась сумма в рубль пятнадцать копеек. Пообедать в студенческой столовой стоило, если я не ошибаюсь, копеек 70-80. Поэтому в столовой всегда съедалось много хлеба, намазанного горчицей, выпивалось много чая. Тарелка супа стоила копеек 12-15, поэтому иногда бралось только два первых. Многим приходилось подрабатывать, иногда ночами, на тяжёлых работах, таких, скажем, как разгрузка вагонов. К тому же, потом оказалось, что после первого семестра стипендию надо ещё и заслужить хорошими оценками при сдаче сессии…

В связи с этим есть ещё анекдот:

Студенты разговаривают между собой о том, кто и как подрабатывает, чтобы протянуть до стипендии. Один говорит, про разгрузку вагонов, другой про работу сторожем на стройке, а третий говорит:

– А я, вот – пишу.

– Ты что, какие-нибудь статейки в газеты пописываешь?

– Нет, я пишу отцу, чтоб денег прислал…

Кстати, о нашей студенческой столовой. Помню, в этой столовой со мной случился небольшой казус. Дело было зимой. Мы с ребятами забежали в столовую перекусить в перерыве между «парами» лекций. Мы заняли столик, я сходил за супом, за котлетами с пюре и за яблочным компотом, снял пальто, повесил его на спинку стула и сел обедать. Но тут я увидел, что за соседним столиком тоже сидят наши ребята, я решил пошутить, церемонно встал, и, держа в руках стакан с компотом, словно бокал с шампанским, жеманно и церемонно поприветствовал их. Но когда я встал, мой стул с пальто опрокинулся, а поскольку на спинке висело это пальто, упал он мягко, звука падения я не услышал, и, откланявшись, со стаканом компота в руках «сел» на своё место… А поскольку места этого тому же не оказалось, я опрокинулся навзничь, высоко задрав ноги. Компот пролился на меня, а поскольку я ногами задел лёгкий пластмассовый стол на алюминиевых ножках, и тот тоже опрокинулся, то на меня опрокинулся и суп, и картошка с котлетами, и всё, что ребята принесли от раздачи вслед за мной. В столовой раздался гомерический хохот, ребята помогли мне подняться, я встал, весь в котлетах и пюре с яблоками, но сохраняя хорошую мину при плохой игре, начал церемонно раскланиваться во все стороны, что оказалось ещё смешнее, смех усилился, раздались аплодисменты. Потом я голодный на все имеющиеся с собой деньги покупал ребятам еду, и долго приводил себя в порядок в туалете, а друзья посоветовали мне идти в артисты.

Как выяснилось, будущая моя специальность оказалась довольно разносторонней: теплотехника, газоснабжение, вентиляция и кондиционирование. Официально она тогда называлась , как уточнил недавно мой однокурсник, не буду наязывать его фамилию, теплогазоснабжение и вентиляция . Группа подобралась интересная и разнообразная, примерно одна треть девушек и две трети ребят. Несколько человек были спортсменами высокого уровня, мастерами спорта. Так Лёва Дроздов был мастером спорта, призёром первенства Союза по академической гребле, Саша Пигуль – боксёр, мастер спорта, чемпион Союза среди юношей. Лёва, кстати, очень сильно заикался, что не мешало ему достигать высоких результатов в спорте, но на экзаменах он отвечал только письменно, и при этом учился он очень хорошо. Саша учился похуже, но был очень добрым и надёжным другом, имел хорошее чувство юмора, правда был в общении несколько скован и замедлен. Он мне рассказывал, как на одном из всесоюзных первенств пропустил удар от какого-то азербайджанца в первом раунде, и очнулся только в душе, сидя на стуле под струёй холодной воды, прямо в майке, трусах и перчатках, после чего долго не мог понять, что за добрые люди поддерживают его, чтоб он не упал, и кто он сам, и что он здесь делает… После этого он и решил оставить бокс и податься в инженеры. Мы поддерживали с Сашей дружеские отношения и после окончания института. Он близко дружил и с моим другом, тоже нашим однокашником, Ильёй Рудерманом. К сожалению, жизнь Саши Пигуля, как мне рассказывал Илья, закончилась трагически. Ещё в институте он встретил и влюбился в женщину намного старше его, я был с нею знаком, её звали Элла, она была преподавателем физкультуры в школе, была очень милой и славной женщиной, и Саша её очень любил. Они поженились, однако вскоре она заболела раком груди, врачи что-то в этом пропустили, не смогли её спасти. Вскоре после похорон Саша трагически погиб под колёсами электрички, вроде бы, в состоянии стресса случайно пошёл по путям навстречу электровозу, но мы, его однокашники, можем только догадываться, почему и как это на самом деле произошло. Вот вам и «тупой» спортсмен-боксёр.

Поскольку многие наши ребята были приезжими и жили в общежитии, я часто бывал у них в гостях, делал задания и проекты, общался, иногда, конечно, мы выпивали. Вспомнил выражение: «Тяжело студенту грызть гранит науки, когда рот занят пивом». Там жили тот же Илья Рудерман, Семён Драбкин, Слава Ивашкевич, Саша Соколов и многие другие. Хотя, как я уже говорил, я жил на обеспечении родителей, в своём доме, я немного завидовал их свободе, они жили самостоятельно, их приходы, уходы и образ жизни никто не контролировал, так как их родители были далеко. Что греха таить, в общежитиях поддавали часто.

Я даже не предполагал, что совсем скоро и у меня будет столько свободы, что я заскучаю по дому, по родителям, по чьей-то опеке и поддержке.

Старостой у нас в группе был Слава Ивашкевич, уже отслуживший армию, довольно требовательный и дисциплинированный парень, строго относящийся ко всем нашим прогулам и проделкам. Правда, потом он сам на чём-то погорел, то ли по пьянке попал в милицию, то ли с первого раза не сдал сессию, но его сместили, и старостой стал мой друг Илья Рудерман, очень добрый и порядочный парень из Бобруйска. Помню, мне очень понравилась его модная рубашка с погончиками и стоячим воротником, которую он купил у иностранцев где-то на толкучке, так Илья не раздумывая снял её с себя и подарил мне, одев мою скромненькую серую рубашонку. Он полюбил девушку из нашей группы Аллу Чарухину, она отвечала ему взаимностью, через некоторое время оказалась в положении, но её отец, полковник генштаба, вроде бы, не позволил ей выйти замуж за еврея, заставил сделать аборт, и они расстались. Илья тяжело переживал эту личную драму, надолго ушёл в себя, но постепенно время взяло своё, и мы вместе проводили много времени в весёлых кампаниях и на пикниках. Впоследствии он стал директором Минского завода сантехзаготовок, того самого, на котором мы с ним после второго курса проходили практику, женился на красавице Татьяне. Мы вместе с ним шли по жизни, почти одновременно уехали в Америку, и хоть жили в разных городах, иногда встречались. Внезапно он заболел раком желудка и, несмотря на длительное лечение и все предпринятые американской медициной, женой и семьёй меры, скончался. Светлая ему память…

С некоторыми ребятами мы сошлись довольно близко. И как-то так, само собой, получилось, что к первым экзаменам мы стали готовиться вчетвером, вместе с Лёшей Бородаенко, Лёней Раковщиком и Эдиком Вайсом. У каждого из нас был неполный конспект, так как мы пропускали разные лекции, но в целом мы могли воссоздать по четырём нашим конспектам общую картину предмета. Собирались у каждого по очереди, хозяин должен был обеспечить питание при перерыве на обед. Отцы Лёши и Лёни были номенклатурными работниками. Лёшин был председателем Профсоюза работников железнодорожного транспорта БССР, проживала семья в элитном доме со ступенями, на улице Карла Маркса, а Лёнин – был ответственным работником в Совмине, и жили они тоже в элитном доме на Площади Победы. У Эдика и у меня родители, мягко говоря, занимали менее ответственные должности. Мой папа работал механиком в мастерской по ремонту холодильников, а папа Эдика работал токарем на заводе. Разумеется, ассортименты наших обедов несколько отличались. И если Лёша и Лёня баловали нас икрой, лососем, сервелатами и балыком, то мы с Эдиком, «перебивали» их деликатесы из спецпайков различными, приготовленными нашими мамами супами, борщами и вкусными вторыми блюдами. Иногда к обеду добавлялись горячительные напитки и тогда перерыв затягивался надолго, Эдик брал в руки гитару и вместо формул и специальных терминов звучали песни Галича, Окуджавы, Высоцкого, Лёня читал стихи советских поэтов, я рассказывал юморески. В последнюю ночь перед экзаменом мы, как правило, практически не спали, старались наверстать всё, до чего ещё не дошли руки и головы.

Надо сказать, что наша система групповых занятий приносила свои плоды. Вчетвером легче было докопаться до сути какого-то сложного и не совсем понятного теоретического вывода или какой-то хитроумной задачи. Сдавали экзамены зимней и летней сессии мы вполне успешно, и даже все заработали стипендии.

Главным, если можно так сказать, «клоуном» в нашей группе был Лев Элентух. С ним всегда происходили забавные и нелепые, порой анекдотичные случаи.

Он ходил в институт с огромным старым портфелем, с которым, по его рассказам, в свой институт ходил ещё его папа. Однажды на лабораторных занятиях по стройматериалам ему, когда он отлучился, в портфель наложили кучу кирпичей и бетонных брикетов, используемых для опытов. Так Лёва через весь город тащил в свой микрорайон этот тяжеленный портфель, только дома заметив его казённое содержимое. А один раз, прямо на экзамене, вытянув билет и сев готовиться к ответу, он, то ли от волнения, то ли от бессонной ночи перед экзаменом, неожиданно заснул, и преподавателю пришлось будить его и отправить досыпать домой, назначив другой день пересдачи экзамена. О некоторых других его похождениях я расскажу чуть позже.

Как новым студентам нам сразу же дали комсомольское поручение и в одно из воскресений назначили на дежурство в народную дружину с патрулированием по улицам. Я на это дежурство не пошёл, решив, что воскресный отдых для меня важнее. А назавтра, всех не явившихся на дежурство, человек десять, вызвали на заседание факультетского Комитета комсомола. Я стоял перед аудиторией, где шло заседание и из которого один за другим выходили мои однокашники с выговором по комсомольской линии и лишением стипендии, и я судорожно перебирал в голове, что можно придумать в своё оправдание, так как не хотелось получать выговор, а главное, терять стипендию. И тут меня осенило. Дело в том, что накануне у одного из моих приятелей умер дедушка, и в пятницу я из чувства солидарности с товарищем пришёл на похороны, что я и выставил в своё оправдание. Секретарь Комитета комсомола с прибалтийской фамилией Лиепень, заметил, что похороны были в пятницу, а дежурство в воскресенье. На что я ему ответил, что не мог же я оставить на выходные убитого горем друга, одного. И хоть секретарь был настроен сурово, основная масса членов Комитета сочла мою причину уважительной, и я не получил выговора и остался со стипендией. Через несколько лет, когда я работал мастером РСУ, и мои рабочие работали на ремонте школы на улице Комсомольской напротив клуба Дзержинского, ко мне в каптёрку без стука вошёл майор, представившийся зам начальника Управления капитального строительства республиканского КГБ и сказавший, что с его стройки реконструкции клуба кто-то украл поддон силикатного кирпича. Майор пристально посмотрел на меня и вдруг спросил, а не тот ли я пройдоха, который прогулы дежурства в дружине прикрывал похоронами чужих дедушек. Как вы поняли, строгий майор оказался тем самым секретарём Комитета комсомола. Я честно признался, что это был я, но мои рабочие кирпич украсть не могли, так как у нас самих на складе этого добра навалом. Вот так, в том строительном трейлере мне через много лет снова вспомнились те далёкие, озорные студенческие годы.

Ну, я вернусь назад, к тому совсем юному, только начавшему свой вузовский путь, желторотому студенту первого курса. Так вот, на первом курсе института не существовало никаких уроков физкультуры, а каждый студент должен был записаться и посещать какую-нибудь спортивную секцию, которых в институте было в избытке. Я подумал и, вспомнив, как получил по физиономии у кинотеатра «Беларусь», решил пойти в секцию бокса.

К моему удивлению, меня приняли сразу, и я начал с удовольствием тренироваться. Тренером был бывший призёр первенства Союза Александр Николаевич Яковлев, тренер очень хороший, впрочем, как и человек. Он понимал, что чемпиона из меня уже не получится, но прекрасно понимал, почему я пришёл к нему в секцию, и, спасибо ему, уделял мне много внимания. К первой зимней сессии начались соревнования на ринге. Моим слабым местом был нос, который был у меня, мягко говоря, не самым коротким и достать его противнику было довольно легко. К тому же, он отличался какой-то лёгкостью на кровотечение, поэтому главной моей задачей в таких боях я видел, в первую очередь, защиту своего носа. Тренер научил меня полоскать нос солёной водой, чтобы укрепить его удароустойчивость, а пришедший как-то на тренировку мой товарищ, боксёр с большим опытом, Саша Пигуль, обратил моё внимание на мои длинные руки и научил меня не защищать свой нос, а стараться ударами этими длинными моими руками держать противника на расстоянии. Так благодаря Саше и тренеру, я начал выигрывать один бой за другим, и к концу первого курса получил второй юношеский разряд. Перед самой сессией состоялись последние в этом году спаринговые бои, и против меня вышел на ринг невысокий крепыш с короткими руками. Я продержал его на расстоянии почти три раунда, нанося ему гораздо больше точных ударов в корпус и в голову, но в самом конце третьего раунда он меня достал всего одним ударом прямо в мой злополучный нос, из которого тут же хлынула кровь. Нокдауна не было, я стойко довёл несколько оставшихся секунд боя до конца и судьи единогласно присудили победу мне. Хорошо помню, я стою на ринге, тренер Яковлев победно поднимает вверх мою руку в перчатке, а по моему лицу, по груди капает кровь, думаю, это было довольно забавная картина под названием «Победитель». Дома нос распух до невозможности, домашние меня не узнали, а мама сокрушалась, прикладывая смоченный холодной водой платок. На втором курсе обязаловки с физкультурой и спортом уже не было, и в секцию бокса я больше не пошёл, так как главного для себя я всё-таки добился, я, конечно, не мог противостоять всем моим противникам подряд в критических уличных драках, уж очень невелик был мой боксёрский опыт, но теперь я не боялся вступить в противостояние с любым обидчиком, пусть даже он был крупнее и сильнее меня, и идя по жизни, мне не раз помогали, если и не всегда побеждать, то, во всяком случае, не струсить и не сломаться, те уроки доброго тренера Яковлева, и моего, так рано ушедшего товарища Саши Пигуля, а также мои «кровавые» бои на подмостках студенческого ринга.

После окончания занятий, где-то в начале июня, перед летней сессией мы решили всей группой съездить на Минское море отдохнуть. Девчонки в тот раз с нами не поехали, и мы группой человек десять ребят с приёмниками, гитарами, спиртным и провизией высадились из электрички. Погода была прекрасная, мы с удовольствием прогулялись по лесной тропинке до самого водохранилища, но расположились не у самого берега, а в небольшой рощице чуть вдалеке от пляжа. Сначала играли в карты, потом немного выпили и закусили, потом немного попели, а потом разбежались купаться, играть в футбол, в волейбол, просто знакомиться с девушками на пляже. Я, конечно, примкнул к пляжной футбольной команде. Как-то так получилось, что в один момент у нашего временного «лагеря» никого не осталось. Через какое-то время ко мне подошёл Саша Соколов и позвал меня на минутку. Я ответил ему, что сейчас не могу, нам надо отыграться, а когда закончится матч, я сам его найду. Но Саша не унимался, вытащил меня с игровой поляны, и сообщил: «Старик, нас ограбили!». Мы побежали к нашей рощице, где уже были почти все наши ребята и грустно бродили среди кустов, пытаясь отыскать хоть что-то из своих вещей. Исчезли гитары, одежда, и даже остатки провизии и сухого вина. И только рассыпанные по поляне игральные карты, как-то издевательски сверкали своими яркими чёрно-красными королями, тузами и дамами. Картина была трагикомичная. На полянке в рощице грустно опустив головы, и не глядя друг на друга, стояла группа ребят в одних плавках, с ужасом размышляя, как же теперь быть, и что делать. Первым очнулся наш мастер спорта, гребец, Лёва Дроздов. Он, заикаясь произнёс:

– «Раз у-у-ж та-а-ак пол-лу-чилось, что ж-ж-же те-перь де-е-лать. Да-а-ва-йте про-о-дол-жат-ть от-т-т-дыхать, а та-а-ам что н-ни-будь прид-дума-ем».

И так забавно на фоне общей грусти и растерянности прозвучала его прерывистая оптимистичная фраза, что все из нас, как один, начали весело, легко и громко смеяться. Напряжение сразу спало, и все согласились так и сделать, решив собраться на этом же месте часа через два. Я старался не думать о происшедшем, искупался, пробовал играть в футбол, но былого азарта уже не получалось. Я раньше времени пришёл на наше место и прилёг на песок, вскоре подтянулись и остальные. Время клонилось к вечеру, становилось несколько прохладно, очень хотелось есть. Илья раздобыл у каких-то девушек два пирожка с мясом, мы их честно покусали на всех. После небольшого совещания, было решено добираться до дома как в фильме «Джентльмены удачи» под видом тренирующихся спортсменов. Слегка размявшись, мы двинулись в путь. Вначале было даже как-то весело и необычно, мы на ходу шутили, балагурили, подтрунивали друг над другом, но через какое-то время даже самые крепкие и выносливые из нас, профессиональные спортсмены, поняли, что до города таким способом и в таком составе добраться будет не просто, хорошо, если дойдём к утру. Конечно, тот же Лёва Дроздов мог этот кросс выполнить за пару часов самостоятельно, он там, на своих сборах в сборной республики по гребле и не такие кроссы бегал, но он не хотел оставлять товарищей, тем более, что другой Лёва – Элентух – всё время падал на землю и говорил, что он дальше бежать не может, ему нужно полежать или просил, чтоб его пристрелили. Мы, конечно, его поднимали, подхватывали под руки и нестройной ватагой семенили мелкой трусцой дальше. Стало темнеть, в лесу становилось прохладно и неприветливо, даже показалось, что мы заблудились, шутки и веселье кончились, на душе стало как-то тревожно. И тут вдалеке мы услышали шум машин, там явно была какая-то дорога. Через минут двадцать мы вышли к шоссе, и все облегчённо вздохнули. Но оказалось, что мы рано радовались. Водители, видя в свете фар группу голосующих полуголых людей, увеличивали скорость и со свистом мчались мимо нас. Попробовали голосовать одному, а остальным прятаться в кювете, но красивых девушек среди нас не было, и эффект был тот же, так как одинокого полуголого попутчика, тем более, никто не хотел подбирать. И тут нам повезло. Вдалеке раздался рокот трактора и вскоре мы увидели, что к нам вихляя из стороны в сторону, по направлению к городу медленно приближается какая-то деревенская колымага с прицепом. Мы встали поперёк и перегородили дорогу. Из кабины старенького трактора медленно вылез деревенский дядька с монтировкой в руках и нетвёрдой походкой направился в нашу сторону. Мы как один начали просить его подвезти нас до города. Дядька сказал, что, во-первых, он едет только до своей деревни, которая в семи километрах от города, а во-вторых, ему надо знать, сколько мы ему заплатим. Мы стали объяснять ему ситуацию и наше бедственное безденежное положение, но дядька не хотел, а скорее, в силу своего, не вполне адекватного состояния, уже не мог ни во что вникать, развернулся и направился назад к своему железному коню. И тут Лёва Дроздов догнал его и, заикаясь от волнения ещё больше, чем обычно, прокричал ему, что он умеет водить трактор, и если дядька нас не подвезёт, мы заберём ключи, доедем до города сами, а его оставим тут на дороге. Но толи дядьку напугала сама необычная Лёвина тирада, которая от заикания звучала как-то угрожающе, толи ему не хотелось остаться одному ночью на дороге без трактора, но он залез в кабину, Лёва забрал у него монтировку и сел рядом, а мы все забрались в грязный прицеп, сев на пол и прижимаясь друг к другу, чтобы не замёрзнуть.

(Продолжение следует)