Posted by (главы из книги)
(Продолжение. Начало в #577)
Мы потом с женой часто заходили к ней в ГУМ, она всегда встречала нас очень приветливо, доставала кое-что из дефицитов, а иногда предупреждала, когда будут «выбрасывать» что-то тоже, весьма дефицитное. К тому заводскому времени мы с ней никогда не возвращались, хотя, я до сих пор всё хорошо помню, и она тоже, я думаю, не забыла.
…Скажу здесь пару слов о проведении свободного времени в то, послешкольное время. Не поступив, а вернее, просто, не поступая ни в какой институт, мой друг Марат пошёл работать сварщиком на стройку, я же, как известно, устроился на завод, где работа была в две смены, и для общения у нас оставалось всё меньше времени, встречались мы в основном в выходные. Марат Капилевич, Феликс Бурундуков, Лёня Рубинштейн, Володя Стасевич, Славик Мнишкур, Гриша Левин и я. Встречались, чтобы пообщаться и немного расслабиться. Выпивали или у Марата во дворе или на школьной баскетбольной площадке. Пили, в основном, креплённое вино, заедали конфеткой, а выпив, иногда играли в футбол. Я, как правило, этого «чернила» много не пил, чего не могу сказать о моих друзьях. Часто наши футбольные игры в выпившем состоянии вызывали улыбки и даже смех у редких прохожих на школьном дворе. Пять-шесть ребят в майках-соколках, семейных трусах и модельных туфлях гоняют по асфальтированной баскетбольной площадке старенький мяч со слегка замедленной реакцией и несколько неестественной координацией. Конечно, мы падали, вставали, царапали об асфальт руки и ноги, пачкали и рвали одежду, но, слава богу, до переломов ни у кого дело так и не дошло. Иногда после расслабления мы все компанией шли в кино, иногда устраивали себе другие маленькие развлечения. Так Гриша встречался с симпатичной девушкой Галей, которая жила в многоэтажном доме на первом этаже. Прямо под её окнами стояла будка телефона-автомата, одна на весь район. Сотовых телефонов тогда ещё не было, и до поздней ночи люди звонили из этой будки, каждый раз входя и выходя, и при этом сильно хлопали дверью, из-за чего Гришина пассия не могла спать. И вот ради своей возлюбленной Гриша разработал секретную операцию. Как-то, как всегда, слегка выпив в школьном дворе, Гришка, Марат и я подошли к этой будке и стали медленно, с металлическим скрипом снимать дверь с петель. На шум и скрежет из окна выглянула Галя, а за ней и её папаша военный, по-моему, подполковник. Галя как-то уговорила отца не вмешиваться в наше мероприятие, и он с недоумением следил, как три подвыпивших молодых идиота тащат дверь от телефонной будки в неизвестном направлении. Дверь была тяжёлая, мы втроём с трудом дотащили её до ближайшей помойки, и с воплем облегчения бросили её на землю за забором. Гриша сказал, что надо, чтобы её никто не нашёл, и мы опять подняли эту махину и забросили её в самую гущу мусора. Возвращались с успешно выполненного задания весёлые и довольные, теперь Гришина Галя могла спать спокойно. Как мы и предполагали, эту нашу злополучную, «унесённую ветром» дверь так и не нашли, однако, через несколько дней в будке установили дверь новую, которая по ночам хлопала ещё громче.
Однажды, после такого же мероприятия с вином на школьном дворе ко мне подошёл один парень из нашей компании и попросил у меня ключи от моего сарая, где когда-то мы с Борисом, прогуливая школу, прятали наши портфели. Я пошёл домой, вынес ключи, и мы с приятелем зашли в сарай. Он взял какую-то запасную дверь, хранившуюся в сарае и прислонённую к стенке, и положил эту дверь на пол. Я спросил, для чего это, и тут к сараю подошли ещё несколько ребят и с ними ярко накрашенная женщина лет сорока. Они стали складывать ей в ладонь деньги, я повернулся и, несмотря на уговоры друга, что поскольку сарай мой, мне платить не надо, вышел из подъезда и пошёл по улицам. Вслед за мной вышел и Марат. На душе было гадко. Назавтра приятель отдал мне ключи, поблагодарил за аренду помещения, но я потом долго не мог зайти в свой сарай, испытывая чувство стыда и отвращения.
Постепенно моих друзей начали забирать в армию. Первым отправился служить Родине Феликс Бурундуков. Проводы были долгими и наполненными обильными застольями и разухабистыми гуляниями. Помню, у Бориса Кирштейна, как раз через неделю, должна была состояться свадьба. Невеста была уже в положении и медлить с узакониванием отношений было нельзя. Когда проводы Феликса в армию растянулись аж на четыре дня и все мы уже были в состоянии усталости и тумана в голове, я, проснувшись рано утром и немного придя в себя, сказал другу: «Борис, у тебя свадьба через несколько дней, невеста беременная, иди домой». Борис посмотрел на меня таким же туманным взглядом, подошёл к телефону и заплетающимся языком проговорил: «Мама, это я, нет, я не пропал, всё в порядке, передай Любе, что меня срочно послали в командировку, гуляйте свадьбу, без меня», и опять продвинулся поближе к накрытому с позавчера столу.
Вспоминается как наш приятель Валера Анфалов, подняв почти полный стакан водки, произносил долгий и пафосный тост о почётном долге каждого гражданина служить в Советской Армии, а кто-то из ребят, решив пошутить во время тоста, подменил фужер с лимонадом, который Валера приготовил себе запить, на точно такой же с коньяком. Валера под аплодисменты закончил тост, и запил до дна стакан водки этим коньяком. Вначале, он даже не разобрал, в чём дело, но через несколько секунд на стол, на закуски, на выходные наряды наших девушек, и на всех нас выстрелил такой фонтан, что потом пришлось делать перерыв в отмечании проводов аж на целый день. Потом мы всей компанией с бутылками за пазухой и закуской в руках оказались во дворе военкомата, потом череда автобусов увезла Феликса на целых два года, а назавтра мы опять отмечали проводы друга, но уже без него, и Лёня Рубинштейн, отталкивая нас, желающих увести его подальше от греха, бросал огромные камни в забор военкомата, и кричал на всю улицу, очевидно, обращаясь именно к забору: «Сволочь, зачем Фелю увёз!».
Как раз в это время пришёл черёд сноса «Вороньей Слободки», где жил Марат. Это было грустное событие. В этом дворе, который находился напротив моего дома, через улицу, практически прошли мои отрочество и юность, много весёлых и светлых воспоминаний было с ним связано. Всех жильцов расселили кого куда, семья Марата переехала в девятиэтажку на улицу Орловскую. Марат часто приезжал в наш район, мы, как и раньше, правда, уже гораздо реже, использовали предложение из трёх глаголов: «Сходить купить выпить!», собирались всё на том же школьном дворе, распивали дешёвые «Яблочное Креплённое», «Плодово-Ягодное», украинское «Біле міцне», какой-то экзотический напиток «Агдам», жуткие «чернила» с искрящимся названием «Солнцедар» и портвейн «Три семерки». Потом играли в домино, в карты и, конечно, в футбол.
А на месте их дома довольно быстро возвели кирпичный пятиэтажный дом, который оказался через дорогу прямо напротив моих окон.
Так вот, в этом доме напротив жили несколько футболистов Минского Динамо – Курненин, Алейников и другие, и, если я правильно помню, там поселился актёр Белорусского театра Янки Купалы Роман Филиппов, сыгравший гостя с Колымы в кинофильме «Бриллиантовая рука». С ним нам пообщаться не довелось, а вот со знаменитыми динамовцами мы на нашем школьном дворе всё-таки в футбол поиграли. Я уже не помню, кто из нас выиграл, но они, быстро поняли наше весёлое состояние после выпитого портвейна, и, очевидно, опасаясь серьёзных травм, больше на школьный двор играть в футбол не приходили.
Так получилось, что прямо напротив наших окон располагались окна какого-то одинокого мужчины, на вид (из окна), лет сорока пяти. Мы с ним, практически в одно время выходили завтракать, не могу сказать, что здоровались, но со временем оба принимали присутствие друг друга на расстоянии, как что-то привычное и обыденное. Он часто работал дома, письменный стол его был завален кучей книг и каких-то бумаг, из чего я сделал вывод, что он, очевидно, научный работник. У него на окнах, как и у нас были шторы, но мы друг от друга не прятались, и плотно их не закрывали. Правда, иногда к нему приходили дамы, тогда он включал приглушённый свет, и слегка прикрывал занавески. Я так привык к этому соседу, что со временем воспринимал его, как какую-то, пусть и незначительную, часть моей жизни. И вот однажды, выйдя утром на кухню, и готовя завтрак, я увидел, что сосед напротив, почему-то, стоит на столе. Я решил, что он или пытается вкрутить перегоревшую лампочку или чинит люстру. Когда я вечером пришёл с работы в его окнах было уже темно, но назавтра, я увидел, что он всё так же, как и вчера стоит на столе, что уже меня слегка озадачило и даже насторожило. Я посоветовался с отцом, рассказав ему о странном поведении соседа, и папа сказал, что надо было бы позвонить в милицию, что я и сделал, объяснив причину моего беспокойства в связи с происходящим в доме напротив. Квартиру я не знал, смог назвать только подъезд и этаж. Мне надо было уходить, но, когда я через пару часов вернулся, я увидел у соседнего дома кучу милицейских машин и скорую помощь. Как папа и предполагал, наш сосед действительно повесился на крючке от люстры. Через пару дней состоялись похороны, и у подъезда я увидел много людей и несколько безутешно плачущих молодых женщин. Это был первый в моей жизни подобный трагический случай. И скажу честно, несмотря на то, что этого человека я не знал, не был с ним знаком, и никогда не общался, я долгое время не мог прийти в себя, и долго пытался понять, что именно заставило этого тихого, интеллигентного, и, судя по всему, образованного человека, таким жестоким способом свести счёты с жизнью. Я не знал, что именно стало причиной, тяжёлая болезнь, разочарование в любви, потеря смысла жизни, или ещё что-нибудь, но для меня это тяжкое событие явилось ещё одним жизненным уроком. Мне подумалось, что, может быть, если бы, хоть одна из дам, горько плачущих в день похорон у его подъезда, разделила бы с ним его одинокую холостяцкую жизнь, этой жуткой трагедии с ним могло бы и не случиться.
И я впервые задумался, что такое одиночество, и что значит, не иметь рядом, хотя бы одного, идущего вместе с тобой по жизни верного и надёжного человека.
Но, вернусь уже к новому местожительству моего друга Марата. В какой-то из праздников мы с Лёней Рубинштейном с утра поехали к Марату на его новую квартиру на улице Орловской, чтобы отпраздновать всё тот же, ставший уже знаковым для нас, революционный праздник 7 Ноября, ну, и, конечно же, заодно, отпраздновать новоселье. Дома, кроме Марата, никого не было. Поскольку это был двойной праздник, мы с Лёней купили бутылку водки и бутылку коньяка. Марат приготовил закуску, выставил от себя ещё бутылку водки, и «гульба» началась. Нам троим вначале было хорошо и весело, но по мере убывания напитков в бутылках, состояние и настроение стали меняться. Я, как всегда, немного «шестерил» и пил меньше всех, и моим друзьям пришлось отдуваться и за меня. Через какое-то время Лёня начал как-то неестественно по опереточному рыдать по ушедшему в армию другу Феликсу, а Марат откинулся на диван, сначала глухо застонал, а потом начал во весь голос кричать, что ему плохо, что он умирает, и чтобы я, как самый трезвый из них, вызвал скорую помощь. Я утихомиривал обоих как мог. Минут через пятнадцать Марат глубоко заснул, а Лёня стал собираться домой. Я накрыл Марика пледом, поддерживая Лёню, вышел с ним на улицу, и мы сели в автобус. Автобус был полупустой, но мы, почему-то, не сели, а стояли на задней площадке, Лёню швыряло из стороны в сторону, мне его трудно было удержать, так как я сам превысил свою приемлемую для моего организма норму. А тут ещё Лёня, вдруг, вынул из-за пазухи огромный кухонный нож, которым Марат нарезал хлеб и колбасу, и недоуменно смотрел на него, пытаясь понять, как этот тесак оказался у него за пазухой. Я жутко испугался, представив, как водитель автобуса, заметив нож в зеркале, остановится где-нибудь у милицейского патруля, и нас обоих, в доску пьяных, с огромным ножом упекут в каталажку. Так что прощай статус добропорядочного гражданина, и, конечно, прощайте планы об институте…
Я выхватил у него из рук этот нож, обернув лезвие расстёгнутой на животе рубашкой, спрятал его у себя за пазухой, и вытащил Лёню из автобуса на ближайшей остановке. Надо было как-то добираться домой, и в первую очередь, доставить домой друга целым и невредимым. Было уже поздно, на улице Орловской было темно и безлюдно. Все имеющиеся деньги мы потратили на выпивку, в кармане и у него, и у меня оставалась лишь какая-то мелочь. Я решил остановить такси, завезти домой сначала Лёню, а потом себя, взять у родителей деньги и рассчитаться.
Я, крепко прижимая Лёню к себе, и стараясь, как только мог, ровно стоять на ногах, тормознул такси, запихнул друга на заднее сиденье и вполз вслед за ним сам. Пока мы ехали, Лёню в тепле разморило, и он заснул у меня на плече. Когда мы подъехали к его дому я стал его будить, сказав водителю, что сейчас я заведу друга домой, потом мы поедем дальше, ко мне, и там я с ним за всё сполна рассчитаюсь. Водитель, пожилой мужчина, вышел, чтобы мне любезно помочь привести выпавшего в осадок пассажира, в чувство. Мы стали вдвоём ставить его на ноги, я резко повернулся, и у меня из-за пазухи выпал огромный кухонный нож с чёрной ручкой, зловеще мерцая на белом снегу, отражённым от уличного фонаря светом. Я поднял его с земли и стоял, одной рукой держа, а, вернее сказать, держась за Лёню, а в другой сжимая в руках этот злополучный огромный нож. Водитель на секунду замер, а потом с силой толкнул нас обоих, вскочил в машину, рванул с места и умчался прочь. Когда мы падали, я чудом не напоролся на эту кухонную утварь. Вокруг было тихо, мы оба лежали на снегу у Лёниного подъезда, Лёня опять заснул, а я никак не мог подняться, но потом, скользя подошвами по снегу, снова падая, и снова вставая, опираясь при этом всё на тот же чёртов нож Марика, я сумел кое как встать на ноги. Потом я за ворот тащил спящего друга в подъезд, впихивал в лифт, будил его родителей, и им обоим, испуганно стоящим в дверях и с ужасом глядящим на нас обоих и на этот огромный нож у меня в руках, невнятно пытался всё обстоятельно объяснить про праздник Октября, про тёплую, задушевную встречу старых друзей и про новоселье Марика. У меня хватило соображения не добираться в таком состоянии и разобранном виде домой, на глаза родителей, а, с позволения его родителей, заночевать до утра у Лёни. А уже на утро я снова пытался безуспешно объяснить и самому Лёне и его родителям и по телефону, уже проснувшемуся, и пришедшему немного в себя, Марату, и, ещё не совсем проснувшемуся, самому себе, почему мы оказались, в таком жалком, грязном и потрёпанном виде, едва держась на ногах, посреди ночи у Лёни дома с полуметровым ножом в руках.
Вскоре пришёл черёд и самого Лёни идти в армию. И если Феликс стал механиком-водителем в танковых войсках, то Лёня стал поваром в армейской столовой. А потом ушёл в армию и Марат. И, как сказал артист Зиновий Високовский в одном из монологов Пана Зюзи: «Всё, Люлёк! Компания распалась».
Как я уже говорил, моя семья из пяти человек жила в небольшой квартире из двух комнат. Отец с мамой спали в маленькой спальне площадью 7 квадратных метров, а мы, я с младшим братом на диване, и старший брат на раскладушке в зале, или в гостиной, как мы её называли, площадью 12 метров. Родители оба работали, старший брат Изя окончил 8 классов и тоже пошёл работать на стройку, а вечерами он ходил в вечернюю школу. Однажды, когда я был один дома, в дверь довольно сильно позвонили, я открыл. На пороге стоял мой старший брат в шапке-ушанке с опущенными ушами, глубоко надвинутой на глаза, в пальто, перемазанном цементом и мелом, весь в опилках и в стружке, и, как говорится, абсолютно не «вязал лыка». По его не совсем внятной просьбе, я проводил его в туалет. Он минут десять пошумел там, потом, как я понял, пытался помыться, пускал воду, падал, вставал, снова падал, а потом, наконец, затих. Я открыл дверь, брат полностью одетый, прямо так, в пальто и в шапке, с расстёгнутыми штанами, лежал на полу в ванной и … спал. Я ничего не успел сделать, как пришли родители и застали его во всей его красе. Мы с отцом перетащили его в зал, и уложили. Утром, через дверь я слышал, как отец вёл с ним разъяснительную беседу, сокрушаясь, что в еврейской семье растёт сын пьяница. Оказалось, что они вдвоём с его другом Вовой Паньковым, у которого, кстати, отец был капитаном милиции, продали две газовые плиты со стройки, и на эти деньги кутили весь вечер. После чего нашему папе пришлось ещё и сокрушаться, что в порядочной еврейской семье растёт ещё и сын вор. На стройку брат больше не пошёл, отец устроил его в радиомастерскую на своём заводе «Металлобытремонт». Но там мой брат подружился с сыном зампредгорисполкома Герасимовым, который учил его ремонтировать радиоприёмники и телевизоры, и заодно приобщал к другим прелестям бытового ремонта радиоаппаратуры, таким как халтуры, левые деньги и их частичное пропивание. Однажды после работы они вместе с другими работниками выпивали прямо в мастерской, и то ли их кто-то заложил, то ли их случайно застукали, но в характеристике для поступления брата в институт было написано «Участвовал в общественной пьянке, был судим товарищеским судом». Отцу стоило немалых усилий переделать формулировку на «имел разовое нарушение дисциплины, привлекался к ответственности». С такой подправленной характеристикой, успешно сдав экзамены, брат всё-таки в институт поступил, но теперь, когда я слышу, как он за какие-то проступки отчитывает своих сыновей, я вспоминаю все эти прошлые события и ещё один анекдот:
Отец говорит своему 15-летнему сыну:
– Тебе всего пятнадцать лет, а ты уже куришь, да я в твои годы… (Немного подумав.) А впрочем, кури-кури…
Вскоре, после поступления в институт, старший брат женился, и перешёл, как говорится, «в примаки», в дом молодой жены, младший перебрался на его раскладушку, а я остался спать на диване, и в комнате за старшего. Так получилось, что при разнице со мной в восемь лет, благо школа была от нас в двух шагах, у младшего брата Миши оказались практически все те же учителя, которые учили и меня. Учиться ему было легко, так как относились к нему как к старому знакомому, видя в нём продолжение меня.
Летом, когда ему было лет семь или восемь Миша, как когда-то и мы, поехал в пионерский лагерь. Однажды, взяв на работе отгул, в один из будних дней я, накупив гостинцев, решил его навестить. Приехал я, как оказалось, в тихий час, подошёл к домику, в котором, как мне объяснили, жил его отряд. Ко мне вышел дежурный, и сказал, что все спят, но Миша не спит, так как он за что-то наказан. Я решил, что он, очевидно, стоит в углу или моет полы, или что-то в этом роде, обошёл домик и заглянул в одно из окон. Прямо у дверей, на кровати, лежал какой-то рыжий детина лет двадцати, очевидно, вожатый, из спинки кровати торчали его босые ноги, а мой брат, сидя у этих его высунутых ног, щекотал ему пятки… Я тихонько отошёл от окна и прямиком направился к директору лагеря. Того на месте не оказалось, и вместе со мной к тому же окну подошёл старший педагог. Вожатый уже тихо посапывал, но Миша, теперь уже менее старательно, но всё-таки, продолжал исполнять своё суровое наказание. Пришедший со мной «старпед», вошёл в палату, разбудил вожатого и вместе с ним удалился в сторону администрации… Оказалось, что такое наказание у них в отряде практиковалось всё время, а вчера Миша опоздал на линейку, за что и был наказан таким образом. Мы с братом провели весь остаток дня, а когда он вернулся в лагерь, у них в отряде был уже новый пионервожатый.
Так получилось, что, я снова оказался на свадьбе в Вильнюсе. Выходила замуж как раз та самая двоюродная сестра Бэла, с которой мы когда-то подростками пили пиво и дрались на раскладушке в деревне Берестовица. Жених был намного старше её, после разговора с ней, я понял, что она его, в общем-то, не любит, а влюблена в какого-то лихого и бесшабашного русского паренька, её ровесника барабанщика из оркестра, который тоже питает к ней чувства. Однако родители уговорили её выйти замуж за самостоятельного и состоятельного мужчину, еврея по национальности. Позже у них родился сын, но оказалось, что родители, и она сама вслед за ними, совершили ошибку, с нелюбимым мужем жизнь не сложилась, они развелись, и бывший муж, кроме минимальных законных обязательств, ничем не помогал ни ей, ни сыну. Потом он уехал в Канаду, а Бэла снова вышла замуж, теперь уже за хорошего человека, родила ещё двоих детей и уехала со вторым мужем в Америку. И когда её старший сын решил в Канаде навестить отца, которого он совсем не помнил, тот вышел к нему, завёл на автозаправку, купил чашку кофе, посидел с ним там за столиком минут пятнадцать, потом дал сто долларов и распрощался. Больше этот сын к отцу не ездил…
Но я отвлёкся от свадьбы Бэлы. Дело в том, что у неё были две подруги, две сестры, одна постарше, у которой было прозвище Амазонка, из-за её яркой внешности и стати, и другая помладше, моя ровесница, по имени Алла. Обе сестрички были очень эффектными и обе работали манекенщицами в Вильнюсском Доме Моделей. Так получилось, что я оказался рядом за столом с младшей из сестёр, ну просто очень красивой девушкой. У нас завязался с ней короткий «двухдневный роман». Я вернулся домой, и в суматохе поступления в институт начисто забыл про Вильнюс, про свадьбу и про манекенщицу Аллу. Прошло пару месяцев. Я был дома один, готовился к вступительным экзаменам в институт. Раздался звонок, я открыл, на пороге стоял мой родственник, маляр Гена. Он зашёл, и прямо с порога заявил, что привёз мне неожиданный и прекрасный сюрприз, приоткрыл дверь и в квартиру впорхнула та самая вильнюсская манекенщица Алла. Оказалось, что её родителей по работе перевели в Минск, они поменяли квартиру, и Гена делал в этой квартире ремонт. Ну, Алла по простоте душевной и спросила, не знает ли он здесь, в Минске такого парня по имени Сёма Лам. Гена тут же ответил, что это известный на весь город бандит и его знают абсолютно все в городе… Потом признался, что пошутил и что совершенно случайно, я, оказывается, его родственник, и он не нашёл ничего лучше, как привезти её прямо ко мне. Гена быстро ушёл, мы остались вдвоём, начали о чём-то разговаривать, но тут дверь открылась, вошёл мой папа, с сеточкой, в которой было земляничное мыло, зубная паста, пачка соли и пачка грузинского чая. Глядя на ярко выраженный, кричащий макияж и заграничный прикид моей гостьи-модели, он быстро, по-своему, оценил ситуацию, вошёл в комнату и строго произнёс: «У Сёмы скоро экзамены, ему заниматься надо!». Мы оба смутились, Алла срочно засобиралась домой, я пошёл её проводить. Как оказалось, разговаривать нам было особо не о чем, нас, по большому счёту, ничего не связывало, обоим было как-то неловко, мы попрощались, она мне на прощание подарила и надписала фото из своего модельного портфолио, и мы расстались. Один раз я как-то встретил её в городе, она сказала, что устроилась работать гримёром на киностудию и вышла замуж. Больше я её не встречал, а когда женился, супруга, рассматривая альбом и, увидев там очень красивую девушку, да ещё прочтя надпись, попросила меня это фото порвать, что я и сделал, хотя, честно говоря, сейчас немного жалею об этом, уж очень она была красива, и можно было хранить этот портрет, просто, как произведение искусства…
Как-то незаметно после школьного выпускного мы начали, как бы, встречаться с моей одноклассницей Симой. Она мне по-прежнему нравилась, я чувствовал, что и она проявляет ко мне определённый интерес, к тому же, у нас было много общего, и возраст, и национальность, и взгляды на жизнь, и к тому же, оба мы были средними детьми в семьях. Сима, безусловно, была порядочной и чистой девушкой, но меня по-прежнему смущала её некоторая всеядность, что ли, в общении с молодыми людьми. То есть, как мне казалось, она многим давала понять, что, возможно, они могут рассчитывать на её, пусть и чисто платоническое, расположение. Это относилось и к некоторым моим друзьям, которым она тоже нравилась. У меня сложилось ощущение, что, встречаясь со мной, она продолжает, как бы, «смотреть вокруг» в поисках, может быть более подходящей кандидатуры для серьёзных отношений. К тому же её папа был заведующим большим гастрономом, что в те времена приравнивалось к должности, скажем, министра, мама тоже работала в торговле не на последних ролях, мои же родители были люди простые и подобных престижных должностей не занимали. Кстати, в связи с этим, мне вспомнился один анекдот:
В сумасшедшем доме инспекторская проверка. К инспектору подходит больной:
– Товарищ инспектор, я совершенно здоров, а меня здесь уже пол года держат.
– А Вы кто?
– Я Завмаг Рабинович, из Центрального гастронома.
Инспектор, конечно, тут же спрашивает у сопровождавшего его главврача, в чём дело, почему здорового и столь уважаемого человека держат в сумасшедшем доме.
– Ну, какой здоровый, какой уважаемый, да это просто инженер Иванов из Госплана. У него очень тяжёлый случай, мания величия.
Всё это меня очень смущало, что-то во мне, видимо, смущало и Симу, из-за чего, возможно, наши отношения текли как-то вяло и не доходили до того захватывающего, сносящего крышу, развития, которое присуще двум влюблённым восемнадцатилетним молодым людям.
Как раз, примерно в это же время я начал замечать за собой проснувшийся интерес к поэзии, чего раньше за мной не водилось. Я проглатывал стихи советских и русских поэтов, и они уносили меня в какой-то другой, неведомый ранее мир, пробуждали уйму новых ощущений и мыслей, будоражили душу. Я вдруг впервые ощутил, понял, что жизнь во сто крат шире, глубже, бездонней и непостижимей школьной программы и праздных вечеров с вином и пьяным футболом на школьном дворе. И я для себя твёрдо решил вырваться из привычной рутинной атмосферы и сделать шаг хоть на одну ступеньку вверх, для начала поступив в какой-нибудь институт.
И тут, признаюсь, я совершил одну из моих главных в жизни ошибок, ошибок в выборе специальности, а значит и своей будущей профессии. Я послушал своего уважаемого и любимого отца, который по своей человеческой природе был технарём, послушал старшего брата, который к тому времени уже был студентом Политехнического института, послушал других родственников и знакомых, уже нашедших себя на ниве инженерии, и подал документы в Белорусский Политехнический институт на строительный факультет. Теперь я понимаю, что, несмотря на моё некоторое увлечение, скажем, математикой, моё главное призвание всё-таки всегда было в гуманитарных науках. Понадобились годы, и может быть, даже десятилетия, чтобы я ощутил тягу к творчеству, к журналистике, к драматургии, и даже, пусть и к самодеятельной, режиссуре. Я проработал всю жизнь на ниве строительства, что тоже, порой, увлекало и захватывало меня, но то, какое удовольствие я получал от творческой составляющей, не могло сравниться ни с какой инженерией и ни с каким строительством. Но тогда я всё-таки подал документы именно в Политехнический Институт. Уже имея опыт поступления, и хорошо подготовившись на вышеупомянутых подготовительных курсах, экзамены я сдал хорошо, вроде бы, набрал проходной балл и с нетерпением ждал результатов конкурса, тем не менее, про себя рассуждая, что если опять не пройду, то как и мои друзья спокойно пойду в армию. В связи с этим, вспоминается ещё один анекдот:
Преподаватель на вступительном экзамене в ВУЗе говорит абитуриенту:
– Молодой человек, если я вам поставлю хорошую отметку, которую вы явно не заслуживаете, то, скорей всего, вы поступите в институт, и в конце концов, получите диплом и станете плохим инженером. Если не поставлю – вы пойдёте в армию и будете меня защищать.
Честно сказать, даже не знаю, что хуже. Ну, что сказать, несмотря на все опасения, я всё-таки прошёл по конкурсу, и всё-таки поступил. Ну, что ж, решил я, значит так тому и быть, буду инженером-строителем, всё-таки звучит романтично и по-современному.
kackad.press 