Posted by (главы из книги)
(Продолжение. Начало в #577)
Ещё в буфете продавались рассыпчатые ароматные коржики, восхитительные булочки с маком и с изюмом, и ватрушки с запечённым творогом посредине. Я, порой, отпрашивался с урока, якобы в туалет, и бежал в буфет, чтобы там, в тишине, если учителя не увидят, спокойно съесть тот самый пончик или булочку с компотом.
Я не любил дни родительских собраний, когда вечером надо было сидеть дома и ждать, что мама «принесёт» обо мне из школы. Как-то не очень нравилось, когда о тебе говорят «за глаза», хотя, откровенно говоря, обо мне от учителей намного чаще были хорошие отзывы, за исключением некоторых случаев, о которых я расскажу позже. И ещё я ненавидел сборы денег учителям на подарок, будь то их день рождения или конец учебного года, или 8 Марта. Активистки из родительского комитета обходили все квартиры учеников и сшибали по 5 рублей на подарок учительнице. Я никогда не был жадным, и мне не жалко было отдавать родительские пять рублей, но в этом действии я видел какое-то заискивание, подкуп и подхалимаж. В младших классах я не любил уроки физкультуры, потому что стеснялся девочек, когда у меня не получались какие-нибудь прыжки через козла или упражнения на турнике, и очень переживал, когда на глазах у девчонок сбивал перекладину при прыжках в высоту. Правда, играя в конце урока в баскетбол, я навёрстывал эту потерю самоуважения, так как был, хоть и невысоким, но очень вёртким и цепким, но, к моему сожалению, девчонки, как правило, к этому времени уже уходили переодеваться. Я ненавидел уроки чистописания, так как у меня был довольно корявый почерк, перо не хотело плавно выписывать буквы и всё время царапало бумагу, буквы и слова не хотели вписываться в разлинеенное поле тетрадки, и обычно мои «чистописные» страницы были обильно заляпаны кляксами. И сколько бы мама не тратила времени, выписывая вместе со мной вензеля букв и цифр, в моих тетрадях ничего в лучшую сторону не менялось. Так и сейчас, когда я пишу какую-нибудь записку от руки на любом языке, то чтобы разобрать, что я написал, нужен опытный дешифровщик. Я ненавидел уроки труда. И не потому, что я ленился работать на уроках столярного или слесарного дела, а просто, очевидно, у меня с детства руки растут не из того места, и когда я принёс домой жестяный совок, склёпанный своими руками, (а нам «трудовик» любезно разрешил забрать домой плоды своего труда), то мой мастеровой папа, осмотрев перекошенные грани, торчащие со всех сторон заусенцы и надклёпанные заклёпки, покачал головой и сказал: «Ну что ж, сынок, получилось довольно неплохо, но ты завтра отнеси его назад в школу и подари учителю труда, чтобы он понял, что ему надо быть учителем какого-нибудь другого предмета».
В классе третьем, помню, началась компания по сохранению наших волос на голове. Нам, пацанам, надоело ходить лысыми, стриженными под машинку, и мы устроили забастовку, все мальчишки, человек пятнадцать, не пошли на уроки, а собрались на школьном дворе. К нам вышел директор школы и, выслушав наши требования, сказал, что если мы сейчас же не пойдём на урок, то он завтра же собирает педсовет, вызывает наших родителей, и будет ставить вопрос о нашем отчислении. Назавтра наши родители, которые поддержали нас в наших претензиях по прекращению оболванивания, тоже собрались у школы, но не дожидаясь педсовета, дружно пошли в РайОНО. Мы все как-то попритихли и с трепетом и страхом, остались у школы ждать их возвращения. Каково же было наше изумление и радость, когда они появились, и кто-то из них, высоко, как знамя, держа её над головой, нёс разрешительную бумажку. Отмена дурацкого требования была передана директору, никаких репрессий за нарушение дисциплины не последовало, и мы стали отращивать нормальные причёски, с гордостью ходить в школу, и выглядеть как вполне нормальные и приличные ребята. Добавлю, что и полувоенную школьную форму нам тоже со временем поменяли. А то, порой, с этой формой доходило до абсурда. Каждый день надо было стирать подворотничок гимнастёрки и пришивать его заново, как в армии, и зубным порошком надраивать жёлтую металлическую пряжку ремня, что тоже всем нам порядком надоедало. А однажды в классе третьем, наш одноклассник Олег Горянин, в общем-то, довольно чудаковатый парень, у которого была поломана правая рука, и на неё по всей длине был наложен гипс, выйдя с урока в туалет, не смог там справиться с брюками, армейским ремнём и форменной гимнастёркой, и в разгар урока заявился в класс с почти спущенными штанами и всем остальным нижним бельём, чем вогнал в краску наших девчонок, до упаду рассмешил всех нас и лишил дара речи учительницу. Придя в себя, она вывела его за дверь и там помогла ему одеть всё что надо. Олег, как ни в чём не бывало, зашёл в класс, бережно неся над собой свою загипсованную руку. Его с родителями вызвали на педсовет, Спасла его от исключения всё та же поломанная рука и сложности с одеванием и ноской этой дурацкой школьной формы, но мне до сих пор кажется, что совсем не в гипсе и не в форме дело. Просто тогда этот чудаковатый Олег решил немного «пошухарить» и таким необычным способом заявить о себе.
На всех школьных групповых фотографиях я почти всегда в центре, почти всегда очень серьёзный и положительный. Наша учительница по русскому, Софья Михайловна, которая ласково называла меня Ламчик, была фанаткой русского языка и пыталась и нам привить эту любовь к склонениям и спряжениям.
Так вот, Софья Михайловна почему-то усадила меня на первую парту, чем я иногда умело и пользовался. Учителя часто в начале урока посылали за картой, глобусом, другими учебными пособиями, и я порой по десять-пятнадцать минут шлындался по школе, чтобы подольше не идти на урок, придумывая предлог своего отсутствия, скажем, или ключ не тот дали, или в кабинете вдруг погас свет, или завхоз Иван Устинович попросил меня по пути помочь ему поднести веники или лопаты. Конечно, как читатель понимает, я был в общем-то неплохим мальчиком и старательным учеником, но нелёгкая школьная жизнь заставляла порой совершать неблаговидные поступки. Так я придумал трюк, который проделывал, пользуясь своим сидением на первой парте. Дело в том, что наш учитель истории Борис Михайлович был слегка подслеповат, и я, когда меня вызывали, выходя отвечать урок из-за парты, переворачивал учебник вверх ногами. К доске идти не надо было, зрение у меня было прекрасное, стоя у учительского стола, практически возле учебника, прекрасно отвечал урок и получал по истории хорошие отметки. Этот трюк, порой, я проделывал и на других уроках, мои товарищи это замечали и тихонько посмеивались, но никто из них меня не «сдал», и никто из учителей этого так и не заметил.
Кстати, сын историка, Володя Эфрон учился на год старше нас, был очень способным, и подавал большие надежды. Однако он не пошёл в науку, а стал одним из первых кооператоров в городе, продавал бижутерию, пуговицы, фотографии актёров, солнечные очки, жвачки и т.д. Потом стал владельцем нескольких таких киосков, и быстро разбогател. Стал одним из первых «новых белорусских», потом первым местным олигархом с огромной виллой в центре города, а потом за него взялись правоохранительные органы. Я помню, когда я работал в системе исполкома и мой отдел заведовал, в том числе и арендой нежилых помещений, я узнал, что Володя привлечён к ответственности за незаконное использование одного из наших подвалов под фотоателье. Володя приходил ко мне на приём, предлагал большие деньги за вынесение решения исполкома об аренде этого помещения задним числом, но я не мог ему помочь, так как подобные фиктивные документы, предоставленные следствию, грозили и мне уголовным преследованием. Он был осуждён условно, заплатил огромные штрафы, а с приходом Лукашенко уехал в Израиль, и как я слышал, вскоре умер там от инфаркта совсем молодым. Вот тебе и светлая голова и подавание больших надежд. Жалко, конечно, парня, но уж очень непростое время перестроек и ломок формаций и судеб выпало для всех наших школьных выпускников.
Но я опять отвлёкся. Должен сказать, что и некоторые другие школьные проделки по сей день слегка мучают мою совесть. Я после четвёртого класса подружился с Маратом Капилевичем, жившим через дорогу от нашего дома, в частном секторе. Мы порой вместе делали у него уроки, играли во что-нибудь, и только к вечеру я уходил от него домой. Помню, я не сделал домашнего задания по математике, заигрался и не успел, надеялся, что меня не вызовут, но, как назло, математичка Клара Давыдовна, проверять вслух выполненное домашнее задание вызвала именно меня. И хоть накануне я у Марата не был, я, к своему стыду, не нашёл ничего лучшего как сказать, что мы с ним вчера вместе делали уроки, я оставил свою тетрадь у него, а он забыл взять её с собой в школу. Клара Давыдовна подняла Марата, долго стыдила его, как он, такой-сякой, мог так подло подвести своего товарища. После чего послала его домой за моей тетрадкой. Марат, ничего не говоря в своё оправдание, молча вышел из класса и послушно «пошёл» за моим домашним заданием. Ходил он минут двадцать, а вернувшись сказал, что сейчас никого дома нет, а ключа у него, к сожалению, сегодня тоже нет, так как у мамы выходной, и она, наверное, пошла в магазин. Возмущённая его безответственным поведением математичка, продолжила свою обличающую отповедь о том, как непорядочно и нечестно подводить друзей, а мой друг в своё оправдание, опять же, не проронил ни слова. Урок закончился, я избежал двойки по алгебре, но получил другой хороший урок, как нельзя всё-таки подставлять настоящих друзей. Кстати, с этой учительницей был ещё один забавный эпизод. Дело в том, что и Марат и другой наш одноклассник Борис Кирштейн, все материалы схватывали на лету, а дальше им было уже не интересно, и они позволяли себе на уроке некоторые мелкие шалости. Однажды на уроке Клара Давыдовна стала вменять им в вину, что они сами материал знают, а всем остальным в классе заниматься мешают. «Скажите спасибо», – сказала она – «что я на вас никому не жалуюсь». Но тут Марат не выдержал, и припомнил ей, как она, встретив в воскресенье на базаре родительницу Раи Менакер, соседки Марата, жаловалась на них с Борисом, что они два эгоиста, мешают заниматься всем остальным. Клара Давыдовна покраснела, отложила мел в сторону, и возмущённо заявила всему классу: «Ложь, наглая ложь, я уже месяц на базаре не была, денег нету!».
Ещё пару историй. Помню уроки французского языка, как мы на французском языке разучивали «Марсельезу». И вместо текста «Ле занфан де ля Патриа», что по-русски означало что-то типа, «Мы – дети нашей Родины», мы пели очень нравившееся нам выражение: «Нотр мэтр форм ля фнэтр», что означало всего лишь: «Наш учитель закрыл форточку». Помню, на одном из уроков я рассказывал о Париже, и наша «француженка» поставила мне четвёрку, сказав, что я всё хорошо рассказал на французском, и грамматика у меня правильная, но только она не может мне поставить пять из-за моего «рязанского» произношения, после чего я понял, что с моим произношением дипломатом мне, скорей всего, не стать. Мой друг, Марат, отвечая урок на ту же тему, рассказывал, что на Елисейских Полях много различных кафе под открытым небом, куда можно зайти, выпить чашечку кофе, съесть порцию мороженного. С кофе у него проблем не возникло, а вот как будет по-французски мороженное, он забыл. И тогда он нашёлся и сказал, что можно выпить чашечку кофе и съесть порцию «ля эскимо».
Сейчас я с улыбкой вспоминаю все наши школьной поры уловки, хитрости и проступки, за многие из которых мне, как я и сказал, и через почти шестьдесят лет несколько неловко.
Вспоминается, как мы ходили на Юбилейный рынок воровать у торгующих старушек жаренные семечки. Ходили «на дело» группами по два-три человека. Один из нас, как правило, это был не я, так как у меня не хватало необходимой для этой «операции» наглости, надевал какой-нибудь ватник с широкими рукавами, а двое других должны были отвлекать бабку всякими вопросами от этого нашего «главного бомбардира». И пока мы спрашивали бабулю, хорошо ли прожарены семечки, пробовали их на вкус, обсуждали качество товара и цену, наш товарищ подходил к груде семечек, рассыпанных горой на прилавке и тоже, якобы пробуя, набирал в широченные рукава стаканов пять-шесть. Бабки до поры до времени ничего не замечали, но постепенно разобрались, и начали зорко следить за каждым нашим движением, поэтому вскоре эти воровские набеги на бабушек с семечками прекратились.
Кстати, в связи с этим я вспомнил один случай где-то в районе пятого-шестого класса, когда придя на рынок, я увидел, как тот же Борис Кирштейн вполне добросовестно покупает семечки, а рядом с ним, пока он расплачивается, лежит на прилавке его книга «Последний из Могикан» Фенимора Купера. Я решил его разыграть, и поскольку он меня не видел, подошёл тихонько сзади, и пока он ссыпал купленный товар в карман, стал осторожно тянуть эту книгу на себя, чтобы, когда он хватится пропажи, я верну ему его книгу, и мы вместе посмеёмся над моим удачным розыгрышем. Однако, как только я начал тянуть книгу на себя, меня кто-то сильно схватил за руку, и какой-то мужчина, стоящий возле прилавка, закричал: «Ты чего чужие книги воруешь, негодяй, ничего на минуту оставить нельзя, только положил книгу, чтоб купить стакан семачек, как её тут же норовит украсть!». На шум сбежалось несколько базарных покупателей, мой одноклассник тоже обернулся, увидел меня, тут же оценил обстановку, и обращаясь ко всем прокричал: «Товарищи, я его знаю, это известный ворюга, он ходит по рынкам и ворует у людей ценные книги, пока они семечки покупают, а потом продаёт их втридорога на книжном базаре!». Подошёл милиционер, отвёл нас троих в сторону, мы с Борисом объяснили происходящее. Милиционер рассмеялся и отпустил нас с миром, хотя бдительный мужчина не очень-то поверил в мой розыгрыш, и ещё какое-то время ворчал, что «ходют тут по базарам всякие, а потом у людей книги пропадают».
Борис был ребёнком уникальных способностей по многим предметам, любую математическую задачу он решал сходу, не раздумывая. Я не пытался с ним соревноваться, что дано богом, то дано, разве что, иногда меня вместе с ним посылали на математические олимпиады, где мы «работали» в тандеме, так как я неплохо решал задачи по теории чисел, а Борис «щёлкал» остальное, после чего мы с ним обменивались решениями, и занимали какие-то места. Он с раннего детства занимался классической борьбой, и привлёк к этому делу меня. У него были поломаны оба уха, как это бывает у многих борцов, они были похожи на два мочёных яблока, из за чего в классе за ним закрепилась кличка «Мочёный». У меня не было борцовского трико, так как я только начал заниматься, но я хотел выглядеть, как все борцы в секции и мама по моей просьбе сделала мне борцовское трико из детской песочницы. Обрезала и зашила детский карманчик на груди, после чего эта песочница стала почти похожа на униформу борца, и я с гордостью приходил на тренировки, разгуливая в этой песочнице. Наверное, со стороны это выглядело довольно смешно, но никто надо мной не посмеивался. К счастью, уши мне так и не обломали, так как вскоре я как-то остыл к этому виду спорта и перестал посещать занятия. Хорошо помню день моей последней тренировки. Мне где-то двенадцать лет, я вышел с песочницей и кедами в руках из здания общества Спартак на Площади Свободы, иду по мосту около Дома Моделей, и вижу как мне навстречу по мосту, а так же внизу, под мостом, на улице Немига движутся огромные толпы восторженных и ликующих людей. Я спросил у прохожего, что случилось, и тот прокричал в ответ, что человек в космосе, наш Юрий Гагарин. Я сразу представил, как человек в одежде, похожей на лётчицкий комбинезон или водолазный костюм, плывёт где-то там, высоко в небе, и на груди у него, как у спортсмена на майке, написано, «Наш Юрий Гагарин».
Кроме борьбы я попробовал учиться кататься на коньках. На нашем школьном дворе заливали каток. Я нашёл коньки старшего брата, они были мне несколько великоваты, на ноге не держались. Я приспособил для их крепления два старых брючных ремня и вот так, в коньках шёл по лестницам и по двору прямо до школы. Когда начал пробовать кататься, крепление ремней ослабло, щиколотки моих ног выворачивались, через пол часа не то что кататься, я от боли в ногах стоять на коньках уже не мог. Я присел на снежный бортик, снял коньки вместе с ремнями, и так, в одних носках, еле переставляя ноги, потащился домой. Больше никогда в жизни я на коньках не катался.
С Борей Кирштейном мы участвовали ещё в нескольких совместных мальчишеских проказах. Минское Динамо стало бронзовым призёром Чемпионата Союза по футболу. Перед началом следующего сезона начался огромный ажиотаж, встал вопрос доставания билетов на матчи любимой команды. Чтобы купить билет, надо было занимать очередь заранее, попасть в списки, составляемые болельщиками у касс стадиона, дежурить днями и ночами, чтобы не пропустить перекличку. Мы с Борисом встречались утром перед началом школьных занятий у меня во дворе, я открывал наш сарай, мы складывали туда наши портфели и вместо школы бежали к кассам стадиона. И когда через два-три дня в руках оказывался заветный билет, счастью нашему не было предела. Но вскоре нам не пришлось прогуливать школу, чтобы купить билеты на игру минского Динамо. Однажды ко мне на перемене подошёл наш одноклассник, мальчик из очень приличной семьи, Ося Палей, и протянул мне билет на футбол. На мой вопрос, как он его достал, Иосиф ответил, что он не доставал, а сам его сделал. Моему удивлению не было конца. Ведь тогда у нас не было ни ксероксов, ни копировальных машин, ничего из современной множительной техники, а наш одноклассник-умелец только тушью и цветными карандашами сделал такую точную копию билета, что её просто невозможно было отличить от оригинала. Помню, с каким трепетом я подходил к многократному оцеплению стадиона, держа в потной руке фальшивый билет, и предъявлял его, стоявшим в оцеплении милиционерам и дружинникам. Вроде, бы, всё проходило хорошо, но по мере приближения к трибунам, трепет и страх внутри всё нарастал, и на последнем, самом тщательном контроле, у входа в сектор, когда я от волнения уже не чувствовал ни рук, ни ног, и был внутренне уже готов к аресту и наручникам, милиционер как-то рассеяно взял у меня этот билет, оторвал корешок, вернул мне оставшуюся часть и равнодушно отвернулся к следующему в очереди. Скажу честно, в тот раз мне уже было не до футбола. Потом мы с Борисом ещё несколько раз, уже не выстаивая в очередях, с замиранием сердца, хоть и без проблем, проходили на футбол по подделанным Иосифом билетам, но потом Минское Динамо стало проигрывать, ажиотаж спал, билеты можно было приобретать свободно, и нам не надо было каждый раз у входа в заветные ворота стадиона, дрожать как осиновый лист. Когда я позже рассказал отцу об этих поддельных билетах, он объяснил мне, что мы чудом избежали серьёзных проблем, включая, исключение из школы, огромные штрафы и даже детскую колонию, за подделку государственных документов. Мы, к сожалению, а может быть к счастью, тогда этого не понимали, и считали просто озорством и детской шалостью. Слава богу, тогда всех нас “пронесло”, а я думаю, если бы Иосиф начал делать рубли и червонцы, мы все могли, (пока бы нас не поймали), сказочно разбогатеть, но, слава богу, дальше этих чёртовых билетов на футбол мы так и не пошли.
Надо сказать, что для нас тогда значил каждый поход на футбол. Это был праздник души, именины сердца, когда после звуков знакомого футбольного марша на газон стадиона выбегали вместе с нашим Динамо его именитые соперники. Красочность этой картинки трудно передать, зелёная трава, белая, красная или голубая форма игроков, строгие чёрные костюмы судей, колышущаяся на ветру сетка ворот, красочные россыпи разноцветной одежды сорока тысяч болельщиков на трибунах, торжественные объявления диктора, гулкие удары бутс по мячу, приглушённый гул или оглушительный рёв стадиона, яркий, слепящий свет прожекторов с наступлением темноты, всё это создавало ощущение какой-то нереальности, фантастики, сказки. А какие команды, каких мастеров кожаного мяча мне довелось увидеть в игре. Московское, Тбилисское и Киевское Динамо, Спартак, Зенит, Торпедо, ЦСКА, Арарат, Пахтакор, Кайрат, Шахтёр, и, конечно, родное Минское Динамо. А какие имена – Яшин, Месхи, Метервелли, Хурцилава, Сабо, Биба, Серебрянников, Лобановский, Бышовец, Базилевич, Блохин, Численко, Иванов, Стрельцов, Воронин, Нетто, Хусаинов, Понедельник, Иштоян, Федотов, Старухин, Савостиков, Усаторе, Cахаров, Адамов, Прокопенко, Мустыгин, Малофеев … да разве всех перечислишь. Я ещё пацанёнком застал на поле в составе Минского Динамо легенду советского футбола, знаменитого вратаря Алексея Хомича и техничнейшего нападающего тех лет Геннадия Хасина, который за минскую команду сыграл 170 матчей, забил 47 голов и который в своём первом матче за основной состав в 1955 году забил гол самому Льву Яшину! Кстати, Хасин не обладал классическим ударом, он отпускал мяч далеко от себя и бил его как бы «вдотяг», самым краем носка. К тому же, так как вроде бы, он слегка страдал косоглазием, вратари лишались такого фактора, как ориентация по глазам бьющего по мячу, а мяч, пробитый под острым углом в последний момент вдруг «нырял» под перекладину и попадал прямо в ворота. Говорят, что за гол Льву Яшину, он даже получил квартиру. Забегу немного вперёд, сказав, что через много лет Геннадий Борисович Хасин работал заведующим столовой завода «Кристалл», где проходила моя свадьба, и мне удалось с ним немного пообщаться. Звезда Белорусского футбола, которого после удачной игры минские болельщики поднимали вместе с его «Волгой», оказался скромным, доброжелательным, приятным человеком.
Конечно, для современных болельщиков все эти имена, возможно, тоже ни о чём не говорят, но для нас мальчишек и подростков того времени они до сих пор звенят волшебной, пьянящей музыкой.
Когда началась перестройка, наш вундеркинд Боря Кирштейн тоже ушёл в кооперативы, звал меня, но я не пошёл. Я не представлял, как я, уважаемый человек, член партии, занимающий определённую, пусть и не самую высокую должность, уйду с государственной службы и буду в подземном переходе продавать заколки, клипсы и трусы «неделька». По этому поводу я вспомнил один анекдот того времени:
– Ты чем занимаешься?
– Да я в аэропорту туалеты мою.
– И зачем тебе такая работа, да брось ты её.
– Да? И навсегда уйти из авиации?
Через много лет я приехал в Минск из Америки, и случайно в городе встретил Борю Кирштейна. Он стал крутым бизнесменом, ездил на Мерседесе, и по окончании моего визита, даже отвёз меня в аэропорт. Мы вспоминали наш класс, наши футбольные похождения, много смеялись, чуть-чуть погрустили. У него была одна беда, из-за которой ему даже пришлось расстаться с женой, это алкоголь. Оказалось, что Борис даже прилетал в Калифорнию на Всемирный Съезд Ассоциации Анонимных Алкоголиков (сокращённо ААА), который проходил в Лос-Анжелесе на стадионе, что само по себе говорит об их количестве. Уж и не знаю, то ли помогли ему эти три волшебные буквы «А», то ли то, что именно из-за этого его жена оставила, то ли боязнь потерять бизнес, или что-то ещё очень важное, но в один прекрасный день Боря просто перестал пить, и вот уже долгие годы вообще не притрагивается к рюмке.
Возвращаясь назад, к школьному времени, я вспоминаю, сколько волнения и гордости было, когда в четвёртом классе, в День Всесоюзной Пионерской Организации 19 Мая, почему-то, в Музее Отечественной войны, нас принимали в пионеры. Лично я всегда с почтением относился к своему пионерскому галстуку, часто стирал его и разглаживал утюгом. И одной из самых ярких страниц той нашей пионерской жизни был сбор макулатуры и металлолома для нужд страны. Повсеместно проходили соревнования между пионерскими звеньями, отрядами и дружинами, кто больше соберёт и сдаст в пункт приёма утильсырья. По всем домам, дворам, этажам сновали юркие юные пионеры, звонили в двери, выпрашивая у жильцов стопки старых газет, журналов и ненужные металлические изделия, рыскали по подвалам, сновали по чердакам. Доходило порой до абсурда. Так мы с друзьями укатили с местной обойной фабрики огромный рулон только что изготовленных обоев, необдуманно оставленных работниками фабрики на складском дворе под навесом. А однажды наши коллеги и соперники из параллельного класса отрубили большой кусок медного кабеля, приготовленного строителями для укладки назавтра прямо возле вырытой траншеи. Молодой читатель даже представить себе не может этот пионерский ажиотаж, эти массовые шествия по городу детей в красных галстуках, несущих в руках, на плечах, на головах, везущих на велосипедах, на тачках, груды бумаги и всякого хлама, волокущих за собой спинки железных кроватей, панцирные сетки, медные тазы, ржавые части автомобилей, горы поломанных примусов и самоваров, а так же, отвинченных где-нибудь в котельной, исправных кранов, задвижек и вентилей.
Запомнилось ещё одно пионерское поручение. Совет дружины поручил нашему отряду шефство над одной старенькой бабушкой, которая жила одна недалеко от школы, на улице Витебской. Каждый день надо было группой по два человека ходить к этой старушке и выполнять её поручения. Помню, что когда дошла очередь до меня, а я очень любил кинофильм «Тимур и его команда», то я был готов, как тот тимуровец, помогать старенькой немощной бабушке во всём, что она только пожелает. Но старушка, к моему удивлению, оказалась не такой уж старенькой, и не такой уж немощной, а за время шефства нашего отряда над ней, на мой взгляд, даже несколько распустилась, и я бы даже сказал, обнаглела. Так она «поручала» нам развешивать на верёвке во дворе её бельё, включая и предметы интимного дамского обихода не самого свежего и изящного вида, заставляла мыть её унитаз, три раза подряд могла послать в магазин за продуктами, объясняя, что за один раз всего не упомнить, и, хотя жаловалась, что совсем плохо видит, сдачу проверяла вплоть до копейки. К тому же со временем оказалось, что у неё есть вполне здоровый и довольно упитанный сын, который не очень баловал мать своими визитами, и нам хватило всего каких-то двух-трёх недель наших шефских дежурств, после чего мы все взбунтовались, и твёрдо сказали, что больше к этой бабке ни за что не пойдём, а никто и не настаивал, так что на этом наша тимуровская деятельность и закончилась.
kackad.press 