ТОММИ

(американский посол в СССР Ллуэллин Томпсон)

(Окончание. Начало в #576)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ:

Операция Анадырь

Однажды Дженни вернулась домой из школы и рассказала об уроке, который проводила с ее классом специально приглашенная учительница истории. Сначала она велела всем ученикам закрыть глаза и сосредоточиться на том, что она будет говорить. И стала рассказывать, какой будет жизнь в стране, когда коммунизм достигнет своего апогея. Сейчас мы живем при социализме, но однажды наступит истинный коммунизм. Вот каким будет ваш день, говорила она ученикам, с пробуждения до отхода ко сну. «Вы проснетесь в светлой квартире, в которой будет жить только ваша семья, и которую ни с кем не надо будет делить. У каждого из вас будет собственная кровать, и в каждой квартире будет отдельная ванная». Дальше она подробно описала, что они будут есть на завтрак и какой только еды не будет в их холодильнике, который, опять же, ни с кем не надо будет делить. Каждый будет работать – не так много, но достаточно. Деньги им не понадобятся, потому что все будет распределяться поровну и по справедливости. Время после полудня и вечер будут посвящены культурным развлечениям и самосовершенствованию. И так далее, и тому подобное. Когда ученики открыли глаза, все они выглядели необыкновенно счастливыми. Я верю, что коммунизм скоро придет, сказала Дженни одна девочка. Только подумай, собственная ванная и все, что тебе надо. Разве это не чудо? Ну да, ответила Дженни, но, знаешь, у меня уже все это есть, так что мне не надо вообще ждать, пока сюда придет коммунизм.

Этот урок состоялся в московской школе, куда ходила старшая дочь американского посла, вскоре после того как завершился 22-й съезд КПСС. Именно на нем было провозглашено, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Этот и другие бравурные лозунги не могли скрыть суровой правды. «К окончанию 22-го съезда КПСС Хрущев сталкивался с обилием проблем, – пишут в книге “Кремленолог” Дженни и Шерри Томпсон. – Его политика в отношении Берлина потерпела провал. Соединенные Штаты по-прежнему не оказывали Советскому Союзу того уважения, которого тот заслуживал. СССР был окружен военными базами, и ядерные ракеты только что были размещены в Турции, Италии и Англии. Хрущеву противостояла внутренняя и внешняя оппозиция, последняя в лице Албании и Китая, выступавших против десталинизации. Он укрепил свою власть, но она еще оставалась ограниченной. Его сельскохозяйственная машина буксовала, а военные не хотели уступать. Результатом было глубинное недовольство внутри страны, и давление нарастало со всех сторон. Неудивительно, что почти через год Операция Анадырь на Кубе представилась уникальным шансом, чтобы использовать ракеты для решения всех этих проблем».

Между тем для Ллуэллина Томпсона подходило время отъезда из Москвы, в которой его присутствие значительно смягчало не утихавшие трения между Кремлем и Белым Домом. Хрущев привык к нему, спокойствие и непретенциозные манеры американца позитивно влияли на импульсивность советского лидера. Накануне отъезда Хрущев пригласил Томпсона на свою дачу в Подмосковье. Это было сенсацией – ни один из зарубежных послов, включая из стран социализма, не удостаивался такой чести. На сей раз они уже не говорили о политике, а просто гуляли вдоль Москвы-реки. Виктор Суходрев, знаменитый переводчик, снимал их на кинопленку. Они проходили мимо растений, которых Джейн, жена Томпсона, никогда не видела. Она спросила Суходрева, что это, а тот не знал и растерялся. Томми тогда сорвал листик и попробовал. Это же ревень, сказал. Моя мама готовила самый лучший в мире ревеневый пирог. Я никогда в жизни уже не мог забыть этого слова, вспоминал позднее Суходрев, – rhubarb. А также он написал: «Томпсон вызывал у Хрущева чувство глубокого уважения. Хрущев обладал способностью чувствовать в человеке профессионализм. Он верил, что Томпсон старается делать все возможное, чтобы советско-американские отношения стали нормальными, и это было тем, чего хотел сам Хрущев».

Нормальных отношений с Америкой Никита Сергеевич, видимо, и вправду хотел, но на своих условиях… Именно в те дни, когда американское посольство отмечало 4 июля, и советский лидер прощался с семьей Томпсона, в Москве находился Рауль Кастро, который вместе с советскими военными отшлифовывал план Операции Анадырь. Нина Петровна, жена Хрущева, спросила тогда у Джейн, почему они уезжают сейчас. Ну как же, пять лет, время подошло. И тут собеседница удивила американку: «Я бы сказала, что в это время вам очень важно не менять посла». Джейн могла ответить только, что в Вашингтоне ее муж сможет сделать больше…

14 октября 1962 года американский разведывательный самолет U-2, пролетая над западной Кубой, сделал первые снимки, подтвердившие подозрения о развертывании там советских ракет. Так стартовал Карибский кризис. 16 октября президент Кеннеди решил сформировать группу из 14 человек, чтобы заниматься этим вопросом. Ее назвали National Security Council’s Executive Committee, а сокращенно ExCom. Ллуэллин Томпсон, в данный момент посол по особым поручениям, был назначен членом ExCom’a. Председатель Объединенного комитета начальников штабов Максуэлл Тэйлор от имени своих коллег заявил, что все ракеты, аэродромы и военные базы на Кубе должны быть уничтожены одним ударом, чтобы не оставлять кубинцам шанса на ответ. Американцы еще не знали тогда, что на Кубе уже находились 42 тысячи советских солдат, имевших тактическое ядерное оружие. Министр обороны Роберт Макнамара рассматривал соответственно три варианта: политическое урегулирование (предложенное госсекретарем Дином Раском), полную блокаду острова и военный удар по нему. Что же советовал экс-посол в Москве, единственный профессиональный «кремленолог»? Тогдашний советник президента по национальной безопасности Макджордж Банди вспоминал: «Я несомненно должен был прислушаться к Луэллину Томпсону и надавить на него, чтобы он более развернуто обосновал свою мысль, которую выдвинул в первую неделю наших дискуссий, о том, что советское правительство не будет реагировать на внезапную блокаду Кубы собственной блокадой Берлина… Томпсон понимал: в своем давлении на Берлин советское правительство могло угрожать ядерным оружием, но не стало бы рисковать его применением».

Томпсон утверждал также, что предъявлять Хрущеву ультиматум или начинать дипломатические переговоры с ним, не предприняв каких-то решительных действий, позволило бы противоположной стороне потянуть время, чтобы поставить ракеты на боевое дежурство. Следует сделать заявление, что США находятся с Кубой в состоянии войны, и тогда введение блокады смотрится легальным международно-правовым актом. Советы, рассуждал Томпсон, пеклись все же о международной законности и вряд ли бы осмелились нарушить ее, идя на прорыв блокады. Предотвращение угрозы нападения на Соединенные Штаты являлось естественным актом самозащиты и могло привлечь поддержку мирового общественного мнения. Хрущева, полагал Томпсон, следует убедить в том, что американцы готовы применить силу, чтобы избавиться от ракет, но вместе с тем ему надо предложить убрать их самому, т.е. задняя дверь для сохранения лица всегда должна быть приоткрыта. Какие бы шаги ExCom ни решил предпринять, настаивал Томпсон, надо сделать это так, чтобы «Хрущеву было бы как можно легче отступить». Нельзя не отметить, что этот мозговой штурм проходил в обстановке полной секретности – американский народ еще ничего не знал о советских ракетах на Кубе. Более того, ни слова на эту тему не было сказано на встрече между министром иностранных дел СССР Громыко и президентом Кеннеди 18 октября в Вашингтоне. Перед ней американцы обсуждали, показать ли московскому гостю фотографии, сделанные U-2 над Кубой. На соответствующий вопрос Кеннеди Томпсон ответил отрицательно. Это все равно, сказал он, как если бы вы вдруг узнали, что ваша жена вам неверна. Может быть, она и догадывается, что вы об этом знаете, но если вы ей об этом скажете, то это совсем другая ситуация. И тогда вам лучше заранее подготовиться, потому что будут происходить разные вещи.

На заседание ExCom’a 19 октября Дин Раск привел юридического советника Госдепа Леонарда Микера, который сразу поддержал идею блокады и заодно отретушировал соответствующее предложение Томпсона. Ее надо назвать, сказал Микер, «защитный карантин», что обеспечивает легальность без объявления войны. Томпсон сходу согласился, а позднее сделал важное добавление: между объявлением о карантине и его началом Москве нужно дать время для размышления. Леонард Микер рассказывал: Томми Томпсон подчеркивал большую необходимость этого шага не только для того, чтобы дать Советам поразмышлять, какой курс им следует выбрать после речи президента, но для того чтобы у них было время передать новые приказы капитанам советских кораблей, которые находились тогда на пути к Кубе. И он также указывал на еще одну вещь, которая всегда казалась мне очень важной. Он сказал: «Если США придется для осуществления карантина на самом деле открыть огонь по советскому кораблю и если он будет поврежден, потоплен или люди на нем будут убиты или ранены, возникнет совершенно новая ситуация, куда более серьезная, потому что это будет уже не просто советская попытка установления ядерных ракет в Западном полушарии, но реальный вооруженный конфликт между США и СССР. Для Советов это будет означать, что на кону находятся их престиж и честь. После этого никто не сможет предсказать, каким будет их ответ и как вообще все это дело закончится».

21 октября ExCom собрался в семейной резиденции президента в Белом Доме (Кеннеди должен был отправиться в поездку по стране, но отложил ее якобы из-за простуды). Итак, что делать будем? Генерал Тэйлор выступил за авиаудар по Кубе, Макнамара – за карантин. Проголосовали – большинство было за авиаудар. Снова заспорили. Наконец Кеннеди выбрал средний вариант, предлагавшийся группой Томпсона: блокада плюс угроза авиаудара. И он сказал что-то типа: «Ну, Томми, сегодня счастливчиками можно считать тех, чей вариант я не выбрал».

22 октября Кеннеди выступил по радио с обращением к стране. 23 октября на очередном заседании ExCom’а обсуждалось предложение группы по Берлину, созданной в рамках реагирования на весь кризис. Что если Советы попытаются захватить Берлин? Глава группы Пол Нитце выступил за незамедлительный военный ответ. Томпсон был категорически против на том основании, что это только расширит кризис. Он, был убежден, писал потом Дэвид Кляйн, помощник советника по национальной безопасности, что «Советы не хотят войны и что кубинский кризис может быть урегулирован мирно и справедливо, и это потом стало позицией президента Кеннеди».

25 октября Хрущев принял решение убрать уже установленные на Кубе ракеты с ядерными боеголовками. На Президиуме он поручил МИДу подготовить проект письма президенту Кеннеди, выражающего согласие сделать это, но только в обмен на эвакуацию всех (!) натовских баз с ядерным оружием из Турции, Италии и Англии. И он также распорядился, чтобы советские войска в Германии, выведенные на исходные рубежи для демонстрации готовности ответить на нападение на Кубу, вернулись в казармы. Затем, однако, в Москву стали приходить сообщения о том, что американское вторжение неминуемо, и Хрущев занервничал. Он не стал ждать, пока МИД представит проект письма Кеннеди, и написал свое, посоветовавшись, правда, с Громыко и, вероятно, с Микояном. Даже не вынося его на Президиум, он прямо в рукописном виде отослал письмо в посольство США для срочной переправки телетайпом в Белый Дом. 26 октября в 10 часов вечера несколько членов ExCom’а, включая Томпсона, собрались для чтения письма Хрущева. И впервые за эти дни они в эту ночь смогли спать спокойнее: советский лидер предложил сделку – вывод ракет в обмен на обещание США не нападать на Кубу. Но наутро вашингтонцев озадачило второе письмо из Москвы – теперь публичное (мидовский вариант), и в нем содержалось новое требование: убрать американские ракеты из Турции. Кризис продолжал разгораться.

28 октября в воскресенье утром члены Президиума ЦК КПСС собрались на даче у Хрущева. Два письма лежали перед ними: Фиделя Кастро и Кеннеди. Кубинец считал, что вторжение американских войск состоится вот-вот и уже перебрался в бункер. Более того, он предлагал Хрущеву использовать ядерное оружие для превентивного удара по Соединенным Штатам – неслучайно его послание получило название «Армагеддон». Письмо Кеннеди было результатом интенсивных споров в его администрации и суматошных переговоров через советского посла А.Ф. Добрынина. Сам президент склонялся к тому, чтобы «обменять» Турцию, но неожиданно для всех ему «в своем спокойном и неподражаемом стиле» (по словам Кляйна) возразил Томпсон. Ведь в своем персональном письме Хрущев согласился убрать советские ракеты в обмен на ненападение, соответственно и ответ президента должен был быть только на него. К тому же уступка в отношении Турции была не так однозначно проста. И сами турки были категорически против, и ракеты, кроме ядерных боеголовок, не принадлежали Штатам и любые решения должны согласовываться внутри НАТО, но самым главным было то, что под сомнение ставилась надежность США как гаранта безопасности, который в данном случае жертвовал интересами Турции ради своих непосредственных.

Между тем возросла военная напряженность. Над Кубой был сбит американский разведывательный самолет U-2, пилот погиб, и в Москве сразу так и не поняли, кто его сбил: то ли советские ПВО, то ли кубинские. Затем стало известно, что приказ стрелять по U-2 отдал по своей инициативе советский генерал. Эта игра нервов не на шутку обеспокоила Хрущева, который почувствовал, что ситуация может выйти из-под контроля. В свою очередь американцы обнаружили в окрестностях Кубы советскую подлодку, не отвечавшую на сигнал всплыть, и сбросили глубинные бомбы, не зная, что она была оснащена торпедами с ядерным зарядом. Только выдержка капитана подлодки, не ставшего открывать огонь, предотвратила неизбежную трагедию. Еще одним поводом для волнения был крейсер «Грозный», твердо державший курс на Кубу, несмотря на карантин. К счастью, как и предсказывал Томпсон, «Грозный», дойдя до линии карантина, остановился.

Кеннеди принял и еще один совет Томпсона: его письмо отвечало именно на личное послание Хрущева. В нем было дано согласие на предложение советского лидера: вывод ракет в обмен на отказ от вторжения. Кроме того, американцы дали устные заверения, что из Турции ракеты НАТО также будут вывезены в течение согласованного времени; была также просьба держать эту информацию в секрете. Москву такой подход устраивал. Опять же, как объяснял Томпсон, главным для Хрущева было объявить, что он спас Кубу. Как позднее писал его сын Сергей, Карибский кризис и его урегулирование затрагивали не баланс стратегической мощи, но «баланс уважения», подтверждение того, что Кеннеди и Хрущев были партнерами.

Спустя несколько лет, пишут дочери Томпсона в книге «Кремленолог», одна из них передала ему мнение кого-то из своих друзей-кубинцев, что, дескать, этот кризис благополучно разрешился из-за «капитуляции» американцев, отказавшихся от своих ракет в Турции. Это расстроило Томпсона. Он попытался оправдаться, но без особого успеха. Его и раньше беспокоило, что история будет интерпретировать данное решение по-разному. Тем не менее, роль самого Томпсона современники оценивали, не стесняясь высоких эпитетов. Дин Раск, госсекретарь, подчеркивал, что именно Томпсон убедил Кеннеди не загонять Хрущева в угол, дабы никто «не уподобился Самсону, обрушивающему храм на себя и на всех в мире»… В этом плане рекомендации Томпсона имели критическое значение для того, как Кеннеди вел себя в этом кризисе». Дэвид Кляйн вспоминал, что мнение Томпсона «стало президентским… и на каждой встрече слово Томми чаще всего было последним, так как президент его слушал». Это подтвердил и маститый журналист Стюарт Олсоп, написавший, что после кризиса президент Кеннеди доверительно сказал ему, что «самые разумные советы он получал от Ллуэллина Томпсона».

***

Нет ничего удивительного в том, что главным критиком советско-американских договоренностей оказался Фидель Кастро. Он обвинял Хрущева в трусости, вообще ругал его почем зря. Зализывать раны отрядили Микояна. Ему еще пришлось убедить Кастро согласиться с решением о передислокации обратно в СССР бомбардировщиков Ил-28 – в Москве поняли, что доверять опасное оружие горячим кубинским парням себе дороже. И кстати, американцы настояли на этом по совету все того же Томпсона, уверявшего, что Хрущев на это пойдет: «проглотил верблюда, проглотит и муху». На обратном пути из Гаваны Микоян сделал остановку в Вашингтоне для встречи с президентом. По просьбе Хрущева перед ней он навестил Томпсона, причем у него дома. Сведений о содержании их переговоров не сохранилось. Однако в завершение своего визита Микоян озвучил дальнейшую повестку для диалога между сторонами: пакт о ненападении между Варшавским договором и НАТО, прекращение ядерных испытаний, разоружение и Берлин. Это говорило об установившемся уровне доверия и готовности к дальнейшему снижению противостояния. Не все из намеченного удалось сделать, в 1963 году был убит Кеннеди, а в следующем был изгнан Хрущев – песня осталось недопетой.

Томми ушел в отставку 14 января 1969 года. Все время до этого он продолжал службу – при президенте Джонсоне, еще раз побывал послом в Москве, разруливал проблемы вьетнамской войны, Шестидневной войны, содействовал заключению договоров об ограничении стратегических наступательных вооружений с Советским Союзом. Он был живой легендой американской дипломатии, и в мае 1969 года вместе с тремя другими коллегами был приглашен президентом Никсоном на первый в истории обед в честь «знаменитых американских послов». Летом 1971 года он собрался отдохнуть с семьей на острове Нантакет, штат Массачусетс. Там ему стало плохо, врачи диагностировали рак поджелудочной железы. Зимой встал вопрос о госпитализации. В эти дни в Вашингтоне гастролировал Мстислав Ростропович, который, узнав о болезни Томпсона, настоял на немедленной с ним встрече. Томпсон был рад видеть старого друга, а тот рассказал ему о чудодейственном грибе чага, благодаря которому излечился от рака Александр Солженицын. Спасибо, но не стоит беспокойства, ответил Томпсон. Джейн, однако, ухватилась за эту идею. Посольство США в Москве связалось с женой Ростроповича Галиной Вишневской, и дипломатической почтой в Вашингтон улетела посылка. Джейн и ее дочери занялись приготовлением настойки, но Томпсон попробовать ее не успел. 6 февраля 1972 года он скончался. Джейн умерла 3 февраля 1999 года, прощание с ней прошло через три дня, в годовщину смерти ее мужа. Как она говорила, «совпадений не бывает». Их прах захоронен на кладбище на «малой родине» Ллуэллина Томпсона, в колорадском городке Лас-Анимас.